Мишель Монтень о врачах и медицине
Да простят  мне  врачи  мою  дерзость,  но  из  той  же  роковой  капли
зародились и воспринятые мной ненависть и презрение к их  науке;  антипатия,
которую я питаю к их  искусству,  несомненно  мной  унаследована.  Мой  отец
прожил семьдесят четыре года, мой дед -  шестьдесят  девять,  а  мой  прадед
около восьмидесяти лет, не прибегая ни к каким медицинским средствам. Должен
пояснить: все то, что не употребляется в повседневной жизни,  ими  считалось
лекарством. Медицина складывается из  примеров  и  из  опыта,  но  таким  же
образом составилось и мое мнение о ней. Разве это не  вполне  достоверный  и
весьма убедительный опыт? Я не уверен,  сумеют  ли  они  наскрести  в  своих
анналах троих таких же людей,  как  мой  отец,  дед  и  прадед,  родившихся,
выросших и умерших в одной и той же  семье,  под  одним  и  тем  же  кровом,
которые прожили бы столько  же  лет,  подчиняясь  их  правилам.  Они  должны
признать, что в этом вопросе если не научные соображения, то удача - на моей
стороне, а для врачей удача важнее научных соображений. Пусть  не  ссылаются
они в доказательство своей правоты на меня, каков я сейчас; пусть не  грозят
мне, находящемуся в когтях болезни; это был бы чистейший  обман.  Бесспорно,
что приведенные мной примеры из истории моей семьи  красноречиво  говорят  в
мою пользу, и врачи становятся перед ними  в  тупик.  В  человеческих  делах
такое постоянство редко. Прадед мой родился в 1402 году,  так  что  все  это
длится в нашей семье почти двести лет  (недостает  лишь  восемнадцати).  Нет
поэтому ничего удивительного, что  опыт  начинает  нам  изменять.  Пусть  не
ссылаются на боли, во власти которых я нахожусь: разве мало тех сорока  семи
лет, в течение которых я не  знал  болезней?  Если  даже  я  стою  у  своего
жизненного предела, все же путь мой был достаточно долог.
     Мои  предки   не   любили   медицину   по   какому-то   непонятному   и
бессознательному  чувству.  Уже  один  вид  лекарств   внушал   моему   отцу
отвращение. Мой дядя по отцовской линии, духовное лицо, господин де Гожак, с
детства отличался болезненностью, но  умудрился  все  же  при  своем  слабом
здоровье прожить шестьдесят семь  лет;  и  вот,  когда  однажды  он  заболел
тяжелой и длительной лихорадкой, врачи велели объявить ему, что если  он  не
прибегнет  к  медицинской  помощи  (они  называют  помощью  то,  что   часто
оказывается помехой), то неминуемо умрет. Как ни напуган был  этот  милейший
человек объявленным ему суровым приговором, но ответил: "Значит, я уже  могу
считать себя  мертвым".  Однако,  по  милости  божьей,  предсказание  врачей
оказалось ложным, что выяснилось весьма скоро.
     Из братьев моего отца - а их было трое - только самый младший, господин
де  Бюссаге,  который  был  немного  моложе  других,   признавал   врачебное
искусство, думаю, потому,  что  ему  приходилось  иметь  дело  и  с  другими
искусствами, - ведь он состоял советником  парламента.  Но  результат  этого
признания был весьма неутешительный, ибо, будучи на  вид  самым  крепким  по
сложению из братьев, он умер значительно  раньше  их,  за  исключением  лишь
одного брата, господина де Сен-Мишеля.
     Возможно, что это врожденное отвращение к медицине я воспринял от  них,
но если бы это была единственная причина моего  отрицательного  отношения  к
ней,  я  попытался  бы  побороть  его.  Ибо  все  такого  рода   склонности,
