Преступность и правосудие

О.И. Тогоева "Казнь в средневековом городе: зрелище и судебный ритуал"
[приводится в сокращении]
     
Вопросы, связанные с ритуалом публичного наказания, будут рассмотрены ниже на примере смертной казни через повешение. Этот вид уголовного наказания был отнюдь не самым распространенным в городах Европы в период позднего средневековья. Тем не менее, на его примере мы сможем последить все этапы и особенности процедуры, поскольку казнь через повешение следовала практически за все уголовные преступления - убийство, воровство, а также за политические преступления (lèse-majesté). В некоторых случаях применялось сожжение заживо (за колдовство или скотоложество), утопление (за детоубийство), но в связи с относительной редкостью таких преступлений источники содержат слишком мало сведений о процедуре наказания.

        Казнь через повешение рассматривается в данном очерке на материале Французского королевства ХIV-XV вв., с привлечением примеров из судебной практики других европейских стран.
Церемония в качестве ритуала должна, в частности, нести функцию сообщения, то есть передачи однозначной информации. В случае публичного наказания адресатом сообщения становилась толпа горожан, окружавшая преступника и его стражу на пути от тюрьмы до места казни. В любом культурно-историческом ритуале подобная задача решалась через усиление и утрирование оптических и акустических элементов церемонии. В нашем случае таким элементом становился внешний вид приговоренного к смерти. Первое, с чем мы сталкиваемся здесь, это постепенное расставание преступника с теми земными благами, которые он успел получить в жизни. Знаком такого расставания было последовательное изменение внешнего вида осужденного на протяжении всей процедуры. При выходе из тюрьмы и проходе по улицам города осужденный на смерть человек был одет в свое обычное платье и, следовательно, нес на себе знаки социальных, должностных и прочих различий, которые в прежней жизни выделяли его из толпы. Так, например, начальник финансов французского короля Жан де Монтегю в день своей казни 17 октября 1409 г. был одет, в соответствии со своим рангом, "в ливрею", красно-белый широкий плащ, такую же шапку, в одну красную туфлю и одну белую". А Колине дю Пюизо, сдавший мост Сен-Клу арманьякам в 1412 г., был проведен по улицам "в чем был схвачен", т.е. в облачении клирика.

         Таким образом,внешний вид приговоренного к смерти ни в коем случае не отождествлялся с видом кающегося, который представал пред всепрощающим Господом в одной белой рубашке. Хотя некоторые религиозные элементы могли дополнять облик осужденного (например, он мог нести крест в руках или просить своих стражей остановиться для молитвы перед церковью), они играли второстепенную роль. Указание на общественное положение преступника "в прошлой жизни" свидетельствовало о том, что за противоправное действие может быть наказан любой. Однако чаще всего обычный костюм осужденного на смерть дополнялся такими элементами, которые давали ясное представление о составе совершенного преступления. Именно так, по мнению судей, достигалась большая информативная точность всего ритуала. Каждое конкретное преступление накладывало на внешний облик приговоренного свой отпечаток. Так, например, человек, обвиненный в умышленном убийстве, должен был быть протащен за ноги по улицам города до места экзекуции. Виновный в случайном убийстве шел сам, но его руки были связаны спереди. Королевский чиновник, уличенный в изготовлении фальшивок, бывал клеймлен цветком лилии, а его голову украшала корона из сфабрикованных им документов. За политическое преступление (например, измену королю), как в случае с Жаном де Монтегю, человеку отрубали голову, а тело вешали на виселице.

        Наибольший интерес вызывают дощечки с надписями, которые помещали на голове или на животе преступника. Там в краткой форме "большими красными буквами" был изложен состав преступления, обстоятельства его совершения и мера наказания, выбранная согласно этим обстоятельствам. Памятная надпись могла быть также установлена около места казни или на месте преступления. Такая дощечка являлась своеобразным итогом всего следствия и суда и должна была, по замыслу чиновников, напрямую знакомить обывателей с принятыми нормами права. Часто надпись появлялась, даже когда преступнику удавалось бежать: в этом случае она служила горожанам напоминанием, что этот человек объявлен вне закона, ему нет места в родном городе, и всякий, кто окажет ему гостеприимство, сам автоматически станет правонарушителем.

