Шевалье де Корнильона королева явно отдавать на съедение сплетникам не хотела. Потому что он и впрямь затронул ее сердце? Или потому, что знала о его службе? Во всяком случае, было похоже на то, что придворные дамы поняли желание ее величества не хуже самого Рошфора, и затрещали, перебивая одна другую, припоминая все новые подробности о том, другом случае, с совсем другими участниками. И с яблоком. И с "судом". Рошфор едва успевал ловить детали, а кроме того, у него, в отличие от других присутствующих, была возможность подглядеть в листки, и сопоставить услышанное с прочитанным. Поэт воображает себя Парисом - является яблоко... Рошфор видел шевалье де Корнильона только издалека, зато наслышан был уже с избытком; восторженные стихи сочинять - это еще куда ни шло, а вот представить себе, что этот надменный задира в родстве с самими Монморанси решит порадовать даму - вообще даму, не то, что самое королеву Франции - собственноручно сшитой игрушкой... Хм, ну нет, с тем же успехом Рошфор мог бы вообразить в этой роли себя самого. Он даже покрутил секунду в голове - как можно бы было такую выходку с яблоком обставить изящнее, и без особых затрат, которые испанскому агенту вполне были бы по карману. Впрочем, и в этом случе амплуа Париса было бы худшим выбором из возможных. Кому может понравится, что бедный поклонник навязывает себя в судьи красивой и знатной даме? Воображает, как сравнивает ее с другими, и выбирает из многих? Ну, или... Уж если Парис - то тогда Елена. Единственная. Прекраснейшая. И смертная.

Возможно, что-то из этой фантазии отразилось в его глазах - воображение у графа всегда было бурное - когда он обратился к королеве.
- Ваше величество, - его голос звучал мягко, и достаточно тихо, чтобы из-за гомона не всем удалось расслышать. - Вы ведь помните, чего Парис просил у богини. Всего лишь любви смертной.

Только один человек мог вспоминать тот поединок в саду с тем восторгом, которым сочились последние строки сонета. Любой другой свидетель-влюбленный ощущал бы досаду. Зависть к счастливцу, которого отметила королева. Горечь - если, скажем, яблоко от одного, а победа в "поединке" и внимание дамы достались другому. И не таким прекрасным поэтом был этот автор, чтобы переплавить горечь в восторг.

- Я готов назвать имя, ваше величество. Но может быть, королеве будет угодно пощадить этого несчастного?

- Я ошибся, - с ледяным спокойствием признал Рошфор, - когда сказал, что готов назвать имя этого человека. Но я не обещал вам, ваше величество, что узнаю имя, или, тем более, назову его вашим пажам и дамам. Я обещал, что его узнаете вы. И если вы в эту минуту его не знаете, значит, я не оправдал ваших ожиданий.

"Что она делает, черт возьми?" - даже злость отступила перед пониманием, что молодая красивая женщина перед ним сейчас безвозвратно себя губит. Этот Шасток охранник - один из немногих мужчин, которые могут постоянно встречаться с королевой. Оставаться в Лувре на ночь. Еще и эта Луна в письме. Кто угодно был бы лучше! Второй Бэкингем был бы лучше! И она знает, кто ей писал, значит, он ей открылся, и это уже сквернее скверного. Мальчишка простодушен и прям - другие так себя не ведут. Когда его спросят по-настоящему, те, кто умеет спрашивать, он это признает - хотя бы ради того, чтобы заверить его величество в том, что королева невинна, и рассказать, как было дело на самом деле. Только кто поверит ему теперь? И она еще хочет показать, что знает и пажа, который носил письма?

Отредактировано Рошфор (2018-09-29 23:25:55)

Королева взглянула на графа, но не ответила, только кивнула, соглашаясь. Да, граф де Рошфор всё сказал верно, и на это было нечего возразить. Однако, когда паж назвал имя, на её лице отразилось непритворное изумление. Это был выстрел наугад, но он попал в цель;  Анна допускала возможность, что паж может ошибиться и даже думала, что делать в этом случае, но к счастью,ничего из того не понадобилось.