возникающие в нас без участия разума, оказываются  ошибочными:  своего  рода
болезнь, с которой следует бороться. Не  исключено,  что  у  меня  была  эта
склонность, но я еще углубил и  упрочил  ее  своими  размышлениями,  которые
привели меня к сложившемуся  у  меня  мнению  о  ней.  Я  не  выношу,  когда
отказываются принимать  лекарство  лишь  на  том  основании,  что  вкус  его
неприятен; это не в моем  духе,  ибо  я  считаю,  что  ради  здоровья  стоит
претерпеть всякие надрезы и прижигания, как бы мучительны они ни были.
     Вместе с Эпикуром я  полагаю,  что  надо  избегать  таких  наслаждений,
которые влекут за собой еще большие страдания,  и  принимать  с  готовностью
страдания, несущие за собой несравненно большие наслаждения.
     Здоровье - это  драгоценность,  и  притом  единственная,  ради  которой
действительно стоит не только не жалеть времени, сил, трудов и всяких  благ,
но и пожертвовать ради него частицей самой жизни, поскольку жизнь  без  него
становится  нестерпимой  и  унизительной.  Без  здоровья  меркнут  и  гибнут
радость, мудрость, знания и добродетели;  достаточно  противопоставить  всем
самым убедительным направлениям, которыми философы пытаются  нас  уверить  в
обратном, образ, скажем, Платона: предположим, что он  поражен  падучей  или
апоплексией, и посоветуем ему  призвать  в  данном  случае  на  помощь  свои
благородные  и  возвышенные  душевные  качества.  Всякий  путь,  ведущий   к
здоровью, я не решался бы назвать ни чересчур  трудным,  ни  слишком  дорого
стоящим. Но у меня  есть  кой-какие  другие  соображения,  побуждающие  меня
относиться весьма недоверчиво к товару, который нам хочет всучить медицина.
     Я вовсе не утверждаю, что не существует никакого врачебного  искусства.
Не может быть никакого сомнения в том,  что  среди  неисчислимого  множества
существующих в природе вещей есть и  благотворные  для  нашего  здоровья.  Я
прекрасно знаю, что есть некие целебные травы, которые увлажняют, и  другие,
которые сушат; что хрен обладает  ветрогонным  свойством,  а  листья  кассии
действуют как слабительное. Я знаю еще много  разных  других  средств  и  не
сомневаюсь в их действии, так же как и в том, что  согреваюсь  от  вина  или
насыщаюсь бараниной: говорил же Солон [15], что, подобно другим  лекарствам,
еда является средством, излечивающим болезнь голода. Я  не  отрицаю  пользы,
извлекаемой нами из богатств природы, и не сомневаюсь ни в ее могуществе, ни
в том, что мы имеем полную  возможность  применить  ее  средства  для  наших
целей. Я вижу, как щуки и ласточки прекрасно используют их. Но я не  верю  в
измышления нашего разума, нашей науки и искусства, в которых мы не знаем  ни
границ, ни меры и в угоду которым поступились природой и ее предписаниями.
     Подобно тому как мы называем правосудием  груду  первых  подвернувшихся
нам под руку законов, применяемых часто весьма  нелепо  и  несправедливо,  и
подобно тому как те, кто смеется над этим и изобличает эту глупость,  отнюдь
не стремятся изобличить само это благородное занятие, а лишь  хотят  указать
на злоупотребление священным именем правосудия и на профанацию его, -  точно
так же и в медицине я глубоко чту ее славное  название,  цели,  которые  она
себе ставит, и те столь полезные вещи, которые она сулит человечеству, но  у
меня нет ни почтения, ни доверия к тому, что слывет у нас медициной.