         Но здесь возникает некоторое противоречие. Надпись, т.е. записанная информация, должна была быть прочитана. Неграмотность части (подчас значительной) городского населения создавала определенное препятствие для визуального контакта, следовательно, было необходимо использовать и устное сообщение о составе преступления. Вслух причину смертного приговора произносил как сам преступник, так и судебные чиновники - в зависимости от решения суда. Это могло произойти и во время продвижения процессии по городу, и уже на месте экзекуции.
         Внешний вид и действия преступника на пути к месту казни представляли собой лишь первую составляющую строго разработанного ритуала, где каждый элемент был подчинен правилам, требующим неукоснительного исполнения. Проходя по улицам города, приговоренный к смерти все еще принадлежал к миру живых и на своем последнем пути вступал с ними в контакт, сравнимый с действиями актера на сцене - актера, выходящего на суд публики. Как актер, преступник проживал за один раз всю свою жизнь: кем он был и кем становился с каждым шагом, приближающим его к виселице. Диффамация личности в этот момент достигала, по-видимому, своей высшей отметки, поскольку ожидание казни дополнялось нравственными страданиями. Чтобы привлечь к действию побольше зрителей, время и место смертной казни были четко обозначены и практически неизменны. Процессия должна была пройти по определенным улицам, поскольку, как утверждают тексты судебных регистров, любое изменение маршрута могло быть истолковано как нарушение закона. Включенность особенностей городского ландшафта в процедуру публичного наказания лишний раз подчеркивала ее значимость. В Лионе казнь совершалась у моста через Рону, куда осужденный в сопровождении судебных чиновников и палача шел по главным городским артериям: по мосту через Сону, соединяющему центр города с окраинами, и по улице Мерсьер. Важно отметить и то обстоятельство, что местом казни обычно избиралось место, где совершалось наибольшее количество преступлений в городе. В Париже это были Гревская площадь, площадь Les Halles и свиной рынок. В Тулузе - площади Сан-Жорж и Сан-Этьен.
        Постоянство места способствовало наибольшему стечению народа. (Вспомним, что и балаган с заезжими актерами или театр марионеток сначала ехали по улицам, собирая любопытных, которые бежали за ними до самой площади). Зрителей привлекали крики глашатаев, звуки труб и барабанов. В особо важных случаях горожан собирали специальными постановлениями. Время также выбиралось наиболее удобное для большинства жителей города. Церемония всегда происходила днем, а не ночью, что явилось бы грубым нарушением ритуала казни. В 1405 г. прево Парижа было предъявлено обвинение в казни нескольких воров "вечером, тайно, под покровом тьмы". Раннее утро также исключалось, "так как еще никто не проснулся".
Оптимальным временем считался полдень, желательно, в рыночный день. В 1403 г. в Каркассоне истцы протестовали против исполнения смертного приговора в пятницу, поскольку "принято" (on a accoustumé) это делать "по субботам и в рыночные дни, между 11 и 12 часами дня". Полностью исключались для казни дни религиозных праздников (т.е. почти половина всех дней в году).

       Итак, процессия достигала места казни. Именно здесь происходило окончательное расставание преступника с миром живых. Если на улицах осужденный находился в толпе зрителей, хоть и отделенный от них стражниками, то теперь он оставался один на один с палачом. На последнем этапе процедуры публичного наказания между зрителями и осужденными пролегала граница, которая лишь условно носила материальный характер: место казни окружалось стражей. Эшафот в средние века применялся исключительно в случаях измены королю, когда преступнику, прежде чем вздернуть его на виселице, отрубалась голова. Виселица же устанавливалась прямо на земле.

