О дарении книг 

В Средние Века книга была традиционным новогодним подарком. Изначально, конечно, это были рукописи, тщательно исполненные и роскошно оформленные, так что их вручали лишь самые богатые дарители (или сами переписчики) — самым дорогим одаряемым. [ … ]
Эразм Роттердамский так писал о своём учёном друге: «Поскольку он не смог продать свои книги, он начал подносить их в качестве подарков влиятельным людям, и получил взамен намного больше, чем мог бы выручить от продажи».
Значение дарения книги двояко. С одной стороны, она разделяет общие свойства дарения. Каждый подарок в Средневековье и Ренессанс создавал обязательство вернуть ответный подарок. Значение этого ритуала трудно переоценить, он был вплетён в паутину тогдашних взаимоотношений между людьми всех сословий и профессий. Тут и поиск расположения сильных мира сего, и укрепление лояльности помощников, и подчёркивание солидарности, и демонстрация социального статуса…
С другой стороны, книга в то время считалась в первую очередь источником знаний, а не развлечением. Знания в средневековом обществе, в свою очередь, воспринимались как дар от бога, и в этом качестве обладание ими налагало свои обязательства. Как писала Мария Французская, «те, кому бог дал знания и красноречие, не должны молчать и скрывать этот дар, но обязаны с охотой делиться им. Когда великое благо знания слышат многие, оно падает как семена, а когда многие его восхваляют, оно растёт и распускается, словно цветок».
В университетах (где накопление и обмен знанием происходили постоянно — с помощью рукописей, диспутов, комментирования, лекций и семинаров) верили, что поскольку знание — это божественный дар, его нельзя продавать («Scientia donum dei est, unde vendi non potest»). Профессора не могли получать зарплату за то, что учили студентов, не получали жалованье даже составители нотариальных документов и переписчики рукописей. Им передавали вознаграждение за труд сначала лишь в виде подарков, а затем небольшие платы стали оправдываться цитатой из евангелия от Луки, мол тот, кто работает, заслуживает платы за свой труд (по заслугам и честь). И всё равно среди студентов Ренессанса от средневековых беззарплатных времён осталась традиция устраивать после экзаменов банкеты для профессоров и преподносить преподавателям корзины с фруктами, сладостями и вином.
Переписывание рукописей считалось добродетельным и угодным богу занятием, а одалживание рукописи для чтения — актом милосердия, и это не изменилось даже после того, как армию монастырских переписчиков подкрепило полчище университетских и частных копировальщиков. Строгое регулирование размера вознаграждения за копирование рукописи частично было признанием того, что знание, будучи божественным даром, не должно продаваться слишком дорого. Когда зафиксированные цены считали слишком низкими, покупатели компенсировали их подарками.
Сами книги считались не только частной, но и в некотором смысле общей собственностью, на которую были права у самого бога. В начале XV века, за несколько десятилетий до изобретения печатного пресса, теолог Жан Жерсон напоминал государям, что они должны коллекционировать книги не только для себя, но и для своих компаньонов. Считалось, что все собиратели книг должны одалживать их друзьям, желающим приобщиться к посланному богом знанию. Поэтому нормой было дарение книги, а не продажа, причём продажа должна была производиться по разумной цене, и после покупки книгу надо было дать почитать ещё кому-то. В отсутствие публичных библиотек их функцию исполняли частные, тем более что они росли во многом за счёт подаренных книг.
Что изменилось с приходом Гутенберга и более рационального, десакрализующего XVI века? Что стало с мнением о том, что богу принадлежит доля в праве собственности на всякую книгу? Об этом точно не упоминали издатели, просящие королей предоставить им эксклюзивную привилегию на определённый срок издания какой-либо книги для возмещения усилий и затрат на поиск, подготовку, редактирование и иллюстрирование хорошего текста. Однако, книг стало намного больше, и они стали доступными для более широкого круга читателей, выросла грамотность, распространился ещё больше обычай собираться вместе, чтобы слушать чтение вслух. Так что печатная книга стала даже более популярным подарком, чем манускрипт.
Индивидуализм ренессансного автора и издателя требовал выхода и лучше всего проявлялся при дарении или посвящении книги, а не в акте торговли ею. Очень часто авторский гонорар, полученный от издателя, целиком или наполовину состоял из копий напечатанных книг, и большую часть их автор раздаривал, а не продавал. Ранее манускрипты с трактатом, стихами или переводом посылали в основном более могущественным людям, чтобы в ответ получить деньги или другие ценные подарки, а также чтобы этот важный человек защищал книгу от нападок критиков. Часто в начале манускрипта изображался автор на преклонённых коленях, протягивающий книгу с прославлением патрона. Этот обычай сохранился и в XVI веке, но в несколько ином виде.