- А, значит, я не ошиблась! - И объяснила: - Вы стали волноваться, шевалье, когда граф сказал, что может назвать имя, и я предположила, что вам оно может быть известно. Так вы говорите, шевалье де Шасток? - Королева Анна сделала вид, что задумалась, пытаясь вспомнить. - Да, что-то вспоминаю... Он действительно обращался ко мне с просьбой позволить его другу вернуться ко двору...

Секрета в том не было: всё тогда происходило на глазах у множества придворных, и встреча с шевалье де Шастоком и его другом так же была в присутствии дам. А причина - оскорбительное поведение по отношению к её подруге, Луизе. Всё это мог бы узнать граф де Рошфор, если бы попытался выяснить, как и когда виделись королева и гвардеец. И каждый раз - не наедине. О встрече в часовне никто не знал, как и о той прогулке в театр.

Спрашивать пажа "вы уверены, что именно он?" она не стала - по мальчику и так было видно, что он говорит правду. И спрашивать "как вы узнали" тоже не было смысла - всё и так понятно: шевалье де Шасток мог попросить одного из пажей подложить записку туда, куда сам не мог...в гардеробную, например...

- Вы сдержали слово, граф, - улыбнулась Анна, - я действительно теперь знаю, кто это был, и благодаря вам - ведь удалось же пажам так долго скрывать автора писем, так что я даже не подозревала, что они его знают. Говоря, что некто здесь знает поэта, вы имели в виду шевалье де Вантеро, да, граф?

Подпись автора

Le temps perdu ne se rattrape jamais

Причин удерживать графа у королевы не было. А вот с Луизой им бы надо поговорить - похоже, что их план потерпел неудачу, и это надо было обсудить...
- Благодарю вас, граф, вы очень помогли нам. Очень хорошо, что подтвердилось, что герцогиня де Шеврез здесь ни при чём. Я не веду переписки с герцогиней.
"Я - не веду, но зато её кузина, графиня де Буа-Траси, передаёт ей кое-что иногда по моей просьбе... Но графу, полагаю, об этом знать неоткуда. А если и знает, то что за грех - переписка между двумя сестрами? - ведь это только мне запрещено... - И в том, что одна сообщит другой некоторые..новости?..."
- Ещё раз благодарю вас, граф, я рада знакомству с вами. - По лицу королевы никто не смог бы сказать, так ли оно на самом деле или нет, она вновь надела уже ставшую привычной маску. Лёгкая улыбка промелькнула на губах. Анна кивнула, знаком давая понять, что аудиенция окончена.

Подпись автора

Le temps perdu ne se rattrape jamais

Эти фокусы с падающими предметами Рошфор видел первый раз, но в неловкость дамы ни капли не поверил, помня, как виртуозно она влетела в него при прошлой встрече. Поэтому, откланявшись королеве, не направился сразу к выходу из дворца, а остановился, пройдя лишь пару залов анфилады, в комнате, где стояли на подставке большие настольные часы. Прошелся по зале, незаметно оглядывая стены - она была проходная, но вроде подслушивать было некому. Остановился перед часами, машинально перевел стрелку примерно на полчаса назад - без всякой мысли, просто по привычке путать следы. Да так и остался, бездумно скользя пальцами по вычурным деревянным завитушкам. Подумать так или иначе было о чем.

Дать волю бешенству все еще не было никакой возможности, но в тишине и наедине с собой Рошфор был вынужден дать себе отчет в том, что с трудом сдерживается, чтобы не разнести что-нибудь - например, не сбросить эти же злосчастные часы с подставки. И мысль о том, что королева дорого заплатит за развлечение, которое затеяла, успокаивала лишь частично. Рошфор нечасто принимал вещи близко к сердцу - чаще, чем можно было сказать в последнее время по его лицу, но реже, чем это свойственно менее выдержанным людям - и не мог не спросить себя, что, собственно, так на него подействовало? Мальчишка, влюбленный в несбыточное, получит то, что заслужил - это надо же быть таким идиотом. Ее величество не получит ничего, о чем бы настоятельно не попросила сама; ей даже давали возможность оставить имя поэта втайне, и повиниться перед мужем самой - мол, ей и в голову не приходило, что неизвестный обожатель может оказаться настолько близко - что вряд ли бы отменило грозу, но изрядно ее смягчило. И люди куда почище него не считали зазорным служить забавой для королей, и граф вовсе не находил в себе такой щепетильности, чтобы списать всю ярость на задетую гордость и пренебрежительные шепотки придворных дам, которым еще предстоит убедиться, что комедия была лишь прологом к трагедии, как в "Отелло" - мало кому известной по эту сторону Па-де-Кале пьесе, которую он находил просто восхитительной. Ответ на заданный себе вопрос лежал в тех воспоминаниях, и тех закоулках его души, к которым Рошфор предпочитал прикасаться как можно реже, так что отвлечению от неприятных мыслей, да еще и пришедшему в виде явления прекрасной г-жи де Мондиссье во плоти, он обрадовался, и весьма. Даже несмотря на то, что успел уже прийти к выводу, что именно ей обязан сегодняшним представлением - а может, и благодаря, отчасти, этому выводу. Так что обернулся он к ней с улыбкой, в которой было куда больше искренности, чем во всех расточенных ранее, в королевском зале. Что не мешало ему задаться вопросом, насколько отчетливо она успела увидеть, что застала его в расстроенных чувствах.

