Г-жа Розье неимоверным усилием воли восстановила на лице вежливое выражение, не дрогнувшее даже при возмутительном упреке, сорвавшемся с уст юной графини. Если бы не это "ты", она могла бы еще сомневаться, видит Господь, г-жа де Бутвиль достаточно часто пренебрегала приличиями, высказывая свое мнение, но одно это короткое словцо все меняло. Значит…

В душе ее смешивались негодование и, как ни странно, что-то вроде сочувствия. Г-н граф был таким замечательным человеком, настоящим вельможей, великодушным и любезным, он был так красив, так добр к своей жене, так неизменно учтив с ней и с Анной-Марией… он был воплощением всех достоинств, но… в обществе г-на де Ронэ г-жа Розье и сама чувствовала себя в безопасности лишь потому, что твердо знала: она ему неинтересна. Даже когда казалось наоборот, умел мерзавец разговаривать с женщиной так, что она начинала… заблуждаться. И счастье, что Анна-Мария, судя по всему, осталась к гему равнодушна!

Г-жу де Бутвиль можно было понять. Но все равно, она не должна была!..

- Все убиты? - повторила она с насквозь фальшивым облегчением. Ни в каких воров она с этого мгновения не верила. Бедная девочка - но она не должна была!

– Вам ничего не грозит, – подтвердил бретер. Но смотрел при этом на Эмили.

- Какое счастье! - воскликнула г-жа Розье, но, покосившись на дочь, встревожилась: та казалась обеспокоенной. Не могла же ее девочка поверить в эту байку? Или это она огорчена из-за… из-за падения г-жи де Бутвиль?

Теодор не мог не улыбнуться. Просто от того, как серьезно Эмили смотрела на него, говоря все это. И от того, как несерьезно это было.

– Мадам Розье подумает, что мы… – он запнулся, проглатывая неподходящее слово. «Солгали» было бы чуть лучше, чем первым пришедшее ему на ум «врем», такое же прямолинейное, как речи Эмили. Но и оно наводило не на те мысли. Вообще не надо было говорить: «мы». И глагол, который Теодор выбрал в итоге, тоже подразумевал чрезмерную близость между ними двумя: – …над ней подшучиваем. Уверяю, мадам, это не так. Но я буду откровенен. Мне безразлично, что вас беспокоит или нет в том, что касается моей жизни. Занимайтесь своей. Если кто-то из нас рискует, это вы.

В успех своей отповеди он, говоря откровенно, не верил. Но выслушивать нотации от женщины, тем паче – девчонки? Что бы она ни имела в виду, его ли образ жизни или скверный характер, это было не ее дело.

– Что же до спасения вашей жизни… Мадам, у вас есть муж. Это его забота. Я бы не советовал вам рассчитывать на кого-либо кроме него.

Это было уже откровенно дурным тоном. И Теодор сам не знал, повредил ли он ей в глазах мадам Розье и мадемуазель де Вансак. С его точки зрения, поклясться, что он всецело к ее услугам, было бы хуже.

– Мадам, – уже сделав шаг к двери, он поклонился мадам Розье, – если позволите. Я бы очень хотел обменяться с вами несколькими словами перед отъездом.

Теодор не без усилия оторвал взгляд от закрывшейся двери. Твердо зная, что бежать за Эмили и извиняться он не должен. Гадая, что думает обо всем этом мадам Розье. Которая, конечно, ничего не скажет.

– Простите, мадам, – разговор надо было с чего-то начинать. А извинения казались самым безопасным способом. – Это всецело моя вина. Мадам де Бутвиль пришлось стать свидетельницей нескольких смертей.

Он затаил дыхание. Но мадам Розье смолчала. Лишь кивнула, позволяя продолжать.

– Вам всем действительно ничего не угрожает, – Теодор покосился на мадемуазель де Вансак. Которая казалась взволнованной, и винить ее было трудно. – А мадам де Бутвиль… мадам де Бутвиль угрожает она сама. Умоляю, поймите меня правильно – если ей снова понадобится помощь, я приеду так скоро, как смогу. Но меня может и не быть на месте. И я… У меня нет права что-либо ей запрещать. Или разрешать.

Разговор обещал быть тяжелым. И Теодор малодушно пожалел, что не уехал сразу. И что позволил себе настолько увлечься. И настолько привязаться.

– Наедине, – напомнил он мадам Розье. И понадеялся, что, если придется врать, он не соврет чересчур очевидно.