     Прежде всего опыт повелевает мне опасаться медицины, ибо  на  основании
всего того, что мне приходилось наблюдать,  я  не  знаю  ни  одного  разряда
людей, который так рано заболевал бы и так поздно излечивался, как тот,  что
находится под врачебным  присмотром.  Само  здоровье  этих  людей  уродуется
принудительным, предписываемым им режимом. Врачи не довольствуются тем,  что
прописывают нам средства лечения, но и делают здоровых  людей  больными  для
того, чтобы мы во всякое время не могли обходиться без них. Разве  не  видят
они в неизменном и цветущем здоровье залога серьезной болезни в  будущем?  Я
довольно часто болел и, не прибегая ни к какой врачебной  помощи,  убедился,
что мои болезни легко переносимы (я испытал это при всякого рода болезнях) и
быстротечны; я не омрачал их течения горечью  врачебных  предписаний.  Своим
здоровьем я пользовался свободно и невозбранно,  не  стесняя  себя  никакими
правилами или наставлениями и  руководствуясь  только  своими  привычками  и
своими желаниями. Я могу болеть где бы то ни было, ибо во время болезни  мне
не нужно никаких других удобств, кроме  тех,  которыми  я  пользуюсь,  когда
здоров. Я не  боюсь  оставаться  без  врача,  без  аптекаря  и  всякой  иной
медицинской помощи, хотя других эти вещи пугают больше,  чем  сама  болезнь.
Увы, не могу сказать, что сами врачи показывали нам, что их  наука  дает  им
хоть какое-нибудь заметное преимущество перед нами, что  они  благоденствуют
не в пример нам или что они более долговечны.
     Нет такого народа, который на протяжении  веков  не  обходился  бы  без
медицины, особенно в раннюю, то есть в самую лучшую и счастливую пору своего
существования. Но и в наше время  одна  десятая  мира  живет  без  медицины;
многие народы, не зная ее, более здоровы и более долговечны по  сравнению  с
ними; а если взять французов,  то  простой  народ  благополучнейшим  образом
обходится без нее. Медицина появилась у римлян  шестьсот  лет  спустя  после
основания Рима, но после того как они испытали ее действие, она была изгнана
из их города по почину Катона Цензора, показавшего пример, как  легко  можно
жить без нее: он сам прожил восемьдесят пять лет,  и  жена  его  прожила  до
глубокой старости - не то чтобы без  "лекарств",  а  без  врачей  [16];  ибо
всякое  благотворно  действующее  на  нас  средство   может   быть   названо
"лекарством".  По  словам  Плутарха  [17],  он  поддерживал  здоровье  своих
близких, кормя их (насколько помню) зайчатиной, подобно тому как аркадцы, по
утверждению Плиния [18], излечивали все болезни коровьим молоком. А ливийцы,
по словам Геродота [19],  как  правило,  пользовались  на  редкость  хорошим
здоровьем благодаря особому их обычаю, а именно: когда  ребенку  исполнялось
четыре года, они прижигали ему жилки на темени  и  на  висках,  чтобы  он  в
дальнейшем не страдал от каких-либо  простуд  и  воспалений.  А  разве  наши
деревенские жители не употребляют при  всякой  болезни  снадобье  из  самого
крепкого вина, сваренного с шафраном и пряностями, которое  действует  с  не
меньшим успехом?
     И говоря  начистоту,  разве  все  эти  разнообразные  и  противоречивые
предписания не клонятся в конечном счете к одной и той же  цели  -  к  тому,
чтобы очистить желудок? И разве простой слуга не в состоянии  применить  эти
средства?
     Но я далее не уверен в полезности этого всеми рекомендуемого средства и
не знаю, не нуждается ли наш организм в том,  чтобы  эти  отбросы  некоторое