- Если бы я продал душу дьяволу, сударыня, я имел бы радость видеть вас наедине намного раньше, - Рошфор наклонился к даме, и поцеловал хрупкую белую ручку, которую не поторопился тут же отпустить. - Но тем более счастлив, что все же вижу.

После такого вступления полагалось переходить к более решительным действиям, но Рошфор сильно подозревал, что у них совсем мало времени. Не для того же дама бежала сюда, чтобы отпустить комплимент его проницательности. Да и для амурных любезностей - тоже вряд ли.

Отредактировано Рошфор (2018-10-13 18:55:54)

Вопрос был задан не ради ответа - она уже знала, что он никуда не едет. И - неужели она всерьез считает, что на монсеньора можно повлиять вот так? Через него? Это было забавно, и даже трогательно. И почему-то именно это его убедило, что госпожа де Мондиссье всерьез хочет этого мифического "мира" - мира, которого королеве добиться было бы легче легкого: прекратить снабжать сведениями испанских родственников, и подарить, наконец, Франции дофина. А что, со своей стороны, мог бы сделать монсеньор для этого мира, даже если бы захотел? Перейти самому на службу к испанцам? Подослать ей любовника, наконец, коли уж королю неприятна сама мысль о ночи в ее постели? Что правда, то правда, Рошфор замечал, что кардинал питает к королеве какую-то смутную неприязнь - и после личной встречи теперь, пожалуй, лучше понимал, почему. Граф не забыл, как шокирован был кардинал его шашнями со служанкой - и легко мог представить себе, как тот мог относиться к женщине, которая смотрит подобным же образом на него самого, равно впрочем, как и на всех смертных не королевской крови. Неприязнь - но не ненависть, и не любовь, которую ему приписывали сплетни, не что-то, через что не переступил бы ради политической целесообразности. Причина сплетен, впрочем, была понятна: Ришелье был вынужден то мирить короля с королевой, ради дофина, то ссорить с ней из-за ее испанских симпатий - и выглядело это со стороны точь-в-точь метаниями отвергнутого влюбленного. Никто не осмелился бы сказать это кардиналу в лицо, а сам он... Ну, может быть, полагает ниже своего достоинства учитывать грязные сплетни, или что-нибудь в этом роде. Но уж, вероятно, не огорчился бы, если бы необходимость давать повод к этим сплетням отпала сама собой. В общем, дело мадам де Мондиссье было не то, чтобы безнадежным - а просто начинать его нужно было с другой стороны, с самой королевы, а не с ее противника. Так что Рошфор рассудил, что ничем не повредит делам монсеньора, разве что его доброму мнению о себе самом, если...

- Обещаете? - уточнил он тоже почти шепотом; серебряные глазищи савойки так и сияли, и Рошфор легонько провел кончиками пальцев по ее щеке, прежде, чем притянуть ее в поцелуй. С ней так легко было быть нежным. Маленькая, как ребенок, и хрупкая той птичьей нескладной хрупкостью, которая бьет в самое сердце, куда сильнее модной пышности признанных красавиц. Если бы они были на одной стороне, в этом не было бы такого трепета, тени чего-то запретного, или опасного, как соприкосновение пламени и воды, которое может и то, и другое развеять по ветру, превратив в пар.