Для того, чтобы возненавидеть Гавану, Арамису хватило трех дней. Первый день на твердой земле опьянил его, снова наполнив жизнь смыслом и удовольствием - свежие фрукты, поиски жилья для доньи Асунсьон, пресная вода для туалета и, необходимой роскошью, баночка крема для рук, восхитительно благоухающего кокосами… Все его обычное оживление снова вернулось к бывшему мушкетеру, и даже затхлая и темная общая спальня в коллегии иезуитов, разбавленное вино и омерзительно жирная холодная свинина не смогли испортить ему настроение. Второй день принес тяжелейшую беседу с новым начальством, оказавшимся не склонным принять его точку зрения, и, пусть фрай Ренато сумел отстоять и свое право на возвращение, и новую духовную дочь, вышел он от отца Федерико уже в куда менее радужном расположении духа, которое улучшилось только ближе к вечеру, когда он смог наконец расположиться в плетеном кресле на веранде у доньи Асунсьон - с кувшином сангрии и тарелкой местных фруктов, нарезанных ломтиками новой служанкой доньи Асунсьон - темнокожей Пакитой, которую ей порекомендовала ее квартирная хозяйка. Отказавшись от изначального плана -снять для нее отдельный дом - Арамис последовал совету многоопытной доньи Марии, и донья Асунсьон поселилась у ее знакомой - говорливой сеньоры дель Сантьяго, получив в свое распоряжение спальню, гостиную и веранду, а также услуги кухарки, комнатушку для Лавардена, чердак, чтобы поселить остальную прислугу, и, на следующий день, местную мулатку в горничные.

Краткие визиты к донье Асунсьон примиряли Арамиса со всем остальным - с жарой, с вонью - которую, впрочем, он вскоре перестал замечать - с бедностью, с едким ощущением собственного бессилия, с подозрительностью испанцев, с необходимостью ежеминутно упражняться в смирении, с непрекращающимися расстройствами желудка от грубой пищи, с незаслуженной ревностью мужей и избыточному вниманию их тоскливых жен. Как ни смешно, именно целомудрие Арамиса в Гаване почти не подвергалось искушению - единственной женщиной, всецело захватившей его воображение, была донья Асунсьон.

Всемилостивый Боже, это могло бы быть смешным: монах и куртизанка, сюжет множества фаблио, баек и шуток. Пожелай Арамис того, разве не сумел бы он убедить, увлечь или, на худой конец, попросить? В бытность свою мушкетером или в годы семинарии, разве не служил он сам искусом? И ведь донья Асунсьон не была к нему всецело безразлична - или он только хотел в это верить - хотел верить, что замечает порой желание в бездонных ее глазах, колючей хвоей за изумрудным блеском?

Тысячу раз, не меньше, он едва не поддавался искушению - позволить их рукам соприкоснуться, удержать чуть дольше ее взгляд, задержаться после сигнала о тушении огней в те редкие дни, когда он навещал ее в сумерки, чтобы спешить потом через в коллегию весь город, задаваясь вопросом, не компрометирует ли он ее своим вниманием. Всякий раз он удерживался, напоминая себе о том, что их связывает - и всякий раз называл себя болваном. И кем как ни болваном надо было быть, чтобы позволить глупой иллюзии вставать между влечением двух тел друг к другу?

Сегодня его задержали именно те заботы, которые подобали монаху: пару дней тому назад достойные братья решились доверить ему уроки письма в открытой ими школе для бедных, и теперь на попечении фрая Ренато было два ученика - заплывший по самые брови жиром звонарь Педро и юный мулат Фернандо. Из разговоров с последним Арамис узнавал немало такого, что примиряло его с необходимостью снова и снова переписывать аккуратным почерком прописи, и именно одну из услышанных им новостей он их хотел обсудить сегодня с доньей Асунсьон. Начал он, однако, с дежурных приветствий и вопросов о ее делах, тем паче, что и в ее жизни могли быть перемены.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Ни одна женщина на свете, если она молода и красива, не готова проводить все свои дни в четырех стенах - особенно в Гаване, где предзакатные прогулки - это порой единственное, что примиряет людей с дневной жарой. Поводы для таких прогулок находятся легко, даже если у тебя нет подруг, которых можно было бы навестить - визит к портнихе или в галантерейную лавку, вечерняя месса, почта, прибытие корабля… Донья Асунсьон, при всей ее скромности или благодаря ей, привлекала к себе внимание, о котором ее оповещали как настойчивые визиты офицеров, так и достигавшие ушей Арамиса слухи, которые он создавал порой сам, но чаще просто исправно ей пересказывал. Совершенно превратить донью Асунсьон в образец добродетели он не пытался, но в сочетании со сплетнями о «мнимом кузене» упорное ее затворничество, якобы в ожидании родственника, который должен был приехать и забрать ее обратно, порождало самые разные домыслы. К величайшему сожалению Арамиса, никто из тех, кто провозглашал себя очарованным молодой женщиной, не высказал также желания просить ее руки, но напротив - таково несовершенство человеческой природы! - желали бы поспособствовать падению одинокой и беззащитной души.

