На эпизод "Осёл, роза и три кабальеро"  обидное...

Темна мантилья ночи. Спит Мадрид.
Влюбленный дон Диего тоже спит
Средь роз, а дон Гильермо и Хуан,
Найти не могут, где журчит фонтан!
Уж сад истоптан ими там и тут,
Весь дом в огнях, и слуги к ним бегут –
Беда, беда!
                    Зато читатель рад
Узнать, как три осла залезли в сад!

Shadow,
у меня не получается поставить Вам плюс, но я так напишу - спасибо за внимание к нашим скромным историям)

И Вас, и Вас) Надеюсь, в будущем году Вы к нам все-таки присоединитесь)

На эпизод "Свою судьбу прочту..." ехидное

Лаварден!

Брат, ты попал!!! Не ерепенься,
А просто выбери одно:
Иль прямо сигани в окно,
Иль не изображай бревно,
Ведь дама говорит: "Разденься!"   

Гвардейцы решают снова подстроить пакость мушкетерам. Шевалье де Вентьевр объявляет:
— Так, господа, у нас новая тактика.
— Какая?
— Мушкетеры никогда не догадаются, что мы задумали, если мы сами этого не знаем!

Задания, которые Лаварден получал от Кавуа и Рошфора, были настолько тайными, что он мог рассказать только то, что служил в ботфортах.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Ночь перед Рождеством

Последний день перед Рождеством прошел. Ночь выдалась морозная, ясная. Еще ни одна толпа мушкетеров не показывалась под окнами Лувра. Месяц один только заглядывал в них украдкою, как бы вызывая принаряживавшихся гвардейцев кардинала выбежать скорее на скрыпучий снег.
Мадам де Бутвиль, чей муж отправился этой ночью к королю пить это отвратительное бургундское и закусывать этими ужасными перепелами, прихорашивалась у зеркала. Хотя ей уже минула более семнадцати лет, но всем почти свете, и по ту сторону Сены, и по эту сторону Сены, только и речей было, что про нее.
— Любовь – высшая добродетель, —  рассуждала она перед зеркалом. – С чего это людям вздумалось утверждать, будто это не так? Еще святой Августин сказал – люби Бога и делай что хочешь. С другой стороны, нельзя же делать все, что хочешь, эдак непорядок будет. Вот захочется мне, например, изменить мужу…
— Сложная женщина, —  прошептал вошедший тихо Теодор де Ронэ.
— Вот захочется мне, например, изменить мужу, это же надо найти достойную причину…
— Мадам, пусть вам сердце подскажет, —  проникновенно шепнул бретер.
— Зачем вы сюда пришли, сударь, —  вскричала она. – Разве вы хотите, чтобы вас за дверь лопатою? Вы все мастера подъезжать к нам. Вмиг пронюхаете, когда мужей нет дома. А что, поэма в мою честь готова?
—  Будет готова, мое серденько, после праздника будет готово. Если бы вызнали, мадам, сколько возился около нее: две ночи не выходил из спальни; зато ни у одной герцогини не будет такой поэмы. Позвольте хоть поговорить, хоть поглядеть на вас, мадам!
— Кто же вам запрещает, месье де Ронэ, говорите и глядите!
— Позвольте мне сесть подле вас! — сказал бретер.
— Садитесь, месье, в ногах правды нет, — проговорила графиня.
— О, Эмили, позволь поцеловать тебя! — произнес ободренный бретер и прижал ее к себе в намерении схватить поцелуй; но Эмили отклонила свои щеки, находившиеся уже на неприметном расстоянии от губ Теодора де Ронэ, и оттолкнула его.
— Ах, сударь, но вы ведь меня не любите! А если любите – докажите!
—  Поэма? Дуэль? Похищение? Все вместе? – осведомился месье де Ронэ.
— Достаньте мне черевички, которые сама королева носит!
— Но, мадам, это совсем из другой сказки…
Но строго и надменно поглядела на него мадам де Бутвиль, указав на дверь...

— Думаю и не могу вздумать, — говорил себе месье де Ронэ. – Куда девался мой ум? Она меня не любит — ну, Бог с ней! будто только на всем свете одна мадам де Бутвиль. Слава Богу, девчат много хороших и без нее в Париже. И вокруг Парижа. И вообще, во Франции очень много девчат хороших. Нет, полно, пора перестать дурачиться.
Но в самое то время, когда Теодор де Ронэ готовился быть решительным, какой-то злой дух проносил пред ним образ Эмили, и он думал только об одной мадам де Бутвиль. Пробежав несколько улиц и заколов пару прохожих, остановился перевести дух.
«Куда я в самом деле бегу? — подумал он, — как будто уже все пропало. Попробую еще средство: попробую зайти к мадам де Шеврез. Пойду, все равно душе пропадать».

