Конец путешествия прошел для Рири будто в горячечном сне, когда перед тобой движется и движется бесконечная череда путающихся друг с другом образов и людей – дома, улицы, площади, церковь, чахлое дерево, улицы, снова площади, роскошные особняки, поворот налево, мост, поворот направо, остановка, крики уличных разносчиков, ржание лошадей, надоевший до зубной боли скрип колес, опять остановка… Подушка с лавандой, которую Рири вытащила, еще когда они только подъезжали к Парижу, лежала, забытая, у матушки на коленях, а они обе прильнули к оконцу, ошеломленно таращась на нескончаемый поток прохожих, всадников и телег.

- Это что ж такое? – растерянно спросила матушка. – Это ж мы кругами ездим, верно!

Рири, которая и сама так подумала, кучера спрашивать постеснялась, но тут он и сам, словно уловив их мысли, в который раз натянул поводья, и они услышали его зычный голос.

- Заблудились, – благоговейно прошептала девушка, и они все трое вздохнули – и Рири, и матушка, и старушка-горничная Жаннетта – и придвинулись поближе друг к другу, чтобы хоть немного согреться.

Потом карета поехала снова, но у Рири уже не было сил смотреть в окно, у нее начала болеть голова, и матушка опять стала жаловаться на боли в спине, и они с Жаннеттой попытались прямо в карете ей спину растереть, сквозь ее плотное дорожное платье, а это ни туда ни сюда, вам любой скажет, и они не сразу даже поняли все, что карета опять остановилась это потому что они приехали.

Рири к этому времени так устала, что двигалась как в воде, медленно-медленно – вылезла из кареты, постояла, пока кучер объяснялся с выбежавшим лакеем, и даже не удивилась, когда увидела спускавшихся по ступеням широкой лестницы двух черноволосых и черноглазых молодых людей, одинаково одетых в голубые плащи – ну, понятно же, в глазах двоится. Потом кучер помог вылезти матушке и Жаннетте, потом они здоровались с кем-то, потом с кем-то еще, потом она чуть не сделала реверанс какой-то служанке, а потом лакей небрежно бросил в угол ее заплечный мешок с лекарствами, и Рири принялась на него кричать – стыд-то какой, вот это она, конечно, запомнила, а после этого уже не запомнила ничего, хотя, конечно, кто-то помог ей раздеться, Жаннетта или другая горничная, и она легла, конечно, но помнила она потом только следующее утро, когда вошедшая служанка подняла занавеси и полог ее кровати стал белым-белым, то есть уже не только утро наступило, а как бы и не полдень.

Горничная, которую тоже звали Жанной, сказала, что нет, еще только девять, но для Рири это все равно было невообразимо поздно, и она очень быстро оделась, и очень хорошо, что у нее было заранее приготовлено новое платье, из зеленой шерсти со вставками из светло-зеленого бархата и такой же шалью, но потом оказалось, что господин капитан на службе, а матушка еще отдыхает – нет, она уже встала, но хочет еще посидеть, спокойно посидеть за шитьем, ведь это так приятно, опять никуда не ехать! Матушка была, конечно, права, да и Рири после дороги хватало что чинить, но как-то это было неправильно – ведь они теперь в городе, в столице! И вот так просто сидеть? Но свою корзинку с рукодельем она к матушке в комнату принесла и тоже села у окна, но больше смотрела на двор, где все время ходили люди – больше всего было военных в голубых плащах, но и других тоже хватало, дворян, судейских, лакеев и даже одна дама, и Рири снова вспомнила, что господин капитан не женат.

К полудню Рири уже решила, кто самый красивый из мушкетеров – белокурый и голубоглазый молодой человек, который, к тому же, заметил ее и ей улыбнулся, кто из них самый лихой – рыжий вояка со шрамом на всю щеку, который дрался прямо во дворе с двумя другими и вышел победителем, кто самый богатый – тот, у кого вся перевязь была расшита золотом, и кто самый представительный – но это был он же, потому что он был на голову, а то и на две выше всех остальных. Еще она запомнила нескольких мушкетеров по фамилиям и узнала, что некий г-н де Плиссеньяк – дурак и фат, но кто он был такой обсуждавшие его под самым окном мушкетеры не сказали.

