Прошедший на рассвете недолгий дождь почти не углубил лужи на ведущей к замку дороге. Но растущие вдоль нее деревья время от времени сбрасывали вниз крупные капли. А на подъезде к Нейи они миновали застрявшую в грязи крестьянскую телегу. И Теодор подумал, что сокровище, спрятанное в седельных сумках Эмили, могло бы оплатить ремонт старой дороги. Если бы король, явно пренебрегавший Мадридским замком, захотел бы на нее потратиться.

Странные мысли – но более приятные, чем мысли о Севиньи. И о Люсетте, о которой Теодор предпочел бы забыть. О ней и о том, как она смогла заманить троих солдат в погреб. Всех троих – и никто ничего не заподозрил.

Но ее бы все равно казнили. А Севиньи не выглядел как человек, потерявший голову от ярости. Как влюбленный, решивший отомстить девке за предательство. Иначе его товарищи знали бы об этом.

Но если она могла рассказать что-то лишнее…

Эмили давно следовало бы выпороть. Не могла удержать язык за зубами, дура!

Но отчитывать ее при посторонних Теодор не собирался. И поэтому еще, выехав из замковых ворот вслед за каретой и привязанной к ее задку лошадью юной графини, вернулся, едва карета, поскрипывая, потащилась вперед. И отправил выбежавшего навстречу недоумевающего слугу за Севиньи.

– Если вас увидят в Нейи, – без обиняков сказал он ему, когда солдат появился, – я узнаю. И вернусь обсудить события этой ночи во всех подробностях.

– Это что, угроза? – как Севиньи ни хорохорился, ему было явно не по себе.

– Конечно, нет, – Теодор опасно улыбался. – Если бы я хотел вас убить, я бы уже это сделал.

Теперь он думал, что Севиньи надо было убить. Мертвец точно не смог бы приехать в Нейи. И ничем не угрожал бы Эмили.

А потом он подумал, что может перепоручить Севиньи Рошфору. Если уж тот влез в жизнь Эмили.

И у крыльца ее дома Теодор спешился оттого, уже улыбаясь. Совершенно искренне.

Г-жа Розье, выбежавшая на крыльцо, едва заслышав скрип каретных осей, присела в точно отмеренном реверансе - еле-еле достаточно почтительном, чтобы встретить хозяйку дома.

- Доброе утро, сударыня. Сию минуту, сударыня, - если ее и удивил приказ графини, она сумела это скрыть. - Вы не пожелаете сперва переодеться, сударыня?

Дорожное платье г-жи де Бутвиль сидело на ней точно так же, как обычно, что само по себе ни о чем не говорило. Вряд ли Агата солгала, и все же… Беременность была слишком хорошей причиной настаивать на карете, нанимать которую г-жа де Розье поначалу совершенно не собиралась: если в замок г-жа де Бутвиль поехала верхом, пускай так же и возвращается, а поводов для беспокойства, судя по записке г-на де Ронэ, нет. В последовавшей перебранке г-жа Розье принуждена была в конце концов уступить, но только узнав, почему Агата так тревожится. Верить, не верить? Выбора, как поступить, у нее не было, но в мыслях она была совершенно свободна - как и в письмах, впрочем, г-н граф должен был об этом узнать.

Перемена в настроении бретера была легкообъяснимой: задержка с завтраком его не обрадовала. И если мимо благоухающей свежей выпечкой булочной он проехал, вспомнив про письма, которые надо было передать монсеньору, то сейчас едва не поехал обратно. И остановило его только ощущение, что мадам Розье чем-то очень недовольна. Что могло, в свою очередь, означать, что неведомая интрига, в которую Рошфор впутал Эмили, еще не завершилась.

И Теодор последовал оттого за Эглантиной. И если, оставшись в одиночестве, он не смог переменить рубашку или побриться, то хотя бы умыться он мог. Как, впрочем, и выбить пыль из колета и протереть ботфорты. Ни то ни другое не особо повлияло на его вид. И несколько усилило его раздражение.

В столовой обнаружилась мадам Розье. И стол, на котором уже стояла супница, два накрытых крышками блюда и кувшин, над которым курился ароматный дым.

– Lucullus apud Lucullum cenaturus, – промурлыкал он, склоняясь к руке мадам Розье. – Какая жалость, мадам, что вы уже замужем!

Г-жа Розье, хоть и не владела латынью, тем не менее поняла достаточно:

- Если вы рассыпаетесь в таких комплиментах, сударь, даже не поздоровавшись, вы, верно, со вчерашнего вечера не кушали.

– Дольше, – засмеялся бретер. – Вы читаете в моей душе, мадам – надеюсь, что мои рифмы вам по нраву.

Г-жа Розье заметно смутилась:

- Очень складно у вас всегда выходит, сударь, пусть даже… не всегда подобающе.

– Это оттого, что я сам – весьма неподобающее знакомство. Разумеется, не для вас.

Теперь нахмурилась уже г-жа Розье: понять эти слова можно было двояко.

При всем удовольствии, которое г-жа Розье испытывала, к своему стыду, в обществе г-на де Ронэ, неловкость и легкое чувство вины, сопровождавшие ее в этих беседах, тотчас же сменялись тревогой и настороженностью, когда опасный гость беседовал с юной графиней. Не потому, разумеется, что г-жа Розье ревновала - да это было бы  просто смешно, ввиду ее возраста и сословия! - но потому что она слишком хорошо ощущала угрозу, исходившую от бретера. Совершенно неподходящее общество!