Между тем, во дворце герцогини де Шеврез гостил аббат д’Эрбле, с которым они занимались делами благочестия. Аббат хватался за сердце, клялся на Евангелии, что ежели мадам де Шеврез не согласится прямо сейчас с ним помолиться, он отправит душу свою прямо в ад. Герцогиня была отнюдь не жестока, к тому же аббат, как известно, действовал с ней заодно… Словом, вечер был томным, как вдруг послышался голос маркиза де Мирабель.
Мари побежала встречать гостя, не иначе, сбившегося с пути в такую-то темень, а шевалье д’Эрбле залез в мешок. У мари всегда лежало несколько мешков под кроватью, так, на всякий случай.
Маркиз, стряхнув со своих локонов снег, принял из рук мадам де Шеврез чарку бургундского, стал рассказывать, что он не пошел в Лувр потому что поднялась метель… и только он это сказал, как снова послышался стук и голос за дверью.
— Мон дье, — ахнула герцогиня де Шеврез. – Это же мой муж! Вернулся из Англии на три года раньше!
— Мадам, спрячьте меня куда-нибудь, —  прошептал маркиз де Мирабель. – У Испании очень сложные отношения с Англией, я не хочу быть причиной дипломатического скандала.
Герцог де Шеврез взошел, покряхтывая и потирая руки, и рассказал, что вообще-то он был в Англии, что он сердечно рад этому случаю погулять немного у нее, и не испугался метели. Мари налила ему вина и расспросила про политику, как вдруг снова послышался стук в дверь.
— Муж! – воскликнула, забывшись герцогиня.
— Спрячьте меня, мадам, — тут же потребовал герцог де Шеврез и был посажен в мешок.
«Если там муж, то я кто?», — подумал он чуть погодя, но на всякий случай предпочел сидеть тихо.
Чтобы ненароком не стать причиной дипломатического скандала.

Теодор де Ронэ не без робости отворил дверь, и увидел мадам де Шеврез лежащую на подушках.
— Мадам, мои приветствия, я пришел к вам за помощью, —  сказал он, поклонившись. – Вы, говорят, не во гнев будь сказано… ведьма.
Мадам де Шеврез многозначительно обмахнулась веером. Это немного отвлекало, потому что кроме веера на мадам больше ничего не было.
— Мне нужны черевички, которые сама королева носит.
— Закончились, — сурово сдвинула брови мадам де Шеврез. – Остались только большие размеры. Ступайте, сударь, к королеве.
— Затем я к вам и пришел… может быть, напишите от себя записку Ее величеству?
— А что, — ехидно осведомилась герцогиня, — в нас пропал дух авантюризма, мы перестали лазить в окна к женщинам? Ладно уж…
Мари подошла к секретеру и обмакнула перо в чернила:
«Все, что сделано подателем сего, сделано по моему приказу и для блага Франции. Люблю, целую, Мари де Шеврез».
— За все нужно платить, —  намекнула мадам де Шеврез, протягивая Теодору де Ронэ записку.
— Я готов, —понял намек бретер.
— Мешки вынеси, —  устало кивнула герцогиня на три мешка, стоящие углу. – Эти мужчины! Такой вечер испортили…