Рири завязала узелок, откусила нитку, полюбовалась безупречно заштопанным чулком и собралась уже предложить матушке прогуляться, когда во дворе вдруг поднялся невероятный шум и, перекрывая его, чей-то бас заорал: «Лекаря!»

Отредактировано Рири (2018-11-02 15:27:07)

Рири успела к окну первой, но понять, что творится во дворе, было совершенно невозможно, потому что все мушкетеры столпились в одну кучу и что-то орали. В первое мгновение девушка оцепенела, но потом опомнилась и первым делом метнулась в спальню, за мешком, где у нее лежали не только разные лекарства, но и чистые тряпицы для бинтов, нож и всякие мази.

- Закололи, – ахнула матушка, прижимаясь к оконной раме, – как есть закололи! Куда?..

Рири даже отвечать не стала и выбежала из комнаты. Лестница, где у них здесь лестница? Она побежала направо, наугад, но, оказалось, верно, и скатилась по ступенькам так быстро, как только могла, и ни разу не поскользнулась, потому что дом был богатый и даже на лестнице лежал ковер. Тяжелая дверь, ведущая наружу, к счастью, оказалась открыта, и Рири стремглав полетела к ней, на бегу сбрасывая домашние тапочки – тапочки были совсем новые, бабушка прислала их как раз накануне отъезда, для дочки и внучки – черные, вышитые серебряной нитью, с инициалами М.А.Г. для Рири и М.Г. для матушки, которую звали Мари. Чулки было тоже жалко, но не так – чулки легко было постирать, и они были как раз недорогие, Рири их надела и только тогда сообразила, что в первый их день в Париже хотела одеться понаряднее, но переодеваться уже не стала, и теперь, когда она, подхватив юбку, перепрыгивала через лужи, она думала сразу о том, что чулки не так жалко и что надо было надеть вышитые, потому что если кто-то из господ мушкетеров смотрит…

Но господа мушкетеры на нее не смотрели – они вообще ни на кого смотрели, и Рири пришлось проталкиваться вперед совсем невежливо, работая локтями как на ярмарке – и теперь она уже поняла, что происходит, потому что кто-то хотел, очень громко, чтобы какой-то господин Портос еще раз стукнул господина дю Верже по спине, да посильнее, и кто говорил про сломанные ребра.

- Пустите! – на третьем мешавшем ей господине мушкетере, как раз том рыжем, который был такой лихой, она начала злиться. – Да пустите же!

Мушкетер шарахнулся, как будто она была не обычная, среднего роста девушка, а огнедышащий дракон, и Рири увидела наконец лежавшего на земле человека.

- Мадемуазель, прошу прощения… – сказал кто-то, и она решительно оттолкнула руку, которая взяла было ее под локоть.

- Поверните его, – сказала она и сама схватилась за плечо лежащего, он вроде был жив еще, но уже без сознания. – Да помогите же! Положите его на спину, прошу вас, быстрее!

Мать Мария объясняла ей, что делать, и один раз Рири видела, как это делается, но то был ребенок, а сама она не пробовала никогда, и мушкетер – господин дю Верже – был невероятно тяжелый, хотя когда она видела его из окна, он казался таким изящным.

Отредактировано Рири (2018-11-02 15:27:08)

Дома Рири послушались бы сразу. Когда кузен только приехал в поместье, сразу после смерти батюшки, и его еще никто толком не знал, у него случился вывих – потом-то они узнали, что у него слабое плечо и с ним такое бывает, но в тот раз никто не знал, а его лакей где-то запропал, и Жерар пытался объяснить Колому, что делать. Колом, конечно, не понимал, а Мари побежала за молодой хозяйкой, и Рири, когда она пришла, его даже слушать не стала – потом они смеялись, как она ему объясняла, что она будет делать, а он – ей, но вывих она вправила.

