«ЭТО БЫЛА ВОЙНА В КРУЖЕВАХ»…

1. Когда нам требуется что-то измерить, мы пользуемся соответствующими инструментами или приборами. Но приборы изготовляют такие же люди, как мы, и потому они могут оказаться неточными. Отсюда в науке и технике возникает понятие «ошибки измерения». Величина ошибки примерно известна, и ее можно учесть, когда подчитываются результаты.
А история тоже ведь наука! Однако она изучает то, чего давно уже нет, чего не существует. Чем же это несуществующее измерить?
Инструменты истории – воспоминания, документы, летописи. Но все эти свидетельства записывались такими же людьми, как мы. И погрешность измерения здесь всегда разная, от случайной ошибки в датах до намеренного искажения фактов.
2. Следователи, собирающие свидетельские показания о событии, только что происшедшем, хорошо знают, как трудно из них выделить истину. Находясь в одном и том же месте, видя глазами одно и то же, каждый воспринимает увиденное по-разному, исходя из остроты своего зрения, скорости реакции, уровня понимания, впечатлительности и отношения к происходящему. Если о каком-то событии вспоминает кавалерийский офицер, он обязательно укажет масть лошади и вооружение всадника, если дама – она запомнит, кто как был одет. Если лекарь – какое количество ран ему пришлось перевязать; а шпион кардинала заметит портрет королевы в таком месте, где ему не следовало быть…
3. А потом проходят годы и века, и за эти несовершенные и разнородные свидетельства берутся исследователи. При всем интересе к эпохе, при всем уважении к предкам, они судят их поступки и побудительные причины исходя из СВОЕГО времени, его проблем, вкусов и потребностей. Так возникают ученые сочинения и романы, и следующие поколения судят о прошлом уже по этим текстам, а не по исходным свидетельствам. Ошибка наслаивается на ошибку.
Есть еще изобразительные материалы: гравюры, зарисовки, портреты, исторические полотна… Тут уж, казалось бы, мы можем судить сами, уверенно: ведь мы видим подлинные образы людей и предметы, которые видел и художник!
4. И вот тут-то кроется самая большая погрешность. Что мы видим? Портрет полководца? У него такая любезная улыбка, и кружева, и доспехи блестят, как зеркало. Наверно, и жизнь у него была веселая, полная удовольствий и увлекательных приключений! Про дам и говорить нечего – вон какие они все холеные, нарядные, томные!
Поразмыслив логически и применив капельку воображения, мы поймем, что все наверняка было совершенно иначе…
5. Попытаемся проникнуть за плоскость картин и внутрь известных нам романов. Что же мы, не занимающиеся профессионально данной отраслью истории, знаем о Франции 17го века? Ага: то, что великолепно рассказано Александром Дюма, а потом и показано во множестве киноверсий – с добавлением домыслов, фантазий, натяжек и просто вранья.
Что мы видим? В первую очередь, конечно, костюмы. Кружева, шпаги, шляпы, гарцующие кони, веселые пирушки, столь же веселые дуэли, беспечные прогулки под градом пуль…
А никто не задумывался, откуда такая беспечность? Да, конечно, сказывается национальный характер французов. Но в этот же характер входит и рационализм, рассудочность – отчего же мушкетеры так бесшабашны? Почему столь явно не дорожат своими молодыми жизнями?
Да потому, что их сызмала приучили считать, что ЧЕСТЬ дороже жизни, во-первых. А во-вторых, что вероятность не дожить до тридцати лет куда больше, чем умереть в своей постели среди внуков. Смерть не просто поджидала – она гуляла под ручку с каждым мужчиной из дворянской семьи, которому посчастливилось не умереть от какой-нибудь детской болезни и дожить хотя бы до четырнадцати лет.