         Отношения между ссуженным и палачом заслуживают особого внимания. Именно ответственность палача за правильное исполнение приговора являлось основой и сущностью последнего этапа публичного наказания в средние века. Она имела непосредственное отношение к ритуалу казни и его второй функции - направлению агрессии в безопасное русло. Палач встречал осужденного перед виселицей или эшафотом и сам переодевал его в белую рубашку смертника. Расставание с одеждой символизировало окончательное прощание с жизнью и, прежде всего, с тем местом в общественной иерархии, которое ранее занимал преступник. Такое переодевание было неотъемлемой частью ритуала и имело место всегда, даже если палач очень торопился. Вновь громко сообщался состав преступления, за которое человек должен был проститься с жизнью. В редких случаях приговоренному могла быть дарована особая милость: о его преступлении объявляли после казни. Так, например, прево Парижа Пьер дез Эссар, казненный в 1413 г., "молил всех господ [судей], чтобы его дело не было бы оглашено прилюдно до того, как его обезглавят, и ему было разрешено".

    Казалось бы, момент смерти неотвратимо приближался. Однако преступнику, строго в соответствии с установленным ритуалом, в последний раз предоставлялась возможность оспорить решение суда. Порой осужденный на смерть имел право затеять борьбу со своим палачом. Хотя чаще всего такой "поединок" бывал совершенно фиктивным, в случае победы преступник мог рассчитывать на изменение своей участи. Например, в 1403 г. в Сан-Квентине во время борьбы палач упал на землю, и толпа горожан потребовала от королевского прево освободить победителя, что и было сделано. Безусловно, такая схватка имела непосредственное отношение к Божьему суду, и ее исход, в представлении средневековых обывателей, да и самих судей, зависел от решения Свыше. Казнь могла прерваться и совсем уже чудесным образом - или веревка обрывалась, или лестница оказывалась слишком коротка для виселицы. Все это истолковывалось как божественный знак невиновности осужденного. Во Франции существовал также обычай, по которому любая девушка могла заявить о желании взять осужденного на смерть преступника в мужья, и в таком случае, при полном одобрении окружающих, их брак заключался прямо у подножия виселицы.
       Следующим необходимым по ритуалу этапом процедуры было прощение, даруемое жертвой своему палачу. "Когда он увидел, что должен умереть, он преклонил колени перед палачом, поцеловал маленький серебряный образок на его груди и весьма кротко простил ему свою смерть", - описывал казнь Жана де Монтегю парижский буржуа. Этот жест крайне символичен и важен для понимания всего ритуала экзекуции. Прощение осужденного должно было как бы примирить палача с собравшейся публикой. Конечно, к Х1У-ХУ вв. для обывателей была в общем ясна разница между частным лицом и представителем официальной судебной власти, ясен характер казни как официального акта. К тому же присутствие судебных чиновников, прево или его лейтенанта было обязательным при исполнении каждого смертного приговора. Абсолютная законность действия как бы лишала его характера частного явления и сводила на нет возможные проявления агрессии или мести. Гарантом же законности смертной казни выступала толпа зрителей, присутствовавших при экзекуции. В противном случае палач, приводящий в исполнение смертный приговор, мог бы рассматриваться как убийца, а это, в свою очередь, открывало возможность для мести со стороны родственников или друзей "убитого". Прощение преступника предотвращало это, и, в какой-то мере, возможно, подчеркивало положение палача как официального лица, а казни - как официального акта. К тому же, прощение убийцы убиваемым предусматривается христианскими заповедями.

         Как уже отмечалось, горожане собирались вокруг преступника, влекомого к месту казни, постепенно, по мере продвижения процессии. Важно учитывать то обстоятельство, что сам осужденный был крайне заинтересован в наибольшем числе зрителей, так как к ним в случае необходимости он мог обратиться за поддержкой. Для своего спасения преступники шли на различные уловки. Удачнее всего было притвориться клириком, поскольку закон запрещал применение смертной казни к людям духовного сана. В 1406 г. некий вор из Сан-Квентина на пути к месту казни кричал "Я - клирик, я - клирик!" так громко, что собралась "толпа в тысячу человек", которая требовала немедленного пересмотра дела. Регистр уточняет, что совет подала преступнику жена тюремщика, велев кричать не у выхода из тюрьмы, "поскольку там недостаточно людей, а посреди города, перед зданием суда»

