Филипп Арьес, ссылаясь на дневник Эроара, пишет в книге "Ребенок и семейная жизнь при старом порядке" (стр. 73), что на Сочельник 1604 г. королеве-матери и дофину подарили механического голубя.

Японцы в Европе и Индиях

Если читатели позволят, начну издалека – с описания социально-политической ситуации в Японии в начале XVII в.

Период феодальной раздробленности и войн между провинциями завершился в конце XVI – начале XVII вв., во многом, благодаря усилиям объединителя Японии, военного и политика, Тоётоми Хидэёси. Однако после его смерти правление перешло к Токугаве Иэясу, получившему в 1603 г. титул сёгуна – наместника, реально управлявшего государством, в то время как императорский дом в Киото сохранял лишь номинальную власть. Это привело к установлению в стране сёгуната – режима, который сегодня назвали бы военной диктатурой, продлившегося до середины XIX в.

В Японии было две столицы – Киото (номинальная) и Эдо (современный Токио), где располагалась ставка сёгуна. Свободы феодалов сокращались точно так же, как они сокращались во Франции на протяжении XVII в. Более того, они должны были оставлять заложников из своих семей в Эдо и сами проводить определенное время в столице.

Дворянский класс непомерно разросся, и, как и в Испании, например, брезговал любым другим трудом, кроме военного ремесла. А когда более-менее установился мир – стал нищать, терять службу, сбиваться в банды, поднимающие восстания и угрожающие покою горожан. Нет, самураи не совершали ритуальное самоубийство при первом же удобном случае, это больше миф. Поэтому в XVII в. в обществе хватает ронинов – военных, потерявших службу, разорившихся или разоренных по указу наместника феодалов. Они либо становились разбойниками и наемными убийцами, либо занимались интеллектуальным трудом, либо опускались до самых постыдных профессий.

В начале «нашей» эпохи в японских городах неспокойно. Обстановку уместно сравнить с 90-ми годами XX в. в России. Хуже всего простолюдинам – они, как и везде, бесправнее всех. Но и дворянского ребенка вполне могут похитить на улице. Среди бедноты процветает инфантицид и распространена ранняя продажа детей в ученики. Именно продажа: семья получала деньги и избавлялась от лишнего рта, а ребенок – получал крышу над головой, кусок хлеба и возможность учиться ремеслу. Происходило это, порой, в два-три года.

К слову, японская система счета возраста на год-два опережала европейскую: считалось, что ребенку уже год при рождении, а как только наступал новый год по лунному календарю – к его возрасту тут же прибавлялся еще один год. По европейскому счету ребенку может быть всего несколько дней от рождения, а по японской системе – уже два года. Поэтому, если ремесленник отрывает от материнской груди заливающегося слезами пятилетнего малыша, надо учитывать, что на самом деле ребенок еще младше. Двенадцатилетнему актеру, восхитительно играющему на сцене – лет десять-одиннадцать. Юноше, остригающему локоны «в нежном возрасте девятнадцати лет» – семнадцать-восемнадцать. Про стрижку и про то, почему это восемнадцать лет – вдруг нежный возраст – ниже.

В то же время, несмотря на все проблемы, в Японии XVII в. постепенно устанавливается мир и бурно развивается культура – например, литература и театр. У них забавные и очень милые фарсы (кёгэн), фактически копия итальянских комедий дель арте или испанских интермедий, но развилось это искусство без европейского влияния. Я не стану здесь углубляться в описание японского театра (хотя мне и очень хочется), потому что он не попал в Европу в «наше» время и персонажи вряд ли могли видеть его представления (если только миссионеры-иезуиты и францисканцы или купцы-португальцы и голландцы). И пора уже переходить ближе к тому, что интересно и актуально для европейской истории. Но перед этим – замечание о японской моде, потому что как раз-таки ее европейцы видели и даже пытались копировать на театральной сцене.

В Японии различался взрослый и детский костюм и прическа (то же было характерно и для Европы – вспомнить только платьица на мальчиках). Подростки-дворяне (как мальчики, так и девочки) носили одинаковые кимоно с широкими, длинными рукавами и цветочным орнаментом и пользовались косметикой (это не было чем-то зазорным). У них отличалась прическа, и, конечно, мальчики носили оружие. Прическа мальчика несколько раз менялась на протяжении детства. Сперва, при переходе от младенчества к отрочеству, ему выбривали небольшую «тонзуру», через несколько лет – меняли форму челки, прядей на висках и, наконец, во время церемонии совершеннолетия (гэнбуку) полностью выбривали лоб и меняли кимоно на взрослое, сдержанных тонов. С этого момента заканчивалось его ученичество и служба в пажах, и он считался мужчиной, вошедшим в возраст.