Рабле в посвящении к своей работе 1534 года написал, что книга без посвящения всё равно, что без головы. Благодаря изобретению Гутенберга стало проще дарить книги с индивидуальным посвящением сразу нескольким людям. Ранее авторы тоже не всегда ограничивались одним посвящением — в 1400 году Кристина Пизанская посылала копии своей работы с разными посвящениями сразу многим герцогам и графам, — но создание копий манускрипта было отдельной проблемой. Теперь посвящение стало более частым обычаем, а кроме того посвящения писали не только сами авторы, но и их родственники, переводчики, редакторы, издатели, печатники… Например, Эразм Роттердамский очень любил каждому другу или нужному человеку дарить книгу со впечатанным туда длинным индивидуальным посвящением, заранее заказанным у издателя. Читатели или не подозревали, что посвящение не эксклюзивно, или не обращали на это внимания, гордясь знакомством с Роттердамцем. Другие авторы просто меняли посвящения с каждым переизданием или посвящали отдельные главы разным людям. Эта практика стала такой распространённой, что в изданном в конце XVI века словаре пословица «D’une fille deux gendres» («от одной дочери два зятя») объяснялась с примером «учёные мужи, которые посвящают свои работы нескольким государям и сеньорам в надежде на подарки». Кроме того, посвящения стали более многословными, чтобы подчеркнуть ценность книги и достоинства патрона, тем самым увеличивая ответный дар. Забавно, но сегодня мы знаем о многих некогда значительных персонах лишь потому, что им посвящали книги прославленные писатели, такие, как упоминавшийся сын Роттердама или автор «Дон Кихота».
Впрочем, тон посвящений мог быть очень разным. С одной стороны, были посвящения вроде того, которым Антуанетта Пероне в 1570 году сопроводила перевод Марка Аврелия, поднесённый губернатору Лиона. Его протекции она добивалась, будучи бедной вдовой с осиротевшими детьми посреди опасностей гражданской войны. Несмотря на «ничтожность и глупость» своей работы, плохой стиль и «недостойность подарка» по сравнению с величием одаряемого, она надеялась, что он примет дар и найдёт там мудрые указания и её добрые пожелания. С другой стороны, были посвящения вроде того, которым великий Амбруаз Парэ украсил свою книгу, подаренную Генриху III: после портрета автора (который сменил прежнее изображение коленопреклонённого человека) следовали стихи Ронсара и прочих поэтов, восхваляющие королевского хирурга, а также обзор успешной службы Парэ трём предыдущим королям. Наконец, юрист Ренэ Шоппен послал Генриху III свои комментарии к кутюмам (праву на основе обычаев) провинции Анжу с посвящением, в котором говорилось лишь о королевских интересах в этом герцогстве (эта профессиональная сухость не помешала королю отблагодарить Шоппена тысячью золотых экю). Протестант Палисси просто напомнил благородному патрону об их философских и математических диспутах, а некий Жан Массе предложил свою книгу по «ветеринарному искусству» королевскому главному конюшему, попутно сообщив ему, что лошадь — это самое благородное животное, умения Массе безграничны, а последний работодатель только что скончался.
Посвящали теперь и более широкому кругу читателей. Например, издатель мог посвятить книгу автору или переводчику, чтобы отметить его заслуги и предложить поскорее написать и издать следующую книгу. Например, Гийом Руий написал испанскому теологу прямо в книге пожелание посылать больше рукописей как подарков, а итальянцу Доменичи была послана книга с такими словами: «Прими эту книгу с тем же добрым расположением духа, с которым ты отсылал её. Ты подарил её мне написанной красивым почерком и с нарисованными от руки иллюстрациям. Я возвращаю её тебе напечатанной красивым шрифтом и с гравюрами. Думай обо мне как о своём друге и брате».
Несмотря на то, что Ренессанс считают временем озабоченности материальным, а не духовным миром, очень много книг посвящалось друзьям и другим образованным людям, которые могли бы оценить их содержание, а не только влиятельным господам в надежде на ответные блага. Скажем, французские гуманисты с 1490 по 1520 год посвящали свои работы друг другу и университетским коллегам даже чаще, чем могущественным патронам. Эразм объяснил причину этого поведения в 1514 году в посвящении, адресованном Петеру Гиллису: обычные друзья, «друзья домашней ложки», имеют слишком материальное представление о дружбе, а потому периодически обмениваются кольцами, ножами, шляпами и прочими подобными знаками, из страха, что иначе их дружба кончится, а такие тонкие натуры, как Эразм и Гиллис, «чьи представления о дружбе целиком опираются на встречу разумов и наслаждение от общих исследований» (небольшое преувеличение, поскольку Гиллис лишь помогал Эразму продавать его книги), могут довольствоваться подарками для ума и сувенирами литературного свойства. «И потому я посылаю подарок, но не обычный подарок, поскольку ты не обычный друг, а много драгоценностей в одной маленькой книге».
Кроме того, были и семейные дары. Дядюшки нередко посвящали книги племянникам, а племянники дядям, отцы — дочерям с пожеланием быть добродетельными и послушными, а дочери — добродетельным отцам с выражением послушания. Лорен Жубер, королевский врач и казначей университета в Монпелье, посвятил свой перевод средневековой работы по хирургии престарелой матери, от которой многое узнал (этим он подчёркивал то, что черпает знания не только из университетских источников, но и из народной медицины, которая многим казалась надёжнее). Все эти посвящения помимо прочего создавали контекст для содержания книги, показывали круг, для которого она предназначалась, и настроение, с которым её надо было читать. Книга с посвящением выглядела подарком (услугой) не только для адресата, но и для покупателя.