          Впрочем, свидетельство зрителей о божественном вмешательстве в дела светского суда не сразу освобождало преступника от уголовной ответственности. Горожане в данном случае были всего лишь свидетелями и могли требовать не отмены смертного приговора, а пересмотра дела, т.е. продолжения следствия. Однако единство мнений судебных чиновников, выносивших приговор, и горожан, собравшихся посмотреть на его исполнение, было необходимо. И те, и другие должны были прийти к выводу о необходимости и справедливости смертной казни в каждом конкретном случае. Только так достигалась третья цель подобной процедуры - единение разобщенных индивидов с целью защитить жизнь свою и своих близких от опасности, исходящей от мира преступников
Присутствие зрителей при экзекуции требовалось не только осужденному. В неменьшей степени оно было необходимо и судебным властям, ибо наказание не оканчивалось в момент смерти преступника на виселице. Душа умершего человека продолжала страдать и после окончания официальной процедуры. По закону труп нельзя было похоронить на кладбище, и он оставался на виселице по многу лет до полного разложения. (Незнание этого обычая нередко порождает мнение, будто в средние века смертная казнь была распространена наиболее широко, что свидетельствует об особой жестокости правосудия той эпохи. Действительно, виселицы редко пустовали, но по другой причине).

        В особо важных случаях, когда состав преступления того заслуживал, тело осужденного на смерть подвергалось расчленению, что символизировало невозможность воскрешения даже в Судный день. Например, уже упоминавшемуся Колине дю Пюизо были отрублены голова, руки и ноги и выставлены на всеобщее обозрение "на главных воротах Парижа", а тело в мешке вывешено на виселице. Части тела могли также отправить на непосредственное место преступления, как поступили в конце XIV в. с несколькими французскими сеньорами, перешедшими на сторону англичан. Их тела остались висеть в Париже, а головы "были отправлены в Нант в Бретани для того, чтобы выставить на воротах за предательство по отношению к этому городу и на вечную память (à perpétuel mémoire)".

         "Вечная память" о свершившемся преступлении и наказании за него не только возвращала горожанам уверенность в том, что они восстановили нарушенный порядок, покарали виновного и вновь обрели мир и спокойствие. Созерцание на протяжении долгих лет полуразложившегося трупа на виселице в первую очередь должно было служить напоминанием о недопустимости повторения подобного преступления другими людьми. Смертная казнь в
средние века выступала, таким образом, не только как примерное наказание одного человека, но и как наказание примером - примером для всех остальных жителей города. Собственно, весь ритуал смертной казни свидетельствовал о том, что основное внимание судей было уделено не преступнику, а именно зрителям. Для них создавалась особая атмосфера церемонии: почти театральная зрелищность атрибутов, нарочитая медлительность процедуры, исключительная доходчивость символики. Жестокость наказания не отталкивала зрителей, напротив, она притягивала, вызывая чувство торжествующей справедливости.

         Городские судебные власти решали таким образом двойную задачу. Во-первых, они пытались предотвратить рост преступности на вверенной им территории; во-вторых, укрепляли собственный авторитет. Прибегая к ритуалу, следуя в точности его правилам и призывая в свидетели своей справедливости все тех же горожан, власти убеждали их в законности насилия, применяемого по отношению к преступникам. Результаты этой деятельности не замедлили сказаться. Уже с конца XIV в. королевские суды в городах Англии и Франции получили исключительное право самостоятельно возбуждать уголовные дела, не используя доносы и слухи, а ссылаясь лишь на собственное мнение об имевшем место нарушении закона. Смертная казнь в качестве одного из видов наказания становилась орудием власти по управлению подданными.
         Охраняя свою сущность, свою целостность, свою безопасность, средневековый город, как и все общество, на насилие отвечал насилием.

ЛЮДОВИК XII

ОРДОНАНС О СУДЕ И ОХРАНЕ ПОРЯДКА В КОРОЛЕВСТВЕ

1498 года

В ордонансе 1498 года обобщалась и твердо фиксировалась практика королевских судов по борьбе с "бродягами", "нищими", "разбойниками" и тому подобными элементами, порожденными разложением феодализма, а также с остатками непокорных феодалов. Этот акт рисует полную и отчетливую картину так называемого экстраординарного (розыскного) процесса, хотя ординарный или обвинительный процесс в то время все еще существовал.