Деваться некуда… Месье де Ронэ взвалил мешки на спину и вынес их из дворца. Два мешка отдал колядовавшим гвардейцам, а в третий решил заглянуть сам. Не успел перекреститься, как оттуда появился шевалье д’Эрбле и, во имя христианской любви к ближнему, согласился провести месье де Ронэ в Лувр.
— Тут где- то Атос, Портоc и д’Артаньян, — шепнул Теодору де Ронэ аббат. – Они опять ездили за подвесками для королевы. Держитесь их, не пропадете. А мне пора, я, все же, лицо духовное и только временно носил плащ мушкетера…
— Здравствуйте, господа! Помогай Бог вам!— сказал месье де Ронэ, подойдя к мушкетерам.
— Что там за человек? — спросил господин Портос, поправляя перед зеркалом великолепную перевязь.
— Я к вам от господина д’Эрбле, — пояснил бертер, прикидывая, сейчас вызвать мушкетеров на дуэль или чуть погодя.
— Мы бы с радостью побеседовали с вами, месье, — любезно ответил Атос, допивая бургундское, — но прямо сейчас мы идем к королеве.
— К королеве? А будьте столь любезны, господа, возьмите и меня!
— Вас, сударь? Тысяча чертей, но как это возможно, — воскликнул д’Артаньян.
— Когда твой друг в крови… — тихо продекламировал Теодор де Ронэ.
— Возьмем его в самом деле, — предложил Портос.
— Пожалуй, возьмем, — произнесли другие.
Мушкетеры и Теодор де Ронэ вышли, вступили в великолепные сени и начали подыматься на блистательно освещенную лестницу. В другой комнате послышались голоса, и бретер не знал, куда деть свои глаза от множества вошедших дам в атласных платьях с длинными хвостами и придворных в шитых золотом кафтанах и с пучками назади. Он только видел один блеск и больше ничего. А когда осмелился он поднять голову, то увидел стоявшую перед собою королеву.
— Ваше Королевское Величество, не прикажите казнить, прикажите миловать! Из чего, не во гнев будь сказано Вашей Королевской милости, сделаны черевички, что на ногах Ваших? Боже ты мой, что, если бы моя дама сердца надела такие черевики!
— Встаньте, сударь, — любезно сказала королева Анна. — Если вам так хочется иметь такие башмаки, то это не трудно сделать. Принесите ему сей же час башмаки самые дорогие, с золотом!
В это время месье де Ронэу принесли башмаки. «Боже ты мой, что за украшение! — вскрикнул он. — Ваше Королевское Величество! Что ж, когда башмаки такие на ногах, какие ж должны быть самые ножки? Думаю, по малой мере из чистого сахара.
Королева Анна, которая точно имела самые стройные и прелестные ножки во Франции, не могла не улыбнуться, слыша такой комплимент из уст месье де Ронэ.

А между тем, по Парижу на утро поползли слухи, что месье де Ронэ утопился. Впрочем, кое— кто утверждал, что он ушел в монастырь, и это больно ранило сердце графини де Бутвиль.
Она молилась и молилась, и к концу молитвы влюбилась в месье де Ронэ по уши.
— Ах, — воскликнула она, когда месье де Ронэ залез в окно ее спальни.
— Погляди, какие я тебе принес черевики! — сказал Теодор, — те самые, которые носит королева.
— Нет! Нет! мне не нужно черевиков! — сказала Эмили, махая руками и не сводя с него очей, — я и без черевиков… — далее она не договорила и покраснела.
Уже к вечеру месье де Ронэ вспомнил о бумаге, которую дала ему герцогиня де Шеврез.  Но подумал, что это будет уже совсем другая история.

Мари де Шеврез, прекрасная дама, не судите строго во всем виноват Крылов

        Уж сколько раз твердили миру,
        Что зла любовь? Не верят, все не впрок,
        Любви и я свой посвящу стишок.

        Как всякий рифмоплет я приготовил лиру,
        Затем уселся, помолясь,
        И песнь свою к любви завел, но хрясь!..
        Размер сломался вдруг, и рифма убежала.
        Меж тем моя любовь поэмы ждать устала,
        Зевок в груди давя уж из последних сил,
        Мой видит инструмент, и он ее пленил.
        Плутовка милая на цыпочках подходит,
        Улыбкой дарит, с лиры глаз не сводит,
        И говорит так сладко, чуть дыша:
        «Взгляни-ка на меня, моя душа,
        Смотри скорее, без опаски,
        Как не романа ты, но сказки
        Героем станешь!» И я замер весь
        И, слушая ее словно благую весть,
        О лире позабыл. А муза, вот зараза,
        Мне предпочла любовь и, к ней склонившись сразу,
        Делила с ней ее проказы.
        Любовь – как я забыл, сказав об этом – зла,
        А женщина всегда поймет другую,
        И общим их насмешкам несть числа:
        Пока я рифмы подбирал впустую,
        Ушла моя любовь. И муза с ней ушла.

Тоже поделюсь любимым анекдотом — про нас:

Подходит Кайса к Улафу:
- Кузен, ты мою сестру не видел?
- Так ты уже спрашивала.

(Из воспоминаний детства)
Маленький Жюль-Сезар радостно бежит к маме, протягивает раскрытую ладошку и с гордостью говорит:
- Смотри, мама, я улитке усики подстриг!
- Молодец, сынок, только это были глаза.

Честно стащил отсюда:

Отредактировано д'Артаньян (2022-07-02 22:08:48)

1547 г. Тридентский собор

Епископ де Ла Крус: Никто не может быть совершенно уверен, что находится под благодатью Божией. А всякий, кто утверждает обратное, вкусил от Лютеровой ереси!
Испанский посланник: Протестую!
Папа Павел III: Дон Диего, извольте покинуть залу, нам тут проституты не нужны.
Епископ /громким шепотом/: Протестанты, ваше святейшество, протестанты.
Папа: И протестанты тоже!

Отредактировано Провидение (2023-05-20 18:19:17)