Король Людовик XIII в тринадцать лет уже был женат, активно участвовал в заседаниях Государственного совета. Анри де Монморанси в четырнадцать сменил своего отца на посту губернатора Лангедока, в семнадцать стал адмиралом. Его брат Франсуа с пятнадцати лет – вице-адмирал, губернатор Санлиса, в семнадцать уже женат. Франсуа де Ларошфуко в 16 лет – полковник Овернского полка и участвует в военной кампании, женат. Луи Конде одерживает свою первую знаменитую победу при Рокруа в двадцать один год. И так далее, во множестве. В свободное время они красовались в нарядных костюмах и дрались из-за прекрасных дам, но что испытывали они на войне?
6. К 17му веку уже сложились армии, напоминающие современные по структуре и организации. Солдат и офицеров нанимали, вербовали, платили им регулярное жалованье – это уже совсем не походило на феодальные дружины. Численность армий резко возросла по сравнению с предыдущими веками. В них существовала большая потребность: за весь век лишь семь лет прошло в Европе без серьезных столкновений.
Очень существенное отличие от современности заключалось в том, что государство не брало на себя снабжение армий всем необходимым. Прокормить себя и своих лошадей армия должна была сама.
Посмотрим, как это выглядело, на примере Франции. (Хотя в других местах все происходило точно так же.) Пока был жив король Генрих IV, страна немножко отдохнула от ожесточенных религиозных войн. Затем усердная не по разуму королева-регентша Мария Медичи решила подружиться с Испанией, злейшим врагом и давним соперником Франции. Это вызвало мятеж старых соратников Генриха. Потом благочестивый Людовик XIII решил восстановить права католической церкви в Беарне, на родине своего отца, - а там гугеноты не знали бед уже лет пятьдесят. Им навязали ненавистных попов, велели вернуть церковные земли и отстроить церкви. Беарн ответил восстанием, которое мгновенно распространилось на соседнюю область Гиень, потом на Лангедок… Война длилась два года. Потом мятеж подняла сама королева-мать, недовольная сыном. Одновременно с этим восстали крестьяне, не выдержав тягот войны, и их армия доходила до 10 – 12 тыс. человек. Потом началась история с осадой Ларошели и поход на Лангедок. Потом – военная кампания в Альпах, в Савойе и Италии. А на северных границах кипела все эти годы Тридцатилетняя война… И так далее. Все перечисленные мною конфликты относятся к периоду 1615 – 1636 гг. Католики убивают гугенотов, гугеноты - католиков, французы – испанцев, австрийцы – французов, вытаптываются поля, гибнут сады, горят города, мечутся беженцы, за толпами людей ходят тиф, оспа, сифилис, наведывается и чума… Веселое было время.
Итак, войска ходят туда, ходят сюда, осаждают укрепленные города, рыщут в поисках пропитания. Крестьяне хотят жить, они не хотят отдавать даром зерно, мясо, вино, скот, не хотят терпеть в своих домах развеселых солдатиков. Соответственно, начинается насилие. Крестьян бьют, грабят, жгут их дома, пользуются их женами и дочерьми, - и все это в полной уверенности, что им можно. Можно потому, что они не сегодня-завтра умрут, не от раны, так от какой-нибудь хворобы. Мысль о том, что общепринятые правила поведения могут быть применимы к военным, казалась в те времена свежей и необычной.
Разумеется, все это было свойственно преимущественно рядовым и самому младшему офицерству. Средний и старший командный состав – дворяне более высоких рангов и достатка – были обеспечены лучше, за свой собственный счет. В случае необходимости, они кормили войска и даже снабжали амуницией и боеприпасами за свои деньги. Монморанси потратил более восьмисот тысяч ливров на снаряжение флота и организацию морских сражений. Ларошфуко набрал, экипировал и привел под Ларошель из своих владений в Пуату несколько тысяч солдат. Этих расходов казна им не восполняла.