Первая стадия процесса — дознание (information) проводится в полной тайне. После окончания дознания судья немедленно направляет его материалы прокурору, который дает свое заключение. На основании этого заключения судья выносит письменное постановление о вызове или аресте обвиняемого. Обвиняемый допрашивается судьей или его заместителем, причем материалы дознания обвиняемому не сообщаются. В дальнейшем судья на основании собранных данных и заключения прокурора решает вопрос о том, применять ли экстраординарный процесс или ординарный — с активным участием сторон, открытым разбирательством, освобождением на поруки обвиняемого, выслушиванием прений сторон и т. д. Известно, что гораздо чаще применялся экстраординарный процесс, особенно при совершении тяжких преступлений (crimes). Во всяком случае выбор формы процесса зависел от судьи. Ордонанс требовал, чтобы при ведении экстраординарного процесса присутствовали лишь судья и секретарь. Сержантам, тюремщикам, канцеляристам и служителям, как не приносившим специальной судебной присяги, это возбранялось.

Доказательства, исполняющие данные дознания, передопрос свидетелей, очные ставки, собираются тайно. Вопрос о применении пытки решается судьей вместе с нотаблями, после чего обвиняемого немедленно пытают, не допуская апелляции. Ордонанс запрещает при производстве следствия допрашивать свыше десяти свидетелей относительно одного и того же факта. Производящие следствие лица обязаны лично допрашивать свидетелей, излагать или записывать их показания, не передоверяя этого своим помощникам или писарям. Судебным чиновникам запрещается получать деньги или подарки, то есть, попросту говоря, взятки от лиц, в отношении которых ведется расследование. Указываются меры против чиновников, нарушающих судебную тайну, подтверждается запрет продавать судебные должности.

Ордонанс требует ускоренного проведения процесса в особенности в отношении рецидивистов и бродят. Судья, пригласив к участию в суде от 4 до 6 судейских чиновников и практиков из местных жителей, которые должны вместе с ним подписывать процессуальные документы, мог свободно применять пытки, телесные наказания и смертную казнь к лицам, признанным рецидивистами и бродягами.

Ордонанс имеется в собрании: Isambert, Recueil General des ancienns lois francaises depuis l'an 420 cusqu'a la Revolution de 1789

Эмиль Мань:
«Реорганизованный в XVI столетии и наделенный куда более широкими, чем прежде, полномочиями нотариат стал в веке XVII процветающим институтом, совершенно необходимым и незаменимым для нормального течения общественной и частной жизни. Переданная снова под управление Шатле, эта организация насчитывала только в Париже сто сорок четыре должностных лица, имевших право удостоверять юридические акты. Вынужденные в связи с должностным положением подписывать попарно документы, составленные в ходе их практики, эти чиновники удостоверяли двойной подписью значимость вышепоименованных документов, оригиналы которых затем хранились в архиве того или другого из нотариусов, действовавших в паре. Нотариальные конторы в Париже часто переходили по наследству от отца к сыну. Семейные исповедники и советники, они хранили у себя важные бумаги следовавших одно за другим поколений своих доверителей и, кажется, благодаря своей порядочности и скромности, были в чести не только у самих этих доверителей, но и пользовались всеобщим уважением.Роль нотариусов заключалась в том, чтобы перевести на язык юрисдикции намерения, проекты, мечты, замыслы, фантазии, страсти (и страстишки), решения и волеизъявления, рождавшиеся в головах их современников, чтобы впоследствии, закрепив их в документах, придать всему этому законную форму и силу, необходимую для реализации пожеланий клиента. Для составления некоторых таких документов (назовем их обычными документами, – сюда входили договоры о сдаче в аренду квартиры или дома, брачные контракты, дарственные, расписки, доверенности и так далее) они прибегали к давно установленным общепринятыми формулировкам, которые применялись ими практически без всяких вариантов. Для других – документов необычных – они использовали те же выражения, но приспосабливали их к обстоятельствам путем творческой импровизации.»