И они отсутствовали всю ночь!

Давно уже г-жа Розье не чувствовала себя настолько лишней… и вместе с тем, такой необходимой. Г-н граф, уезжая, возложил на ее плечи слишком тяжелую ношу, и хоть г-жа Розье всеми силами пыталась выполнять свой долг, сейчас она боялась, что не справилась. И потому, верно, то и дело говорила что-нибудь невпопад, то сожалея о недостатке перепелиных яиц, которых ей удалось поставить на стол полную дюжину, то хваля парижское вино, которого, к тому же, на столе не было вовсе.

Завтрак, однако, удался сверх всякой меры - если не считать полные странных пауз разговоры, в которых г-жа Розье не понимала порой даже того, что добавляла в них ее умница-дочь. Анна-Мария, однако, казалась счастливой, душа матери не могла не радоваться этому, и, когда подали десерты, г-жа Розье с почти легким сердцем пригласила г-на де Ронэ отведать крыжовенного варенья, безыскусно добавив:

- Вы же в Париж поедете, сударь, дорога длинная.

Г-жа Розье внутренне подобралась. Она успела уже изучить свою юную подопечную и без труда опознала в той признаки раздражения, причина которого, выяснившись, обрушилась тяжким грузом на плечи почтенной дамы. Г-жа де Бутвиль, очевидно, не просто хотела посекретничать с шевалье де Ронэ. Г-жа де Бутвиль явно считала, что собирается сделать что-то дурное. "Смотрите на людей, - поговаривал г-н Розье, - и они сами покажут вам и свои чувства, и свои мысли".

- Как пожелаете, сударыня, - согласилась г-жа Розье. Ничего другого она сказать не могла, но арсенал ее действий еще не был исчерпан. - Позвольте мне только минуту, я сбегаю за своей корзинкой.

Разумеется, г-жа Розье могла, ни слова не говоря, сходить за своей корзинкой для шитья и появиться в гостиной без предупреждения. Но, будучи женщиной не только не злой, но и сугубо здравомыслящей, она совершенно не хотела, войдя, обнаружить что-нибудь неподобающее, например, жаркое объятие.

Рука Теодора непроизвольно легла на эфес аялы. На мгновение только – он не мог драться с женщиной. Не мог заставить ее ответить за эти ее слова – в которых, увы, было чересчур много правды. Даже ее мужа не мог вызвать.

Кажется, его лицо выразило слишком многое – мадемуазель де Вансак явно что-то заметила. И, похоже, испугалась.

– Уверяю вас, мадам, – сквозь зубы сказал он, – менее всего я хотел бы бросить тень на мадам де Бутвиль. Но если, паче чаяния, найдется кто-то, кто думает… кто сочтет возможным поставить ей в вину мои поступки или мои ошибки… Поверьте, тогда эта тень накроет замужнюю даму в меньшей степени, чем незамужнюю девицу.

Это был блеф: репутации девушки вряд ли что-то грозило. И он не смог привести эту угрозу в действие – не смог бы из мести намеренно скомпрометировать девушку. Но мадам Розье не могла знать, на что он был способен.

Возможно, подумал он мгновением позже, следовало не угрожать, а уговаривать. И он добавил:

– Я уезжаю сам, мадам. Я не хотел вас задеть. Ни вас, ни мадемуазель де Вансак.

Добившись неожиданно больше того, что хотела, г-жа Розье с трудом удержалась от облегченного вздоха и даже испытала что-то вроде сочувствия к бретеру, который, похоже, испугался по-настоящему. Иначе объяснить себе эти глупые угрозы она не могла - нет, если бы он остался здесь ночевать и поутру они бы уехали, это могло бы бросить тень на Анну-Марию, и то столь легкую, что ее заметили бы, может, только в Нейи. Но ее угроза подействовала - на него, не на г-жу де Бутвиль, которая - и тут г-жа Розье мысленно попрекнула себя за не подобающее доброй христианке и гостье в чужом доме раздражение - думала, похоже, только о том, чтобы передать подарок шевалье де Бадремону, совершенно очевидно пытаясь вызвать ревность в шевалье де Ронэ.

Эта глупость стоила того, чтобы над ней посмеяться, но г-жа Розье была скорее зла и не задумывалась почему.

- Мы все вам чрезвычайно благодарны за вашу помощь, - заверила он бретера. Это была чистая правда - во всяком случае, в том, что касалось ее и Анны-Марии. И она даже была готова не писать об этом происшествии графу… или все-таки следовало бы написать? Графиня до сих пор не наняла никого для охраны - без сомнения, лишь потому что это ограничило бы ее в ее поездках верхом и в мужском платье, ни один мужчина бы этого не потерпел! - И вам, и шевалье де Бадремону.

Почему милый юноша, приехавший вслед за бретером, решил не заезжать в Нейи на обратном пути, она догадывалась: наверняка г-жа де Бутвиль всего-навсего хотела провести время с шевалье де Ронэ. Но это же не причина быть невежливой!

Тем не менее выражать надежду, что молодые люди приедут или не приедут снова, она не стала.