Книга сама по себе имела массу преимуществ в качестве подарка, в том числе когда её преподносили монархам и высокопоставленным лицам. Золотые статуэтки, кубки, плащи и бочки тонкого вина  обычно не могли нести в себе такие красноречивые послания или пожелания реформ. Другие подарки принято было отклонять, если не было желания оказывать ответную услугу, а книгу принимали всегда. С помощью книги можно было выразить свои мысли максимально открыто. Так, юрист Лиона послал свои комментарии к сборнику привилегий этого города губернатору, написав, что «вы представляете в этой провинции короля, который даровал нам эти привилегии, а я дарю их вам в виде книги, прося защищать их и позволить лионцам пользоваться ими и жить в мире». Католики дарили Карлу IX книги с благочестивым пожеланием вырезать всех еретиков, а протестанты — с намерением смягчить королевское сердце в отношении гугенотов. Книги также могли посвящать сразу всем читателям, а тексты, которые считались общей собственностью, например религиозные, вообще не принято было кому-либо посвящать.
Кроме посвящения и дара своей книги, можно было и подарить кому-то просто специально купленную книгу или что-то из своей библиотеки. Такие дары с распространением печатных книг стали очень частыми. Их иногда даже специально требовали. Например, в 1516 один издатель подарил библиотеке университета в Каене шесть томов, чтобы ему простили просрочку в уплате налогов, а в 1542 году Николя де Херберари, переводчик Амадиса Гальского, был обязан подарить секретарю казначейства два свежих тома этой эпопеи, чтобы продлить право эксклюзивного издания новых томов.
Циркуляция подаренных или одолженных книг была не менее, а то и более важным путём их распространения, чем обычная сеть книготорговцев. В письмах люди XVI века часто обменивались просьбами прислать им ту или иную книгу и обсуждали, у кого можно найти нужный том, через несколько знакомств выходили на владельцев хороших библиотек… Так, Анна де Лаваль обменивалась со своей свояченицей не только фруктами и грушами, но и очередными романами об Амадисе, которые ей высылал парижский учитель её детей. В Нормандии Жиль де Губервиль постоянно получал книги в подарок от сельских кюре. Например, в одном месте ему дали «Государя» Макиавелли, а в другом книгу о праве, в третьем — постоянно одалживали книги, изданные вышеупомянутым Гийомом Руйем.
Выбрать книгу в подарок было просто. Читали в то время почти всё, что издавалось (до 1500 года в Европе насчитывалось всего несколько сотен книг, так что теоретически к двадцати годам можно было прочитать их все, к 1600 году книг стало уже почти десять тысяч). Достаточно было, чтобы одаряемый был грамотным или чтобы в его семье было принято читать вслух, тогда всё в порядке, подарок понравится. Можно было дарить новые книги или изрядно зачитанные (которые нередко ценились выше новых). А главное, книги были совершенно нейтральным подарком и не несли сексуальных или социальных подтекстов, чего так не хватало в мире тотального символизма и закодированных смыслов во всех материальных вещах. Книгу мог подарить сеньору и священник, и другой сеньор, а розу — только священник сеньору, оленя — только сеньор сеньору.
Книгу во время Ренессанса стали дарить в любое время, а не только на Новый год, как в Средние века, что тоже было преимуществом в глазах подбирающего подарок. А уж если одаряемый человек был известен как коллекционер книг, вроде королевского хирурга Франсуа Рассе де Нё, то такому можно было дарить новые тома при любом случае, будь то его свадьба или удачное лечение пациента. Книга имела и преимущество долговечности. Она могла долго ждать дарения, и ещё дольше существовать после. Когда подаренные кролики и олени уже были съедены, книга всё ещё напоминала о дарителе.
Наконец, нельзя не упомянуть, что благодаря распространению печатных книг распространился и обычай нанесения экслибрисов (ставший обычным уже в XV веке). Покупатель отмечал место, время и цену покупки книги, а получивший книгу в подарок отмечал в ней дарителя. На томе, изданном в Париже в 1491 году: «Этот часослов принадлежит Жанне Пельтре, он получен в подарок от её тёти, госпожи Хиллери де Фол, вдовы покойного Гуго де Муана. Нанси, 7 июля, 1565» (далее Жанна добавила религиозные высказывания на латыни и французском, а также нарисовала черепок). Типичная для XVI века подпись на итальянском манускрипте изданном до 1466 года: «эта книга принадлежит Жану Гролье и его друзьям». На учебнике студента-юриста в Тулузе: «Эта книга Гийома Майарда и его друзей», а далее список книг, которые он одолжил другим, включая «Пантагрюэля». Ещё одна надпись: «Тот, кто найдёт меня, должен вернуть меня тому, чьё имя написано ниже, ибо я его (‘je suis sien’). Разум желает этого, господь приказывает это, на чужие вещи у тебя нет прав (‘vous n’avez rien’). Жан де Божо, архитектор, и его друзья».
Итак, в столетии, в котором книгу стала производить одна из самых капиталистических индустрий Европы, книга продолжала существовать как объект смешанной, а не абсолютной собственности. Она продолжала восприниматься во многом как общая, а не частная вещь, несмотря на всё неравенство распределения вознаграждений. Дело было даже не в том, что в печатной книге был заключён труд сразу многих людей, но в том, что существовала мощная традиция особого отношения к книге: как к чему-то, что создано не только нами, но унаследовано, дано богом или дано другими людьми. Книга была особым объектом, который было неловко считать своей безраздельной собственностью или просто источником дохода. Продажа книг не заменила средневековое дарение книг, а сосуществовала с ним. Наоборот, мир подарков расширился за счёт появления печатных книг, и ценность книги в качестве подарка была альтернативой её рыночной цены (так, для живущих в глубокой провинции каждая подаренная книга была дороже, чем стоила в денежном выражении). Отношения между дарителем книг и одаряемым вышли далеко за рамки простого поиска ответных благодеяний.