Жан д’Айон:
[small]«В середине XVII столетия услуги нотариусов требовались всем. Благодаря Фронсаку-старшему, семья жила в достатке и ни в чем не нуждалась. За 1641 год его контора зарегистрировала почти тысячу семьсот актов, в том числе соглашения о сдаче в аренду, брачные контракты, завещания и простые поручительства. Случалось регистрировать и необычные бумаги: обещания жениться, обязательства преподавать танцы и даже жить в мире с соседями!»[/small]

Особое внимание прошу обратить на выдержку из работы Уварова П.Ю."Франция XVI века: Опыт реконструкции по нотариальным актам":

Галера – королевская тюрьма Франции

Галеры имели еще одну полезную для власти функцию: каждая французская галера была не только боевым кораблем, но и тюрьмой. База в Марселе превратилась таким образом в крупный институт по исполнению наказаний. Тюрьмы XVII века были обычно учреждением, находящимся под контролем местной власти, как правило управляемым муниципалитетами или сеньорами. Но галеры были королевской, центральной тюрьмой Франции. Следовательно, офицеры на галерах были не только боевыми командирами, но и тюремными надзирателями. Эта двойная роль не унижала достоинство, но наоборот, могла в то время повысить авторитет офицера на службе королю.

Опыт исполнения командных функций, включая тюремные и боевые обязанности,  офицеры приобретали не только в самом Корпусе, но также перенимали от коллег, которые были рыцарями Мальтийского ордена и получили систематические профессиональные навыки в ордене св. Иоанна на Мальте или в обществе себе подобных морских кондотьеров. Три года, которые каждый кандидат в рыцари св.Иоанна служил на галерах ордена (известных как «караваны» - caravano), считались своеобразным подготовительным периодом для детального освоения методов командования и управления, используемых в ордене.   Поколение за поколением французских аристократов, выбравших в качестве своей карьеры службу на галерах – проходили обучение на Мальте. Подобно тому, как боевой опыт мальтийских рыцарей превратил их орден в «школу морской войны» для основных католических держав Средиземноморья, так их методы содержания каторжников и рабов и работы с ними изучались лицами, предназначенными для службы на борту галер. И Ришелье, и Людовик XIV посылали специальные миссии на Мальту для того, чтобы использовать в своих интересах ресурсы ордена. До тех пор, пока европейские державы не создали свои собственные морские академии, орден св. Иоанна оставался самым важным центром по подготовке офицеров в католической Европе. «Авторитет»  ордена как школы тюремной администрации был непререкаем, так как в те времена конкурентов в этой области у него практически не было.

Галеры по сравнению с другими институтами исполнения наказаний того времени  имели ряд преимуществ. Самое примечательное и далеко идущее различие проистекало из того факта, что многие чиновники Галерного корпуса были заинтересованы в сохранении физического здоровья гребцов. Репутация офицеров, их собственная жизнь, жизни других членов экипажа могли зависеть в бою от состояния здоровья их гребцов. Под королевским покровительством интендант (управляющий корпусом) и офицеры галер, и особенно младший командный состав, не имеющий лицензий, выступали защитниками многих интересов гребцов. Администраторы разрабатывали широкий спектр регулирующих положений  не только для обеспечения надежной охраны гребцов, но также для поддержания их сил и здоровья. Каковы бы ни были их жалобы, гребцы все же имели защитников и могли надеяться на большее попечение, чем обитатели других тюрем той эпохи.