- Мне нынче же сделалось известно, - сказал он, - что некоторые недостойные молодые люди из свиты губернатора собираются вскорости навязать вам свое общество. Возможно, не сегодня вечером - пока они только подзуживают друг друга, но скоро. Я предупредил господина де Лавардена, но возможно, стоило бы нанять кого-то еще… тайно и на время.

Арамис не сдержал вздоха. Если бы он мог снова взять в руки шпагу!.. О, тогда донье Асунсьон точно не понадобилось бы тратиться на каких-то бездельников, а в награду… Взор молодого монаха затуманился, а его лицо, над которым он на минуту утратил контроль, сделалось по-недоброму хищным - и мечтательным  одновременно.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

В бытность свою кавалером и военным Арамис не слишком тревожился о душах привлекавших его дам - за одним, но существенным исключением. Как человек благородный он, разумеется, заботился о том, чтобы сберечь их честь - если не de facto, то безусловно, de jure. Сейчас, оказавшись, благодаря прихоти судьбы, в положении крайне пристрастного наблюдателя, он смог взглянуть с обратной стороны на женскую участь, и его собственная неспособность защитить донью Асунсьон только подчеркнула для него бессилие, которое было привычным для нее. И именно поэтому Арамис, отдав должное изворотливости испанки, и про себя, и вслух, не мог не обратиться помыслами к тому, что мог сделать для нее он, пообещав ей также свое присутствие - чтобы придать ее жалобам больший вес, на словах, чтобы не остаться в стороне, на деле, и горе тому, кто посмеет поднять руку на этого служителя божьего!

Разрешив тем самым вопрос о настырных поклонниках доньи Асунсьон, Арамис с сожалением вернулся к ее будущему мужу - роль, видеть на которой сеньора секретаря он был, оказывается, совершенно не готов. Старый сморчок, сведший уже в гроб одну молодую жену - да разве подходил он в спутники жизни столь очаровательной даме!

- Да, у дона Херонимо, бесспорно, есть свои достоинства, - проговорил Арамис обычным своим чуть певучим голосом и усилием воли не пояснил, что ему они неизвестны. - Но мне кажется… А что бы вы сказали о доне Фелипе, помощнике начальника порта?

Несостоявшийся жених мнимой доньи Хосефы был младше дона Херонимо, был, безусловно, настоящим мужчиной и, значит, в какой-то мере заслуживал такого сокровища как донья Асунсьон - уж точно в большей, чем дон Херонимо. Что же до самой доньи Хосефы, то с ней все оказалось очень и очень нечисто, и потому Арамис не видел никакого греха в том, чтобы считать дона Фелипе свободным в своих матримониальных планах. Назвав, однако, его имя, он - столь загадочна в своих порывах человеческая душа! - тотчас же об этом пожалел и мог бы сходу назвать достаточно причин отказаться от этого предложения, первой из которых стала бы незавидная участь навязанной дону Фелипе супруги.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Принудить… Арамис видел дона Фелипе дважды: когда тот прибыл на галеон за своей невестой и когда сам пришел навестить ее. Принудить к чему-либо будет непросто, а уж к браку, который превращает наложницу в заложницу… Тут надо было быть чрезвычайно осторожным - и потом, отнюдь не всякий кавалер, даже скомпрометировав даму, готов искупить вину браком. С местной девушкой - да, но с приезжей, у которой нет ни души, с которой стоило бы считаться.

Лаварден бы возразил, да и сам Арамис, стыдно сказать, отнюдь не считал себя неспособным вступиться за честь дамы, несмотря на свой сан, но оба они уедут, а донья Асунсьон останется во власти мужа, и поэтому выбирать ей оного нужно с большей даже осторожностью чем Генерала иезуитского ордена.

- Усомниться в ваших достоинствах, сеньора, способен только слепой, глухой и сущеглупый, - возразил он, в последний момент спохватившись и мужественно оставляя непроизнесенными многочисленные комплименты, которыми осыпал бы иначе столь обворожительную даму. - А что вы скажете о доне Алехандро де Беора?

Сеньор де Беора был главным интендантом форта и, как Арамис насплетничал уже донье Асунсьон, остался неженат в свои без малого пятьдесят из-за столь глубокого отвращения к слабому полу, что он даже разговаривал с женщинами, не глядя им в лицо и едва повышая голос над шепотом.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Каждое новое мужское имя, произнесенное в полумраке ночи, становилось для Арамиса источником новых страданий. Самому выбирать, кому отдать женщину, которую хотел бы сам заключить в объятия - да есть ли на свете худшая пытка?

- Ни один из здешних щелкоперов… - начал Арамис - с тем, чтобы на полуслове сменить и чересчур горячий тон, и то, как он собирался возразить, - не стал бы вам достойной опорой.

Иными словами, все они бездарны, нищи и более чем способны выместить свою ярость на беззащитной женщине. Он знал про два-три исключения - но только с чужих слов, а если уж думать о свидании…

До сих пор они не говорили прямо о своих планах, ограничиваясь намеками. Ей следовало привлечь внимание достойного кавалера - кто сказал «соблазнить»?  Будущий жених мог скомпрометировать даму - сам того не желая. Его придется убеждать - и не было нужды уточнять, что любые речи становятся убедительнее, когда говорящий держит в руках оружие.