Жесткая организация и стандартизация армий, насчитывающих тысячи человек, стали настоятельной необходимостью. Однако идеологической поддержки - кодексов, определяющих поведение и дисциплину солдат, романтики присяги и т.п. – эта необходимость не имела. Тем более, что значительная часть войск состояла из дворян – в том числе и рядовые. (Мушкетеры Дюма – просто солдаты!) Какой-нибудь кавалерист или мушкетер, не имеющий ни гроша за душой, владелец нищей деревушки из пяти домов, мог похвалиться родословной на несколько веков. И потому усвоенное с детства чувство собственной значимости, независимости рыцаря, служащего королю или более высокородному сеньору из личной привязанности, ради славы, лежало в основе их мироощущения. То, что на самом деле они полностью зависимы от начальства, обязаны исполнять чужую волю без рассуждений, ускользало от сознания большинства военных. Человек всегда отворачивается от неприятных истины, чтобы не потерять самоуважения.
Они служили, свято уверенные, что их заслуги будут оценены и вознаграждены, и потому постоянно рвались в бой, искали подвигов на свои головы. Тот же Монморанси пустился в море на небольшом суденышке, чтобы нагнать голландского адмирала и пристыдить его за нежелание драться с ларошельцами; Франсуа де Бутвиль участвовал в подкопе под стены осажденного города и попал в завал, его едва вытащили; под Сен-Венаном человек тридцать волонтеров, стоя на плотине, действуя шпагами, сдерживали натиск всех неприятельских сил и пять раз отбрасывали врага. При осаде Мардика герцог Энгиенский с горсткой последовавших за ним офицеров остановил под огнем крепостных орудий атаку двухтысячного отряда. Пусть конфликты были, на наш взгляд, незначительными, и причины их нелепыми, возможность совершать подвиги всегда была. Вот только наград не хватало на всех. Капитан де Понти, прослуживший в войсках ни много ни мало пятьдесят шесть лет (а всего прожил 90!), на старости лет писал, что не мог поверить, чтобы такие услуги, какие он оказывал его величеству, сражаясь за него всюду, куда посылали, не были хоть когда-нибудь вознаграждены; вознаграждением стали аресты, когда он позволял себе выпады против начальства, и под конец карьеры чин бригадного генерала – в те времена не слишком высокий. Даже герцог Монморанси, в чьем роду насчитывалось шесть коннетаблей Франции, не дождался назначения на пост главнокомандующего, хотя вполне его заслужил; ему милостиво вручили маршальский жезл и дали понять, чтобы большего не ждал…
Итак, постоянная неуверенность в завтрашнем дне, переутомление, раны, болезни, скудное питание, ссоры, драки – с одной стороны и надежда на почести и славу с другой. Какие же характеры воспитывались в этих обстоятельствах? Какие складывались отношения?
7. Нынешние военные с собой пистолетов и автоматов вне службы не носят. В те времена шпага сопровождала военного всегда (в том числе, и не дворянина по происхождению). Потому самым простым и быстрым способом решения личных, служебных, политических конфликтов представлялось открытое вооруженное столкновение. Что касается пресловутых дуэлей, то они в этих условиях действительно сделались общественным бедствием: только за время правления Генриха IV (1589-1610) дуэль по различным подсчетам унесла жизнь от 6 до 10 тыс. чел. Неписаные законы, которыми истинный дворянин был обязан руководствоваться – кодекс чести – включали дуэль: право защиты чести оружием в поединке. Дуэль была способом разрешения конфликтных отношений внутри дворянского сообщества, и в этом отношении о дуэли можно говорить как о стереотипном правовом действии, знаке дворянской самоидентичности. С точки зрения законов государства и интересов охраны общественного порядка, дуэль – это тяжкое преступление, виновные в котором подвергаются преследованию со стороны королевского правосудия. С точки зрения христианской морали и религиозных норм, дуэль - тяжкий грех, поскольку одновременно содержит в себе грех убийства и грех самоубийства, а в основе ее лежит грех гордыни и ненависть к ближнему. В то же время, с точки зрения самих дуэлянтов, дуэль сама является формой правосудия, принятой среди благородных людей. Поединок становится дуэлью только тогда, когда в полной мере соблюдены обязательные для участников нормы поведения во время поединка и сам порядок процедуры (вызов и его форма, согласование места и оружия, назначение секундантов и т.д.). Более того, предоставление и осуществление права на дуэль становилось формой признания статуса, подтверждая равенство человека с противником, их принадлежность к благородному званию, поскольку для Франции XVII в. вопрос о социальном статусе и принадлежности к дворянству был напрямую связан с социальной и личной репутацией человека.