Чтобы оценить «преимущества», которыми пользовались осужденные на галеры, достаточно упомянуть, что в средней тюрьме того времени заключенные должны были платить за любую получаемую услугу, а в некоторых тюрьмах были вынуждены даже продавать свою одежду, чтобы платить алчным тюремщикам за хлеб, который они ели, и за солому, на которой спали. Обычная фраза, которую слышали заключенные, когда они прибывали в тюрьму, была эквивалентом по смыслу фразе наших жиганов «жизнь или кошелек» (или не менее знаменитой английской “pay or strip” – плати или раздевайся) – и это быть зловещие слова для людей без средств или без друзей. Немногие владели средствами для того, чтобы платить за собственное содержание в течение долгого заключения. По меньшей мере в этом отношении условия на галерах короля Франции отличались в лучшую сторону. На них даже люди без средств – а к ним относилось большинство гребцов – имели гарантию приемлемого существования , так как питание и одежда обеспечивались королем. Если в некоторых отношениях условия на галерах были плачевными, то все же они были предпочтительней по отношению к чахнущим в какой-нибудь холодной, сырой, грязной тюрьме. Муниципальные тюрьмы не были предназначены для долгосрочного содержания заключенных. Существовало убеждение, что преступность можно сдержать лишь неотвратимостью наказания за совершенное преступление; но ввиду ограниченности общественных фондов суровое телесное наказание, публично исполненное, видимо казалось правителям общества более дешевой, эффективной альтернативой тюрьме. В этом смысле, галеры средиземноморских обществ были относительно мягкой формой публичного наказания и принуждения. Они стали печально знаменитыми во Франции благодаря тому, что вся страна наблюдала за шествием закованных в цепи невольников, которые совершали свой путь к месту базирования галер. Переход в Марсель был самой суровой фазой наказания, наложенного на людей, осужденных на галеры. По сравнению с ним условия в пункте базирования галер были несравненно мягче.

Французские галеры в нормальном режиме выходили в море только в весенние и летние месяцы года, кампания длилась как правило  два-три месяца; в течение остального года они находились в порту (за исключением нерегулярных выходов на полигоны недалеко от Марселя, для  учений и тренировки гребцов), где гребцы  использовались в качестве рабочей силы на берегу. Люди работали в морских арсеналах, на коммерческих верфях и в доках, или в городе, где они использовались не только в качестве неквалифицированной рабочей силы, но также и как ремесленники и квалифицированные работники на предприятиях местных купцов и промышленников. При определенном везении и при наличии хороших данных человек, осужденный на галеры, мог продолжить, по крайней мере, часть времени, занятия своим ремеслом. Человек, который пришел на галеры без какой-либо специальности, мог зачастую приобрести профессию, которая приносила некоторый доход, даже если он находился на галерах. Такой доход можно было использовать для приобретения дополнительного питания, и даже таких приятных вещей, как спиртное, табак и других «предметов роскоши», продаваемых на борту галер самими членами экипажа или с их разрешения. Ремесло, освоенное на галерах, могло обеспечить человеку средства к существованию, если он получал освобождение. Не будет преувеличением сказать, что Галерный корпус во Франции выполнял полезную функцию, обеспечивая подготовку и давая работу многим тысячам людей. «Заставьте людей работать и вы наверняка сделаете их честными» было одним из любимых рецептов Вольтера для реабилитации преступников. Эта идея была в какой-то степени применена на французских галерах.

В рамках «системы» королевских галер можно было получить широкий спектр возможных наказаний. Мягкие испытания были участью одних, суровая каторга – уделом других. Служба на галерах приводила к преждевременному окончанию жизни многих – непокорных или неудачливых – людей, а также людей с твердыми убеждениями, несовместимыми с господствующей религиозной доктриной. Как уже упоминалось, крайне жестокое обращение с религиозным меньшинством внесло весомый вклад в создание ужасающей репутации Галерному корпусу. С другой стороны, осуждение на галеры во Франции быть значительно менее ужасающим, чем страдания «галерных рабов» в кино и романах. «Система галер» во Франции была в некоторых отношениях конструктивной. Правила и действующие процедуры, которые были гуманными даже по стандартам нашего времени, были записаны в регулирующие акты для галер, особенно начиная с 1680-х годов. Во многих деталях эти инструкции применялись; в некоторых же случаях их умышленно обходили.

Галеры были инструментом не только для поддержания закона и порядка в государстве, но также для поддержания политической и религиозной традиции, авторитета власти и церкви. Монархия и Галликанская церковь во Франции имели во многом общие цели в обеспечении послушания, достижения лояльности и веры, углубления таинственной силы монархии и продвижения идеи следования одной религии – католической веры. Сотрудничество в этих областях взаимных интересов и забот было плодотворным, и галеры играли значительную роль, служа обеим этим ветвям власти одновременно как боевые корабли и тюрьмы.