В Новой Испании описывая внешность японцев, приехавших в 1610 г., отмечали длинные волосы, «тонзуры» и выбритые лбы, а также таби у них на ногах – обувь, напоминающую «перчатки для ног».

Период отрочества строго не определялся: родители и покровители сами решали, когда их сын/воспитанник выходил из младенческого возраста (но не раньше семи лет по европейскому счету) и когда он был достаточно зрел, чтобы считаться совершеннолетним (а вот тут интересно – верхняя граница отрочества могла отодвигаться до бесконечности).

Примерно с 1590-х гг. в японской моде начинает происходить тот же процесс, что и в европейской. Вспомним костюмы и манеры Генриха III и его миньонов (я сейчас исключительно о платье и внешнем облике): серьги, жемчуг, обилие кружев. Если двор Генриха IV напоминал военный лагерь, то двор последних Валуа был очень утонченным. Или костюмы испанских модников того же периода – бантики, ленточки, кружева, от которых духовенству делалось дурно: «Да это же женское платье!» Или костюмы французских петиметров уже конца XVII в. Вот, в Японии было ровно то же самое – только на местный лад. И пик этой моды пришелся на тот же период – конец XVI в. – примерно середина XVIII в.

В моде образ вечного отрока, хрупкого, безусого и безбородого. Чувствительного, утонченного, с безупречными манерами. Пишущего стихи. Этот образ, в отличие от Европы, не связывался с трусостью и мягкотелостью и не высмеивался. Эти «цветочные» мальчики, как их называли, очень щепетильно относились к своей чести и при малейшем оскорблении хватались за оружие. В XVII в. Японию охватила настоящая дуэльная лихорадка (и испанцы это почувствовали на себе). Поводы для вызова могли быть самыми ничтожными – например, спор о том, кому достанется ветка сакуры в цвету. Чем не батистовый платочек Арамиса?

Как соответствовать канонам моды? Откладывать церемонию совершеннолетия, как можно дольше (в XVII в. она обычно приходилась года на 22 – лет на 25 по японскому счету, но были и те, кто проходил ее лет в 30-40 или не проходил вовсе), соответственно – сохранить детскую прическу и платье, гладко бриться, усы и борода или щетина – это провинциально и грубо, вести себя учтиво, но не терпеть оскорблений. Женщины, если верить историческим сведениям, млели от этого образа.

Интересно, что эту моду ввела не сама молодежь, а их родители, стремившиеся продлить детство и, соответственно, ученичество своих сыновей в такое неспокойное время. Не отправлять их одних в жестокий взрослый мир слишком рано. Нет, конечно, родной дом мальчик покидал обычно лет в семь (по европейскому счету), но пока он не стал совершеннолетним, он всегда мог рассчитывать на поддержку своего господина, феодала, которому он служил.
Естественно, что моде следовали не все: были и небритые грубые вояки, и мальчики, обривавшие лоб в раннем отрочестве, и те, кто гордо заявлял: «Да я с пеленок – мужчина, не пристало мне ходить отроком!» но в крупных городах это, скорее, исключение. В городах были также заметны юные девушки в мужском кимоно, с обритыми лбами и с мечом и кинжалом за поясом (ношение сразу и катаны и вакидзаси дозволялось только самураям). Обычно это танцовщицы. Отметим этот образ, он еще появится в рассказе.

Итак, японцы в Европе и Индиях.

Надо сказать, что север острова Косю с центром в городе Нагасаки был почти полностью христианским. В провинции доминировал католицизм, а не синтоизм и не буддизм. Новая религия распространялась сверху: крестились феодалы со своими семьями и домашними, за ними – их вассалы и так далее. У японцев «нашего» периода очень сильно чувство долга перед сеньором и перед семьей. Поэтому, если крестился глава клана – более вероятно, что крестится весь клан. И на смерть за веру пойдет. До 1587 г. Косю был независимым, а Нагасаки на протяжении семи лет управлялся иезуитами, что тоже способствовало распространению христианства. Потом остров завоевал уже упоминавшийся Тоётоми Хидэёси – и последовали гонения на христиан, которые с течением времени будут только усиливаться, пока страна окончательно не закроется от внешнего мира. Подоплека этих гонений была не столько религиозной, сколько политической: Косю был экономически развитой областью, благодаря иностранной торговле, и оставлять его в руках миссионеров было попросту невыгодно, а то и опасно для центральной власти. Более того, после отстранения от власти наследников Тоётоми Хидэёси, проповедники стали группироваться вокруг свергнутого «принца» (хоть тот и не был христианином), и Токугава Иэясу и его потомки вполне серьезно опасались государственного переворота при поддержке европейцев. Это и привело к трагическим последствиям, сравнимым с гонениями на первых христиан.