В этот миг Арамис переступил через невидимую черту, не позволявшую ему до сих пор назвать вещи своими именами.

- Дон Алехандро не пойдет под венец, чтобы спасти чью-либо репутацию, свою или вашу, но, женившись, он обнаружит в браке стороны, которые примирят его с потерей бесполезной свободы, и к тому же, он человек сугубо мирный. Любой другой может превратить вашу жизнь в ад.

Любого другого донья Асунсьон смогла, верно, бы примирить с навязанным ему замужеством иными средствами - но те чувства, что двигали сейчас Арамисом, не позволяли ему заметить то, что в иных обстоятельствах он облек бы в форму комплимента.

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Надо было быть слепцом или монахом, чтобы рядом с обворожительной доньей Асунсьон заметить какую-то мулатку, но Арамис был иезуитом и знал, что дела господни вершатся порой самыми ничтожными руками, а потому чуть наклонил голову в знак благодарности, мимолетно встретившись глазами со служанкой - чтобы тем учтивее поклониться затем ее госпоже.

Верил ли он в знаки свыше или из преисподней, суетно полагал ли, что желание женщины - закон, пришел ли к выводу, что донья Асунсьон лучше иного выберет себе мужа - кто знает? Только не сам Арамис, попросту решивший не спорить.

- Я расскажу дону Херонимо о том, что мне довелось услышать, - пообещал он. - Не называя имен, которые мне все равно неизвестны.

Если Пакита не солгала, секретарь сеньора губернатора не преминет заглянуть к предмету своего интереса и, возможно, будет принят. Возможно, это и будет ловушкой, которую они расставят ему?

Казалось бы, Арамис должен был вдохновиться таким поворотом - финал, ради которого он отказался от трудов на ниве господней, приближался куда быстрее, чем он решался надеяться. Но то, что им предстояло, внушало ему одно только отвращение, и, поворачивая голову к этой бесконечно соблазнительной и такой же далекой женщиной на фоне темно-синего неба, он утратил внезапно всякую веру в то, что итог будет таким, как он рассчитывал: дон Херонимо не придет, а придя - не попадется в расставленные для него сети, попавшись - вывернется, и донья Асунсьон, даже выиграв желаемое, позабудет о тех, кто помог ей достичь желаемого. В этот сумрачный миг безнадежности Арамис вспомнил вдруг о той, что осталась за полмира от него, и уверился отчего-то, что она, взмолись он ей о помощи, не оставит его в нищете и отчаянии. Решено - завтра же он навестит начальника порта, чтобы оставить письмо. Для ее светлости госпожи герцогини де Шеврез, отослать со следующим кораблем, плывущим в Европу.

Чуть слышно скрипнула ставня второго этажа, напоминая им обоим, что каждое произнесенное ими слово может сделаться известным хозяйке дома. Или - уже сделалось? Отчего бы Паките вдруг вздумалось явиться и, тем паче, заговорить о доне Херонимо?

Проклятье, дурной момент они выбрали, чтобы выразиться откровенно!

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс

Милосерден Господь!

В самые глубины отчаяния простирает он десницу свою, и спасение приходит не оттуда зачастую, откуда уже не ждешь.

И Арамис - фрай Ренато - поддаваясь благодарности ли, уступая ли влечению, с которым уже не имел сил бороться, протянул руку в теплой темноте, переплетая свои пальцы с пальцами доньи Асунсьон.

- Снега невзгод и град безнадежности выморозили душу мою, - прошептал он, - и ни единый луч не рассеивает мрак этой ночи. Ни один - помимо вас. Воистину, «и малое дитя будет водить их».

В окнах позади них горел свет, безмолвно противореча его словам и превращая прекрасное лицо испанки в постоянно меняющуюся загадку, не давая ни угадать ее чувства, ни подвергнуть сомнению ее искренность, и молодой человек, ловя ее взгляд, не мог не усмехнуться мысленно, потешаясь над своей гордыней. Он взывал к Богу, а ответ ему дала куртизанка.

Из многочисленных слабостей, которым был подвержен мушкетер по прозвищу Арамис, самым горьким был, несомненно, грех отчаяния, и скоро пришла к нему расплата за этот грех - по господним меркам, и жернов не успел повернуться.

Но, столь милостив Создатель, вместе с наказанием ему был дарован и шанс на спасение - кровожадный пират был низринут в пучину морскую, и утлый челн, в коем единственным его утешением стали молитвы, не утонул и был спасен, и не погиб ни один из его спутников, и по малой вере его было даровано ему - жизнь и новый шанс. И что же - после того посмел он усомниться в промысле божьем и вновь впал в грех, ставший уже причиной его несчастий?

И, сжимая с нежностью тонкие пальцы, Арамис - такова человеческая природа! - мог одновременно благодарить Господа и молить о снисхождении - его ли, ее ли?

Подпись автора

Если и есть что-либо приятное в жизни — так это заниматься тем, что мы делать не обязаны.
Рональд А. Нокс