Рассматривая категорию людей, которые содержались на галерах,  увидим, что в целом они были осуждены за преступления против закона. Многие эти преступления были одновременно нарушениями морального, библейского или церковного кодексов. Поэтому капелланы на галерах должны были быть священниками для более или менее последовательных католиков-каторжан, которые преступили законы короля или церкви. Они играли двойственную роль, будучи капелланами на службе короля и священниками на службе церкви. Их заботой было наставлять людей «на путь истинный», как определено церковью и королем.

Эта религиозно-политическая роль еще больше подчеркивалась присутствием на галерах после 1685 года тысяч каторжников-протестантов. И здесь также проявилась двойственная роль капелланов. Многие миряне и некоторые ведущие католические духовные лица во Франции верили, что гугеноты и другие инакомыслящие должны были быть склонены, а если потребуется, то и принуждены силой к принятию католичества. Упорствующие же гугеноты и их пасторы должны быть изолированы в своей ереси.

Таким образом, галеры Франции были инструментом для управления и изменения как поведения, так и мышления людей. Римские католики, галликанские католики, еретики, иноверцы различного толка, даже ирокезы из Северной Америки и рабы из Западной Африки, которые иногда находились среди гребцов на французских галерах, испытывали давление с целью изменения их позиции в вопросах веры И наконец, французские галеры имели глобальное значение для всего христианского мира. Строительство и содержание галер, использование турок и «неверных» в качестве гребцов, походы галер против неверных Средиземноморья было само по себе вкладом в защиту христианской веры. Конечно, финансирование такого вклада было подходящим расходованием средств со стороны его христианского величества короля Франции. Он, как почти любой другой европейский христианин, до некоторой степени был предан идее защиты христианства. Эта «защита» могла маскировать, конечно, многие мотивы короля Франции, в большинстве своем нерелигиозные; но и религиозный элемент также присутствовал в значительной форме. Распространение христианской веры и спасение человеческих душ были основными целями в римском католическом мире семнадцатого века. «Благочестивые» люди, включая некоторых крупных правителей, были убеждены, что мусульман и «неверных» необходимо подавлять или сдерживать от нападений на христиан и что «неверные» Средиземноморья должны быть изолированы или наказаны за прегрешения против христиан и обращены в христианство. Османская империя и варварские государства были особыми объектами канализации таких настроений. Людовик XIV, как практически каждый христианский правитель, принимал участие в войнах со средиземноморскими «неверными» государствами, по его собственному определению. Он принимал участие ради блага своего королевства и «своей» галликанской церкви. Но каковы бы ни были его мотивы и чувства, которые время от времени менялись, Галерный корпус Людовика конечно же вносил значительный вклад в широко распространенное действо семнадцатого века – «защиту христианства.»

отсюда

Homosexuality in Early Modern France: A Documentary Collection/Гомосексуальность во Франции Нового времени: Собрание документов.

By Jeffrey Merrick; Bryant T. Ragan Jr.

1. JEAN PAPON (1505–90), royal judge in the district court of Montbrison
Collection of Notable Judgments of the Sovereign Courts
of France (1563) /Жан Папон, королевский судья окружного суда округа Монбризон, Франция (1563 год).

ON ABOMINABLE LEWDNESS/ О чудовищной и омерзительной похоти

[discussion of bestiality][рассуждение о грехе содомском]

Two women corrupting each other together without a male are punishable by death, and this offense is buggery and against nature. Law Foedissimam. According to one of the readers of Accursius, the [Julian] code on adultery supports this interpretation and says that there are women so abominable that they follow other women, just as or more ardently than the man follows the woman. And Françoise de l’Estage and Catherine de la Manière were accused of this.

There were witnesses against them, but inasmuch as the witnesses were validly challenged,the women cannot be condemned to death on the basis of their testimony. And the depositions were taken as evidence only because of the gravity of the offense, and on this account said women were sentenced to torture by the seneschal [district official with judicial functions] of Landes and later released by a judgment.