Японское присутствие в испанских колониях формировалось с XVI в. Это купцы, а с началом преследования христианства – изгнанные или бежавшие сами христиане. На Филиппинах японская «колония» в 1624 г. насчитывала три тысячи человек, и они будут прибывать из Японии до закрытия страны в 1640-х гг. В Новой Испании (на материке) японцев несколько сотен – торговцы, ремесленники и солдаты. В отличие от китайцев, с испанскими властями у них мир. Дворяне служат в испанской армии и имеют право на обращение «дон».

Кроме того, до 1617 г. португальцы иногда будут привозить японцев как рабов.

А что же насчет Старого Света? Конечно, японцев в Испании существенно меньше, чем в колониях, но они есть. В 1616 г. в Испании (в Андалусии) проживало около 30 японцев, не считая тех, кто мог приехать из колоний.

В Европу японцы впервые приехали с полуофициальным визитом в 1584 г. Это были четверо юношей 14-15 лет, аристократов, воспитывавшихся в иезуитской коллегии в Ариме (Япония) с детства и получивших европейское образование, и двое взрослых – японец и португальский иезуит. Португалия, Испания и Италия пришли в восторг и умиление от молодых людей, им пели дифирамбы, на все лады расхваливали их манеры, вежливость и скромность, называли их «принцами» и «послами». Вести о японских христианах распространились по Европе (даже в тех странах, где делегация не побывала), и Япония, наконец, перестала быть для европейцев такой сказочной страной, которая то ли существует, то ли нет. В 1586 г. делегация отправилась в обратный путь.

Следующее посольство посетило Испанию, Италию и – случайно – Францию в 1614-1616 гг., но если итальянцы оказали ему столь же радушный прием, как и прежде, а французы пришли в полный ажиотаж, то отношение испанской короны разительно отличалось. В чем же было дело?

Как и прошлый визит, поездка 1614 г. была полуофициальной: правящий клан Токугава никогда не отправлял посольство в Европу и все подозрительнее относился к европейцам. Путешествие организовали один из японских феодалов, Датэ Масамунэ (носивший прозвище «Одноглазый дракон»), заинтересованный в торговле с испанцами, и миссионер-францисканец Луис Сотело де Кабрера.

Фрай Луис (происходивший из семьи севильских евреев-конверсо) был крайне неоднозначной личностью, умевшей как приобретать восторженных поклонников, так и наживать злейших врагов. Судя по всему, был не лишён тщеславия, потому что в письмах домой изобразил все так, будто это он один обратил в христианство всю Японию. Одно время он пользовался особым расположением сёгуна, но потом сумел настроить его против себя (возможно, ненамеренно), был заключен в тюрьму, но позднее освобожден, благодаря вмешательству Датэ Масамунэ, во владениях которого христианство не преследовалось. Однако в бесстрашии, в искренней вере и, очевидно, в харизматичности фраю Луису отказать нельзя.

Францисканский орден был против авантюры с поездкой в Европу, считая, что фрай Луис преследовал лишь одну цель – добиться того, чтобы Папа Римский назначил его примасом. Так это или нет – неизвестно. Однако другие их опасения – что эта поездка погубит христианскую миссию в Японии – увы, оправдались в полной мере. Из Японии и Новой Испании ко двору пошли письма, содержание которых сводилось к тому, что посольство – нелегитимно, Токугава не заинтересован ни в христианстве, ни в торговых отношениях с Испанией, а фрай Луис действует без разрешения Ордена.

Посольство, состоявшее из 180 человек, отправилось в путь в 1613 г., первоначально достигло Новой Испании, где большая часть японцев (торговцы) и осталась, приняв крещение. В 1614 г. в Севилью прибыли чуть больше 30 человек – глава посольства Хасэкура Цунэнага и его свита, в том числе семеро пажей. Эти 30 – потом останутся в Испании. В Севилье, родном городе фрая Луиса, японцам оказали роскошный прием – с театральными представлениями, танцами и тому подобным. Все – за счет городской казны. А вот мадридский прием был не просто холодным, он был ледяным. Посольство разместили в монастырском лазарете (рядом с больными), где у них украли часть вещей (впрочем, святые отцы утверждали, что японцы испортили их имущество и отказались платить), им долго отказывали в аудиенции, а главу посольства именовали просто «этот японец».