Использовалась военная сила и в других случаях. Если возникали претензии к центральной власти у губернаторов провинций – они поднимали мятеж, как правило, не для того, чтобы действительно свергнуть власть короля, а чтобы продемонстрировать остроту ситуации и заставить монарха принять нужное решение. Как только договоренность достигалась, мятежники падали в ноги королю, тот милостиво позволял им остаться в живых, и все кончалось прекрасно. Доходило порой до смешного. В Провансе, около 1620 г., возник конфликт между маршалом, занимавшим пост губернатора, и другим – главнокомандующим королевскими войсками в провинции. Они поспорили относительно того, как и где размещать артиллерийские гарнизоны. Кончилось тем, что один маршал поставил пушки в крепости, как считал нужным, а другой пришел под стены этой крепости со своими полками и приступил к осаде. Ришелье пришлось присылать специальных послов, чтобы обоих маршалов утихомирить.
8. Соответственно, в сознании военных глубоко укоренилось представление, что им следует хранить верность и служить до тех пор, пока сюзерен исполняет свои обязанности – защищает их, обеспечивает и поддерживает. Потому у великодушного, доброжелательного Генриха IV изменников не было (только непримиримые враги), а Людовику XIII, мелочному, скупому, подозрительному, изменяли направо и налево. Формально это считалось преступлением; но провинившегося не ловили и не расстреливали. Обычно, если это был сколько-нибудь значительный военачальник, предлагали какую-нибудь почетную должность или титул, и тогда, считая, что его честь восстановлена, человек возвращался на службу. Так поступил, в частности, принц Конде, заслуженно прозванный Великим: оскорбленный невниманием короля, он отправился служить к австрийцам, и те с радостью его приняли. Когда французское правительство обнаружило, что давние враги-австрияки начинают их одолевать под командой их же принца, Конде было предложено вернуться – на условиях, которые он сам определит. И вернулся, и верно служил дальше.
Бывало, что такие фокусы проделывались несколько раз. Простых же солдат вообще не преследовали: пусть ступает, куда хочет, других найдем.
9. Моральный облик военных оценивался по тому, соблюдают они свою честь или нет. Причем под соблюдением чести понималось прежде всего умение ответить ударом шпаги на личное оскорбление. Все остальное, как правило, прощалось. Во время войны за корону некий шевалье де Дизимьё, подчиненный восставшего герцога де Немура, руководил обороной одной из его крепостей, но почел за лучшее сдать ее маршалу Дамвилю – серьезному противнику. За этот акт личной измены король Генрих IV пожаловал его титулом графа и должностью коменданта той же крепости, а маршал взял к себе на службу. Оскорбленным почувствовал себя лишь близкий друг Дизимьё, который впоследствии вызвал шевалье на дуэль и основательно ранил. А вот во время мятежа в Лангедоке виконта Лестранжа, доблестно отстаивавшего крепость Привас в 1622 г., жители города чуть не растерзали, обвинив во всех постигших их потом преследованиях, а король велел казнить. Маршал Шомберг взял там же, но в 1632 г., еще одну крепость… уплатив ее защитникам десять тысяч экю. Те приняли денежки и ушли с почестями, и герцог Орлеанский, которому они, тем самым, изменили, никак не высказал неудовольствия.