Здесь ее послушался только один мушкетер, тот самый самый богатый и самый представительный мушкетер, но он стоил всех остальных, и ей осталось только голову умирающему повернуть, носом в небо, как сказала бы мать Мария, и…

Дома бы она даже не задумалась, наверно, но дома были все свои, и вокруг не было бы целой толпы молодых военных… и у нее были самые простые чулки, со штопкой на пятках, и ей надо было…

Может, надо было присесть на корточки рядом. Или боком сесть, чтобы юбка не задралась. Но мать Мария говорила, несколько раз подчеркивала, что ей нужна будет вся ее сила… и он умирал, этот бедный господин дю Верже, а она…

И все равно, она была почти уже невеста Христова, а Христу уже точно должно было быть неважно, кто там увидит ее лодыжки… или даже коленки.

Рири подхватила юбку и перешагнула одной ногой через тело – не труп, Матерь Божья! Она села сверху и положила руки ему на живот, под портупею – наверно, это была портупея: пояс был ниже. Снизу кулак, сверху ладонь, и Рири надавила изо всех сил, вверх, к ребрам, и, конечно, ничего не вышло.

- Сильнее, – прошептала она самой себе. – Резче, ну же!

«Резче! Еще раз!» Рири закусила губу и надавила опять, видя перед собой мать Марию, у нее было такое красное лицо, и она так вспотела. «Мы только слабые женщины». «Вы гораздо сильнее меня, мадемуазель».

Рири рванулась вперед всем телом, и вдруг что-то вылетело изо рта господина мушкетера, и он весь содрогнулся и начал хватать ртом воздух.

Рири и опомниться не успела, как она была на ногах, и парижане оказались куда вежливее гасконцев: никто и слова не сказал про ее ноги. Ну, или может, это же военные, они привыкли и не к такому, а в Париже, все знают, женщины дурного поведения на каждом шагу, и даже знатные дамы ведут себя очень вольно, даже про ее величество королеву-мать говорили, будто она не соблюдала вдовство и с кем – с кардиналом, но в это Рири не верила: про вдов всегда гадости говорят.

- …коленки…

Это у нее за спиной кто-то прошептал. Рири почувствовала, как враз вспыхнули щеки. Слух у нее был отличный, хотя лучше бы не был, может.

Они действительно хотят, чтобы она им представилась? Дудки!

Рири высвободилась, очень твердо, начала отряхивать юбку и увидела, конечно, на подоле пятна… Ужасные, просто черные. Новое платье! И чулки, наверняка… И ногам сразу стало зябко, потому что она была в одних чулках, а на дворе были лужи, а она, пока бежала, под ноги не смотрела…

- Господней милостью, – сказала Рири сразу тому самому представительному и самому богатому мушкетеру и немолодому господину – по виду простолюдину, который тоже помогал ей подняться, и улыбнулась, не показывая зубы: одного, глазного, у нее не хватало. – Я родственница господина де Тревиля. Дальняя. О, матушка!

Матушка задержалась, конечно, чтобы уличные туфли надеть, но и только – даже шаль не накинула, так и прибежала в домашнем платье. Скромном, но никто бы ни на миг не усомнился, что она дама, даже если бы она с головы до ног в плащ закуталась.

Мадам де Гонт была худенькая, невысокая, на пол-головы ниже дочери, и голос почти никогда не повышала, но слушались ее всегда беспрекословно, и Рири от всей души была сейчас за это благодарна.

- Вы простудитесь, дитя мое, – сказала матушка – так, будто Рири ничего такого не сделала, а не стояла на улице босиком и в грязном платье в окружении целой толпы мужчин. Рири чувствовала, что матушка очень недовольна, но никто иной бы ничего не заметил: бранить дочку она будет потом, но сначала поможет.