время оставались в нем, подобно тому как вино, чтобы  не  портиться,  должно
выделять осадок.  Ведь  нередко  у  здоровых  людей  по  непонятной  причине
начинается  рвота  или  понос,  сопровождающиеся  усиленным  выведением   из
организма  отбросов  пищеварения,  причем  эта  чистка   вовсе   не   бывала
необходимой с самого начала и не приносила никакой пользы  в  дальнейшем,  а
оказывалась, наоборот, вредной. Недавно я вычитал у великого  Платона  [20],
что из трех видов движения, свойственных человеку, опаснейшими являются  те,
что связаны с облегчением кишечника, и потому ни один  разумный  человек  не
должен прибегать к лечению  слабительными  без  крайней  необходимости,  ибо
такими противодействующими средствами можно только вызвать и  усилить  боль.
Болезни следует смягчать и излечивать разумным  образом  жизни;  напряженная
борьба между лекарствами и болезнью  всегда  причиняет  вред,  так  как  эта
схватка происходит в нашем организме, на лекарство же нельзя полагаться, ибо
оно по природе своей враждебно нашему  здоровью  и  применение  его  вызвано
только теми нарушениями, которые совершаются в нас. Предоставим же  организм
самому себе: природа, помогающая блохам и  кротам,  помогает  и  тем  людям,
которые терпеливо вверяются ей подобно блохам и кротам. Мы можем до  хрипоты
понукать нашу болезнь, - это ни  на  йоту  не  подвинет  нас  вперед.  Таков
неумолимый ход вещей в природе. Наши страхи, наше отчаяние  не  ускоряют,  а
лишь задерживают помощь природы. Болезнь должна  иметь  свои  сроки,  как  и
здоровье. Природа не нарушит установленного ею порядка ради одного  человека
и в ущерб другим, ибо тогда воцарится беспорядок. Будем следовать  ей,  ради
бога, будем ей подчиняться. Она ведет тех, кто следует за ней, тех  же,  кто
сопротивляется, она  тащит  силком  вместе  с  их  безумием  и  лекарствами.
Прочистите лучше мозги: это будет полезнее, чем прочистить желудок.
     Одного спартанца спросили,  каким  образом  он  прожил  здоровым  столь
долгую жизнь. "Не прибегая к медицине",  -  ответил  он  [21].  А  император
Адриан, умирая, неустанно повторял, что обилие лечивших его врачей  погубило
его [22].
     Некий незадачливый борец заделался врачом. "Вот здорово! -  сказал  ему
Диоген. - Ты прав; теперь ты будешь загонять в гроб  тех,  кто  раньше  клал
тебя на обе лопатки" [23].
     Счастье врачей в том, что, по выражению Никокла [24], их удача  у  всех
на виду, а ошибки скрыты под землей, но,  кроме  того,  они  обычно  искусно
используют все, что только можно; если в нас есть крепкая и здоровая  основа
от природы или по воле случая, или еще по какой-нибудь  неизвестной  причине
(а таких причин несметное множество), то они вменяют это  в  заслугу  именно
себе. Если пациенту, находящемуся под присмотром  врача,  повезет  в  смысле
излечения  какого-нибудь  недуга,  врач  обязательно  отнесет  это  за  счет
медицины. Случайности, которые помогли излечиться мне и тысяче других людей,
не прибегающих к помощи  врачей,  они  обязательно  припишут  себе  и  будут
похваляться ими перед своими больными; но, когда дело идет о  плохом  исходе
болезни, они  полностью  отрицают  свою  вину  и  сваливают  ее  целиком  на
пациентов, ссылаясь на такие пустяковые причины, каких  всегда  можно  найти
великое множество: такой-то заболел из-за того, что оголил  руку,  такого-то
погубил стук колес -