Поведение человека в семье, его пороки, хитрости, интриги также никого не касались; честь не страдала ни от наличия у человека кучи внебрачных детей, ни от подкидывания им оскорбительных писем женщинам, ни даже от того, что он во время дуэли ударил противника в спину, когда тот завязывал шнурки обуви. Высокопоставленный дворянин мог спокойно похитить девушку, убить слугу, поджечь фургон торговца, разорить трактир или избить актеров – чести это не умаляло. А вот если не вызовет на дуэль за то, что соперник увел у него красотку – позор ему! Отсюда следует практически полная вседозволенность, моральные уродства, распущенность. Скорее удивляться нужно тому, что среди знати все-таки попадались честные, по-настоящему благородные люди.
С другой стороны, в требования чести входило уважение к рангу человека, даже если он враг или пленник, или признан официально по суду преступником. Когда полковника де Сен-Прея обвинили в измене и растрате казенных денег, его повезли в тюрьму в карете, а его служащих, людей низкого звания, связали по рукам и ногам и швырнули в телегу. Сен-Прей попросил конвойного офицера не обращаться с ними так сурово, и офицер выполнил его просьбу. Взятого в плен губернатора Лангедока, обвиненного в преступлении против короны, содержали под охраной четырех солдат, постоянно присутствовавших в его комнате, где были замурованы окна и заперты двери, но спал он на удобной кровати, ел вкусные обеды, пил вино, ему прислуживал слуга и каждый день наведывался доктор. Издеваться над пленником или осужденным, мучить его, унижать и т.п. считалось позорным.
10. Военный человек обязан подчиняться приказам, и если он поступит иначе во время боя, ничего хорошего не будет. Однако в то время случались казусы, когда командиры подразделений решали поступить по-своему, не предупредив и не спросив разрешения у вышестоящего начальства: надеялись, что в случае победы им простят. И прощали, что самое интересное. Если же приказ оказывался не выполненным из-за того, что командир просто не захотел утруждаться, или не поторопился – всегда находились ссылки на совершенно непреодолимые обстоятельства или уважительнейшие причины. Особенно если офицер был знатен или имел знатных покровителей.
Бывали случаи, когда рядовые или младшие офицеры не подчинялись приказам, которые казались им бесчестными и низкими. Например, капитан де Жюссак и его сослуживцы в стычке под Кастельнодари, формально не нарушая приказа, хотели дать уйти мятежникам, которым сочувствовали, для чего просто открыли для них проход в своих рядах.
11. Семейная жизнь людей, ведущих подобный образ жизни, была как правило нелегка и неудачна. Женившись рано, они оставляли жен заниматься хозяйством в деревне или светскими развлечениями в Париже, и виделись с ними нечасто, даже если испытывали к ним симпатию. А симпатия и взаимная любовь были редкостью, поскольку браки совершались не на основе чувств, а по расчету в большинстве случаев. Принц Конде женил своего сына Луи на племяннице Ришелье, из чисто политических соображений, и вся доставшаяся полководцу слава не могла избавить его от горечи этого ненавистного брака, а жена заболела психическим расстройством, чувствуя себя виноватой перед ним...
От жены требовалось блюсти свою честь, а муж, пребывая вдали от нее, имел моральное право не только бесчестить крестьянских девушек во время войны, спать с трактирными служанками и т.п., но и заводить постоянных «порядочных» любовниц, от которых приживали детей – и отправляли к жене, чтобы воспитывала. В результате у уже упомянутого выше маршала Дамвиля было трое сыновей и две дочери внебрачных, а законный наследник появился на свет, лишь когда отцу исполнилось шестьдесят. У некоторых пар дети вообще не рождались, и это было драмой, а то и трагедией: ведь весь смысл существования дворянской семьи – продолжить род… У графа Депорта было девятеро детей, из них сыновей четверо, из них один умер ребенком, а двое погибли на войне, не дожив до 25 лет. У герцога Монморанси, у Карла Ангулемского детей не было вовсе. Отец известной писательницы г-жи де Севинье погиб, когда ей было полтора года, и мать вынуждена была побираться у более зажиточных родственников, чтобы вырастить дочь. Брат графа Бутвиля погиб в девятнадцать лет в бою, а сын родился уже после гибели отца. У герцога Ларошфуко жена и четверо детей жили в поместье, а он оставался при дворе, навещая семью раз в полгода. Он не афишировал свои связи с дамами, чтобы щадить чувства жены. Это считалось удивительно благородно со стороны мужа. Когда муж ввязался в мятеж Фронды, в поместье явился отряд жандармов и герцогине было велено убираться с детьми куда хочет в двенадцать часов. Поместье было разорено, дом снесен, сады вырублены. И таких историй было много.