Взято отсюда:
averrones.wordpress.com›2011/08/30/book-gift/

Отредактировано Ветер (2019-02-11 18:55:58)

Дамы и господа, владевшие итальянским или испанским, могли познакомиться с литературной сказкой про кота в сапогах уже в XVI или в начале XVII в., задолго до того, как Шарль Перро опубликовал свою версию этого сюжета. Правда, в итальянском варианте (и в его испанском переводе) это не кот, а кошка и без сапог.

Появилась эта сказка в сборнике "Приятные ночи" (ит. "Le piacevoli notti") Джованни Франческо Страпаролы, изданном в Венеции в 1550-1553 гг. Книга Страпаролы повторяет структуру "Декамерона": в дни венецианского карнавала двенадцать человек (десять дам и два кавалера) развлекаются тем, что рассказывают друг другу занимательные истории: байки, исторические анекдоты и волшебные сказки. По стилю - это совершенно барочная вещь. Так, каждый рассказ завершается загадкой, отгадка которой якобы непристойна, и слушатели уже готовы обвинить рассказчика в дурном вкусе, но он дает совершенно другой, невинный ответ и улыбается: "А вы что подумали, благородные синьоры?"

На самом деле, "Декамерон" мне в свое время показался изящнее, но книга Страпаролы завоевала популярность как на родине, так и в Испании, где она многократно переиздавалась, начиная с 1580-х гг. В 1624 г. она была запрещена инквизицией (неожиданно, что она вообще так долго продержалась). Причина запрета, скорее всего была не в сюжетах сказок, а в недвусмысленных отсылках к Священному Писанию, использованных для создания комического эффекта. Уже в 1556 г. автор был вынужден убрать из сборника новеллу о брате Тиберьо (сатира на монашество, ночь VIII, сказка III) и заменить ее двумя более короткими и безобидными. Сведений о том, что книга переводилась на французский, нет.