               rhedarum transitus arcto
     Vicorum inflexu -

     {Проезд повозок по узким поворотам улиц [25] (лат. ).}

     в таком-то случае всему виной открытое окно, в  другом  -  что  больной
лежал на левом боку, в третьем - что больной  подумал  о  чем-то  тягостном.
Словом, какого-нибудь  слова,  сновидения  или  мельком  брошенного  взгляда
вполне достаточно, чтобы они полностью сняли с  себя  всякую  вину.  В  иных
случаях врачи, если им вздумается, пользуются даже  ухудшением  в  состоянии
больного, действуя  способами,  в  которых  у  них  никогда  не  может  быть
недостатка: если болезнь от применения прописанного ими лечения обостряется,
они уверяют, что без их лекарств было бы еще хуже.  Выходит,  что  тот,  чью
простуду они обратили в ежедневную  лихорадку,  без  их  помощи  страдал  бы
непрерывными приступами ее. Они не боятся плохо делать свое дело, так как  и
плачевный исход умеют обратить себе на  пользу.  У  врачей  несомненно  есть
основания требовать от больного веры в прописываемые ими средства, ибо  надо
действительно быть очень простодушным и податливым, чтобы  довериться  столь
сомнительным фантазиям.
     Платон вполне справедливо говорил [26], что врачам позволительно  лгать
сколько угодно, ибо наше выздоровление зависит от  их  щедрых  и  обманчивых
посулов.
     Эзоп, писатель  редкого  дарования,  всю  глубину  мастерства  которого
способны оценить лишь немногие,  бесподобно  рисует  нам,  как  деспотически
врачи властвуют над своими несчастными пациентами, подавленными  болезнью  и
страхом. Так, например, он рассказывает [27]: однажды врач спросил больного,
как подействовало на него лекарство, которое  он  ему  прописал.  "Я  сильно
потел от него", - ответил больной. "Это очень хорошо",  -  сказал  по  этому
поводу врач. Когда некоторое время спустя врач снова спросил больного о  том
же, больной заявил: "У меня был сильнейший озноб, меня всего трясло". - "Это
хорошо", - промолвил врач. Когда же врач в третий раз спросил больного,  как
он себя чувствует, последний ответил: "Я чувствую, что весь распух,  как  от
водянки". - "Вот и прекрасно", - заявил врач. Вслед за тем к больному  зашел
проведать его один из близких и осведомился, как  он  себя  чувствует.  "Так
хорошо, друг мой, - сказал больной, - что просто помираю от этого".
     В Египте существовал более справедливый закон, по которому врач  брался
за лечение больного с условием, что в течение первых трех дней  болезни  сам
больной отвечал за все, что могло с ним приключиться, по прошествии же  трех
дней за все отвечал уже врач; и в самом деле, какой иной смысл имело то, что
покровитель врачей, Эскулап, был поражен молнией  за  то,  что  воскресил  к
жизни Ипполита?

     Nam pater omnipotens, aliquem indignatus ab umbris
     Mortalem infernis ad lumina surgere vitae,
     Ipse repertorem medicinae talis et artis
     Fulmine Phoebigenam stygias detrusit ad undas;

     {Но всемогущий отец [Юпитер], негодуя на то, что какой-то смертный  мог
вернуться из обители подземных теней к сиянию  жизни,  сам  поразил  молнией
изобретателя подобного врачебного искусства и низринул Фебова  сына  в  воды
Стикса [28] (лат. ).}

     а его преемники, отправляющие столько душ на тот свет,  освобождены  от
ответственности!
     Какой-то врач выхвалял  перед  Никоклом  огромную  важность  врачебного
искусства: "Это бесспорно, - ответил Никокл, - ведь оно  может  безнаказанно
губить столько людей" [29].
     Если бы я был на месте  врачей,  я  окружил  бы  медицину  священным  и
таинственным ореолом: врачи в свое время положили хорошее начало этому делу,
но не довели его до конца. Врачи умно поступили,  объявив  богов  и  демонов
родоначальниками  медицины,  создав  особый  язык  и  особую   письменность,
невзирая на философское наставление, гласящее, что безумно  давать  человеку
благие советы на непонятном ему наречии - Ut  si  quis  medicus  imperet  ut
sumat:

     Terrigenam, herbigradam, domiportam, sanguine cassam.

     {Как если бы какой-нибудь врач предписал больному принять "земнородную,
траноходную, домоносную, кровочуждую" [30] (лат. ).}

     Под стать их искусству было правило - его придерживаются все  пустые  и
мнимые науки, толкующие о сверхъестественном,  -  которое  требовало,  чтобы
больной заранее верил им и был  убежден  в  правильности  их  действий.  Они
твердо  держатся  этого  правила  и  считают,  что  самый  невежественный  и
несмышленый лекарь более полезен больному, который верит в него,  чем  самый
опытный, но незнакомый больному врач. Даже  выбор  большинства  их  лекарств
загадочен и таинствен; вроде, например, левой ноги черепахи,  мочи  ящерицы,
испражнений слона, печени крота, крови, взятой из-под правого  крыла  белого
голубя, а  для  нас,  злополучных  почечных  больных  (до  того  глубоко  их
презрение к нашей болезни!), истолченный в  порошок  крысиный  помет;  можно
перечислить еще много  подобных  нелепостей,  которые  скорее  смахивают  на
колдовские чары, чем на серьезную  науку.