В принципе, военные, как дворяне, должны были относиться к любым женщинам галантно. Традиционно считалось, что мужчина должен почитать матушку, оказывать необходимые знаки внимания супруге, поддерживать сестер и воспитывать в благочестии дочерей. На практике бывало по-всякому. Привычка к грубости и насилию сказывалась и на отношении к женам. Бывали и побои, и откровенные убийства жен. Многие офицеры вообще отказывались от мысли жениться и завести детей – при их-то беспокойной жизни!
12. Отношение к имуществу, к материальным благам у военных было весьма своеобразно. Малоимущие прогуливали и пропивали все, что получали. Расчетливость, накопительство не приветствовались. Те, кому посчастливилось дожить до более трезвого возраста, лет тридцати, могли и остепениться, но порой гульба продолжалась, пока состарившийся вояка не падал с ног. После чего оставалось уходить в монастырь, в инвалидный дом, стать приживальщиком у родичей или просить милостыню по дорогам.
Богатые люди, как уже упоминалось, тратили деньги на военные нужды, а также устраивали обильные угощения, обеды, праздники для подчиненных. Зафиксирован случай, когда командиру пришлось продать все принадлежавшее ему столовое серебро, чтобы просто накормить оголодавший полк. Они же выдавали пособия и пенсии пострадавшим на войне из своих людей, а также поддерживали вдов и осиротевших детей.
Помимо исполнения этих общественных функций, богатые дворяне ни в чем не отказывали себе, устраивали праздники на многие десятки гостей, фейерверки, балеты, оплачивали труд скульпторов и садовников, разбивающих парки вокруг их особняков. Многие из этих построек и садов сейчас служат приманкой для туристов, как например Шантильи или Преси под Парижем. Проведя месяц-другой в этих комфортных условиях, маршалы и генералы возвращались в строй, восстановив свои силы.
В то время среди образованных людей была в ходу так называемая прециозная культура (от франц.слова, означающего «драгоценный»). Это была своего рода ролевая игра, требовавшая умения рассуждать на отвлеченные темы, писать стихи или хотя бы уметь оценить стихи, написанные другими, знать современную и античную литературу, мифологию и т.п. Дамы и кавалеры брали себе прозвища по героям любимых романов, устраивали галантные игры в садах, наряжаясь в древнегреческие или фантастические костюмы… Особенно популярен был роман «Астрея», созданный провансальским шевалье д’Юрфе. Казалось бы, между этим искусственным, вычурным мирком и миром военных, какими мы их описали, не могло быть ничего общего. А между тем многие из них входили в прециозные кружки, как в Париже, так и в провинции. Сам д’Юрфе был капитаном роты пеших мушкетеров, участвовал в нескольких кампаниях; именно он вызвал на дуэль изменника Дизимьё и за это отсидел в тюрьме.
13. Что касается отношения к религии, оно вообще в тот период было очень двойственным. Почитание господа бога, молитвы, соблюдение обрядов и т.п. было в основном делом женским. Религиозно настроенные мужчины уходили в монастыри, а те, кто не склонен был к этому, редко вспоминали о боге, хотя и посещали церковь по воскресеньям (вспомним эпизод с Портосом). Один известный дуэлянт намеренно устроил дуэль в день Пасхи, другой послал вызов, когда противник находился в церкви и исповедовался; тот вышел из церкви и взялся за шпагу. Отчасти они бравировали своим равнодушием к богу, отчасти были и вовсе безбожниками (в чем обвиняли не без оснований все того же принца Конде), но как правило вспоминали о Спасителе в моменты крайней опасности – тяжелой болезни, раны, личной потери или перед лицом неизбежной смерти. Знатный вельможа, в юности - один из миньонов пресловутого Генриха III, уже немолодым, после смерти жены ушел в монастырь, но через несколько лет вернулся к прежнему роскошному образу жизни, занимался политикой и интригами, тратил свое огромное состояние… и лет через десять, утомившись, снова надел рясу капуцина.