Сказка "Счастливчик Константино" (XI: 1), считается первой литературной фиксацией европейского сюжета о кошке, добывающей своему хозяину богатство. "Кот в сапогах" Перро местами повторяет ее слово в слово, но все же есть ряд отличий:

- действие происходит в Богемии;

- братья получают наследство от матери, и оно намного беднее, чем во французской сказке: старшему достается квашня, среднему - доска для раскатывания теста, ну и младшему - кошка; старшие кормятся тем, что сдают доску и квашню в аренду соседкам, которые собраются печь лепешки, а с младшим не делятся. Заметим в скобках, что все эти образы относятся к женской сфере, и выпечка хлеба традиционно была эвфемизмом для занятий любовью, а кошка в Европе - символ женской распущенности. А не достался ли братьям в наследство... бордель? И не зарабатывают ли они сводничеством? Или просто позволяют соседкам себя содержать?

- кошку, к счастью, никто не собирается убить ради мяса и шкурки, как у Перро; хозяин и его питомица бедствуют вместе, и кошка кормит Константино, пока однажды ей не надоедает нищета, и она не решает сделать юношу сразу богачом и дворянином;

- далее события развиваются так же, как у Перро, за исключением момента с людоедом; у Страпаролы финал довольно скучный и скомканный: хозяин замка (обычный человек) сам погибает в дороге, наследников у него нет, и Константино просто присваивает собственность покойного. А вскоре и вовсе становится королем Богемии, унаследовав корону своего тестя. Про кошку автор забывает ближе к финалу: она выполнила свою функцию - и более не нужна.

Большинство исследователей сходятся на том, что Перро знал итальянский оригинал и пересказывал именно его, а не схожие устные французские сюжеты. Заменив кошку котом, он убрал пикантные аллюзии: слово chatte уже в XVI в. имело значение, заставляющее дам краснеть, а кавалеров - смеяться. Chatte - это уж, скорее, не кошка, а женщина легкого поведения, добывающая богатство своему хозяину, а тот - даже не вспоминает о ней, женившись на принцессе. В 1629 г. в Джеймстауне случился казус: слуга Томас Холл (а на деле - солдат-девица, Томасин) переоделся в юбки. Когда его спросили, зачем он это сделал, Томас(ин) ответил(а) пошлостью: "Чтобы получить кусочек для моей киски," - как пишут, буквально повторив французскую жаргонную фразу того времени. Смысл был в том, что Томасин вернулась к женскому платью, чтобы легче найти себе любовника (или любовников). К слову, очень забавно что один из ранних исследователей этой истории понял все дословно и написал, что у Томасин была домашняя кошка, для которой она выпрашивала еду, а женщине, мол, охотнее подавали.

То же слово в мужском роде - chat - имело схожие коннотации, но они были не так сильно выражены, как у chatte. Итак, кошка стала котом, квашня, доска и выпечка хлеба тоже исчезли из сюжета, что убрало последние намеки на веселых девиц и мужчин-альфонсов, добавился изящный финал с победой над людоедом, да и главный герой не остался забыт: обласкан, обихожен и мышей ловит лишь для развлечения. И вуаля - сказка получилась куда интереснее. Единственное, что мне не нравится у Перро - это намерение младшего сына съесть кота в начале истории: котика жалко.

Среди сказок Страпаролы встречаются и другие знакомые сюжеты, перекликающиеся со сказками братьев Гримм или даже со сказками Пушкина. А есть и просто замечательная история про папского шута Чимаросто (VII: 3), который напоминает то ли Ходжу Насреддина, то ли Шико, то ли Гершеле Острополера. И, увы, гибнет так же, как Шико и Гершеле - от ударов по голове за слишком вольную шутку. История про Чимаросто встречается только у Страпаролы, поэтому неизвестно, реальный он человек или легенда. Неизвестно точно даже, какому Папе он служил (если вообще служил) - Льву IX или Льву X. Но сам образ вызывает восторг.

Некоторые источники:

Приятные ночи

From "The Scarlet Letter" to Stonewall: Reading the 1629 Thomas(ine) Hall Case, 1978–2009

Отредактировано Луис де Толедо (2024-08-13 22:52:10)