Когда аудиенция, наконец, была получена, Хасэкура Цунэнага испросил позволения креститься в Мадриде. Как показывают дальнейшие события, это решение было не политическим или не чисто политическим. С ним крестилась и его свита (в итальянских документах у них уже христианские имена). Из крещения сделали пышное событие, крестным отцом главы посольства, теперь – дона Фелипе Франсиско Хасэкуры, стал герцог Лерма. Однако все это не расположило Филиппа III к послам, и японцы отбыли в Рим, чему испанская корона тоже очень противилась.

В ноябре 1615 г. из-за непогоды они высадились в Сен-Тропе и прогостили неделю у местной знати (Сен-Тропе был владением барона де Гримо). Произвели полный фурор среди местного населения, и общее впечатление было положительным. Баронесса отметила в воспоминаниях, что японцы ели только палочками, которые привезли с собой, а сморкались в бумажные салфетки размером с ладонь, которые тоже привезли в большом количестве (это сколько же их было, что хватило почти на два года?). Забавная деталь: местное население эти салфетки подбирало. Сувенир!
В Италии японцами снова все восхищались и даже предоставили им римское гражданство, но это не отменяло того, что миссия провалилась. Филипп III велел японцам покинуть пределы Испании, не заезжая в Мадрид. И дон Фелипе Франсиско уехал с еще тремя дворянами, приказав своей свите остаться в Испании.

В Японию он прибыл только в 1620 г., прожив некоторое время на Филиппинах, отчитался перед своим сюзереном, был арестован, но после освобожден и удалился в свои владения, где скончался два года спустя. Через два дня после возвращения послов во владениях Датэ Масэмунэ впервые начались преследования и казни христиан. Неизвестно, что послужило причиной: то ли отчет Хасэкуры, то ли просто давление центральной власти на клан Датэ. Со временем пострадал и клан дона Фелипе, крестившийся после его возвращения.

Фрай Луис тайно вернулся в Японию, вопреки запрету своего Ордена, был схвачен и в 1624 г., в возрасте 50 лет, принял мученическую смерть. Так закончилась история конверсо Луиса Сотело де Кабрера – на костре, хоть и не от рук инквизиции.

А что же стало со свитой дона Фелипе? Одному из них – дону Томасу Фелипе Хапону не повезло: испанец Диего Харамильо, к которому он нанялся на службу, заклеймил его (дворянина!) и обращался с ним, как с рабом. Дону Томасу удалось получить свободу и в 1622 г. он отбыл в Новый Свет, намереваясь вернуться в Японию.

Известно, что минимум шестеро японцев из посольства основали семьи в Кориа дель Рио (недалеко от Севильи). Известны прозвища этих шестерых, среди которых Эдо, Катана, Кото (цитра), и Йо-йо (филиппинская игрушка йо-йо). Интересно, кто это были, судя по таким прозвищам? Те самые мальчики-пажи? Жили они и их потомки под страхом инквизиции. Но, в целом, отношение испанцев к японцам было почти как к равным – «испанцы Азии», в отличие от отношения к китайцам и филиппинцам, например.

Около 1621 г. Лопе де Вега написал комедию (пьесу со счастливым финалом) «Первые мученики Японии», вольно основанную на событиях 1614-1615 гг., связанных с гибелью сына и малолетнего внука Тоётоми Хидэёси (клан, отстраненный от власти в итоге истребили) и преследованиями христиан, которых подозревали в подготовке переворота. Тремя годами ранее Лопе написал прозаическую хронику на ту же тему.

Конечно, это была развесистая клюква: имена японцев перевраны, тиран и узурпатор трона свергнут, принц, томившийся в заточении, выходит на свободу и торжественно обещает крестить всех своих подданных. Однако на сцене пытались имитировать японский костюм (то самое кимоно с широкими и длинными рукавами) и некоторые обычаи. Интересно, что главная героиня пьесы – женщина без мужа, но с маленьким сыном, вооружена и носит мужское платье. Причем она это делает не из любви к герою (как героини других подобных пьес), а просто потому, что ей надо чем-то жить. Не знаю, читал ли Лопе про подобную традицию в Японии или просто вдохновился «амазонками» (кстати, японцы у него «японские индейцы» и такое наименование не редкость), но вот такой персонаж появился.

Отредактировано Перо (2022-08-03 20:03:19)