Был еще один распространенный вариант отношений с религией: обязательное принятие сана. В семьях дворян было принято, чтобы хотя бы один из сыновей стал священником. Хотел этого мальчик или не хотел, родителей не интересовало. Церковная карьера считалась не менее почетной, чем военная, и более прибыльной. Потому могли рукоположить в сан и наделить должностью епископа подростка лет четырнадцати, не готового ни морально, ни физически к служению богу. Такие «аббаты по принуждению», особенно из знатных военных семей, часто забывали о своем сане, отправлялись на войну, участвовали в сражениях и вели себя немногим лучше обычных вояк. Но притом все таинства могли свершать, и исповедать, и причастить, и мессу отслужить… Насколько верующими были такие священники, один Бог знает.
Есть несколько свидетельств о том, как обращались к богу осужденные на смертную казнь. Описания могут показаться нам слишком уж слащавыми, экзальтированными, но, судя по всему, осужденные старались вести себя, как требовал обычай – покаяться, поцеловать распятие, исповедаться и т.д. Один священник выразился так: «Я не хотел бы жить, как этот несчастный; но хотел бы умереть, как он». Вспыхивала ли в этот момент в их душах вера, или они держались за обряды как за последнее средство сохранить присутствие духа, или заботились о репутации доброго христианина ради своих семей и близких – трудно сказать. Вероятнее всего, присутствовали все эти мотивы. Так или иначе, во многих источниках просматривается впечатление, что для людей, постоянно рискующих умереть, бог представлялся именно «спасителем» - высшим существом, которое выслушает их, утешит и простит. В этом представлении есть что-то детское.
14. Занятие войной требовало особых черт характера: стойкости, выдержки, храбрости и находчивости. Длинные волосы, сережки в ушах, бантики и кружева ничего не значили – мужчине полагалось держаться молодцом, и в большинстве своем они так и держались. Естественно, к этому их готовили с детства. Ездить верхом, бегать, плавать, фехтовать, обращаться с пикой, стрелять… От этих умений зависела жизнь, удача, слава. Вельможе военные умения обеспечивали любовь и почет среди подчиненных, простым дворянам - возможность пробиться выше, сделать карьеру. В 16м веке, когда грамотность уже широко распространилась, один знатный человек, герцог, пэр, коннетабль Франции и губернатор большой провинции, отлично справлявшийся со всеми своими сложными обязанностями, не умел читать и едва мог поставить свою подпись под документами. Родители как-то забыли его выучить еще и этому… В 17 веке такого казуса уже быть не могло, и тем не менее, военному полагалось хорошо знать лишь то, что может пригодиться на поле боя – военные сочинения по тактике и стратегии, жизнеописания полководцев древности и т.п. А вот мужество, отвага, энергия требовались от всех и в большом количестве. Нельзя было раскисать, жаловаться, нужно было шутить, улыбаться и терпеть. И они терпели – зачастую до старости. Коннетабль Анн де Монморанси умер в возрасте семидесяти пяти лет – точнее, погиб в бою; маршал Шомберг умер от удара (инсульта) в возрасте шестидесяти с лишним лет, находясь при исполнении обязанностей. Маршал д’Эпернон воевал в семьдесят. И так далее. Они терпели без стона, когда хирурги чистили и зашивали им раны без всякой анестезии, они оставались в седле, получив по нескольку мушкетных пуль, и спрашивали у палача, как правильнее положить голову на плаху, чтобы уж поскорее покончить с этим грустным миром – и отдохнуть.