Матушка хотела Рири увести, но Рири уже услышала «мэтр» и сразу поняла, что это значит. У господ мушкетеров должен был быть какой-то врач, и врача звали, а значит, этот простолюдин был хирург или цирюльник. Поэтому она помедлила и не двинулась с места - даже когда матушка потянула ее за руку. Мать Мария советовала ей, раз уж она в Париже будет, познакомиться в больнице с каким-нибудь хирургом и попробовать его убедить ее поучить, во имя христианского милосердия. Женщины тоже, случается, и кухонным ножом режутся, и нарывы у них бывают, где врачу-мужчине не покажешь…

Галантность господина дю Верже была, с ее точки зрения, преувеличенной. Но он только что был на краю смерти, и нельзя было его винить: он мог быть еще не в себе. Руку она ему не дала, только улыбнулась и опять сказала:

- Милостью божьей, сударь, - а господину Портосу, очень вежливо: - Благодарю вас, но не стоит беспокойства, я дойду.

После этого надо было уйти, больше ничего не оставалось, но ведь тут был врач, и он смотрел на нее с приязнью, а когда еще у нее снова будет такой шанс?

- Пожалуйста, сударь, не сочтите за труд, когда вы убедитесь, что с господином дю Верже все хорошо, вы нас не навестите?

Матушка крепко сжала руку и сказала:

- Если вас не затруднит, мэтр, - так, будто это ей было надо, и после этого Рири с ней пошла. У дверей уже поджидала горничная, Жанна, и матушка ей велела: - Воды нам принесите, будьте так любезны, - а потом уже Рири приказала: - Не по ковру, дитя мое, со ступенек грязь легче смыть.

Рири бы все равно пошла по краю лестницы, у самых перил, но матушка сказала это не для нее. Рири кивнула, и наверх взбежала так быстро, как только могла, и чулки стянула еще до того, как пришла горничная с кувшином.

- Прошу вас, мадемуазель, - Жанна подобрала грязные чулки, очень поспешно и куда почтительнее чем вчера. - С вашего разрешения, мадемуазель, помочь вам платье переменить? Если сразу эту грязь не застирать, потом никак не отмоешь.

Рири согласилась и к матушке вернулась только через полчаса, хотя и боялась, что к этому времени хирург уже давно уйдет.

Рири только чуточку погодила у двери: не подслушивала, а только чтобы понять, есть ли кто в гостиной, и вошла как раз, когда матушка спокойно сказала:

- Я уверена, что она тоже пожелает с вами побеседовать, сударь. Прошу вас, не стойте же, садитесь.

- Да, – сказала Рири и немного смутилась: дворянину она протянула бы руку для поцелуя, а простолюдину, и хирургу… Ей очень хотелось ему понравиться, и она сделала реверанс. Совсем небольшой.

- Это господин Дарлю, – сказала матушка, и по ее голосу Рири сразу поняла, что поступила правильно. – Врач господина де Тревиля. Я ему как раз рассказывала, что вы, как добрая христианка, не могли оставить умирающего без помощи.

Матушка, конечно, не одобряла, но в нынешних обстоятельствах признавала, что выбор Рири был верным. Вот если бы у нее не получилось или если бы господин дю Верже не был мушкетером господина де Тревиля, матушка безусловно была бы крайне недовольна. «Вы все-таки не святая, дитя мое, и даже не монашка… и не будете монашкой, если мое слово еще хоть что-то значит».

- Да, – согласилась Рири, – здравствуйте, снова, сударь, я мадемуазель де Гонт, – и только хотела предложить господину Дарлю вина, когда в комнате появилась незнакомая горничная, с подносом, на котором стояли графин, бокалы и блюдо с бисквитами: матушка, конечно, уже об этом подумала.

- Господин Дарлю считает, – сказала матушка, – что вы можете знать что-то, что ему самому неизвестно.

Рири присела на свободный стул, между ней и господином Дарлю, и улыбнулась ему, но снова осторожно.

- Я думаю, скорее наоборот, сударь. Вы ведь учились… в университете…

Если бы он был просто хирург, мог бы он быть врачом господина капитана? Если он не учился в университете… Ну, тогда она знала латынь, точно могла его чему-то научить и они наверняка договорятся – если он не обидится.

Горничная пока составила на стол бокалы и блюдо с бисквитами и взяла графин, чтобы разлить вино: ей было любопытно послушать. Матушка поглядела на нее, со значением, и подождала бы, пока она выйдет, но Рири не терпелось спросить самое главное.

- Не в монастыре, от матери Марии. Настоятельницы. Я не была в монастыре, но мать Мария…

Она запнулась, и матушка улыбнулась.

- У Адриенн нет, мне кажется, призвания к служению Создателю, но мать Мария – моя  близкая подруга, и самолично учила ее, найдя в ней и способную ученицу, и нежную душу, чувствительную к страданиям ближнего.

Чувствительностью Рири как раз не отличалась, и матушка не раз говорила, что при некоторых обстоятельствах приличной девушке положено хотя бы краснеть. Вспомнив об этом, Рири опустила глаза.

- Мать Мария очень добра… Сударь… господин доктор? Я объясню, разумеется, если вам не встречалось еще… и все, что я знаю… но я знаю очень мало, и хочу узнать больше, а мать Мария, конечно, в университете не училась. И анатомию… она не знает, и я не знаю, а хороший лекарь должен все это знать… или сестра-травница. И другие лекарства, не травы, и книги… Я знаю латынь, немного, но у нас не было книг, и я не знаю, что купить, и книги это не совсем то, мать Мария сказала, а опыт… Сударь, вы не возьмете меня… не в помощницы, это конечно, неприлично, но в ученицы, может? И я горничную с собой буду брать…

Матушка ничего не сказала и не вмешалась, и Рири наконец все-таки решилась на нее посмотреть, и она как будто этого и ждала.

- Дитя мое, за учение платят, вы забыли. Простите, сударь, мадемуазель де Гонт еще очень молода и наивна…

Рири, уже приготовившаяся к разочарованию, бросилась бы на шею к господину Дарлю, если бы это было хоть сколько-нибудь прилично. Он не отказывал, а все остальное это были уже мелочи, он согласится, и она будет учиться, прилежнее, чем этот ученик и помощник, чтобы господин Дарлю учил ее, а не его, и у нее в Париже будет друг – такой же, как мать Мария. Он был очень добрый, господин Дарлю, как она сразу этого не заметила? Но сперва надо было убедить матушку.

- Моя дочь уже изучает медицину, сударь, – сказала за нее матушка, и Рири чуть со стула не упала. – Она помогает матери Марии уже больше десяти лет, и никто никогда не находил христианское милосердие чем-то неподобающим для дамы благородного происхождения.

Улыбка матушки оставалась любезной, а голос таким же ровным, но Рири сразу поняла, что она обиделась. За нее обиделась, из-за сомнений господина Дарлю, хотя наверняка не одобряла, и поэтому они были теперь на одной стороне. А кто тогда был на другой? Сам господин Дарлю?

- Если вы меня научите, – сказала она, стискивая лежащие на коленях руки, – то это тоже будет по-христиански, и я смогу, может, кому-то помочь, если я выйду замуж за офицера, например, особенно.

Ни один офицер бы ее замуж не взял, без приданого, но господин Дарлю этого не знал, а матушка считала, что господин капитан может что-то устроить, если захочет, и Рири сказала это для матушки.

Рири поникла — господин де Тревиль мог не согласиться, очень даже легко мог. Может, матушка так и знала, что он не согласится? Или господин Дарлю? А она-то уже обрадовалась…

- Он… он, наверное, согласится, — сказала она. — Если вы, сударь, согласны, и матушка… Чего же в этом дурного?

- Господин де Тревиль лучше знает, как принято в Париже, дитя мое, — сказала матушка, — но вам следует рассказать господину Дарлю, как вы помогли этому несчастному, а не вынуждать его просить дважды.

Здесь Рири полагалось покраснеть, но она, хоть и смутилась, глаза все-таки не отвела и поэтому снова встретилась взглядами с господином Дарлю, и ей даже показалось, что ему тоже стало неловко.

- Охотно, сударь, — сказала она и встала. — Если вы ляжете на пол, я объясню.

Тут смутилась и покраснела матушка, а Рири еле удержалась от смеха.