Gutta rosa (rosacea) и noli me tangere: когда на нос садится бабочка

В конце XVI в. в Европе развивается дерматология, учение о кожных болезнях. Но два заболевания, вынесенные в заголовок поста, были описаны медиками намного раньше. Их нередко путали (путают даже в XXI в., когда есть различные методы диагностики). Но в одном случае "бабочка" на лице доставляла пациенту только моральные страдания и некоторый физический дискомфорт, а в другом - могла "съесть" его за 5 лет. Как полагают сегодня, источник заболеваний один - чрезмерно активная иммунная система, атакующая собственный организм, но в "наше" время об этом, конечно, не знали.

Gutta rosa или gutta rosacea (фр. goutterose или couperose) была описана в XIV в. французским хирургом, Ги де Шолиаком, как красное поражение на лице, в области носа и щек. Лечили этот недуг втиранием мази из ртути, серы и бычьей крови, кровопусканиями, пиявками, которых ставили на лицо (бррр!). Конечно, безуспешно - ее и сегодня не умеют лечить, только подавлять симптомы.

Начиналось все безобидно - ярким (иногда "жгучим", "покалывающим") румянцем на щеках после малейшего волнения или подвижных игр, прогулок в солнечный или морозный день, сытного обеда. С годами румянец становился постоянным, появлялась та самая "бабочка": красный нос и расходящиеся от него пятна, подбородок часто тоже был задет. Лицо покрывалось сыпью и принимало "обожженный" вид или вид, как у запойного пьяницы. Кожа горела, зудела, иногда становилась грубой. Намного реже (и обычно у мужчин) болезнь принимала обезображивающие формы: с утолщением носа, ушных мочек, наростами на лбу. В самом худшем варианте портилось зрение, и человек даже мог ослепнуть. На продолжительность жизни болезнь не влияла, но с возрастом ее течение ухудшалось.

Однако бывало и так, что gutta rosa становилась предвестником грозных заболеваний, которые в "наше" время просто не умели определять (например, целиакии). Тогда пациент угасал от истощения.

Типичный пациент "нашей" эпохи:

- дама лет 30-50 (в этом возрасте болезнь проявляла себя во всей красе, и кожа была уже основательно испорчена). Лекари знали, что gutta rosa обычно поражает "нежных женщин", и приписывали ее возникновение избытку флегмы в организме;

- чаще дворянка или из семьи буржуа: на столе крестьян обычно отсутствовали продукты, ухудшающие течение болезни - жареное мясо, вино, пряности, фрукты, сахар. И косметикой они не пользовались. В то же время, крестьяне работали в поле под палящими лучами солнца, а это еще один провоцирующий фактор;

- белокожая, светловолосая или рыжая, светлоглазая. Чаще немка, шведка или (внезапно) уроженка Южной Италии. Впрочем, во Франции, Северной Италии и Испании болезнь в "наше" время тоже встречалась. Гасконцам и, вообще, южанам (итальянцы - исключение) - нечего бояться, у смуглых людей gutta rosa встречается крайне редко. Зато у них бывает noli me tangere, но об этом ниже;

- нервическая особа, склонная к мигреням, судорогам, меланхолиям и истерикам; болезненно худая, мающаяся животом. Нет, "ожог" на коже не был следствием тонкой душевной организации (психосоматики, как сказали бы сегодня), просто иммунная система "била" не только по лицу, но и по голове, и по животу (gutta rosa родственна непереносимости глютена). Но наша дама, получив волнующее известие (мужа ранили на войне/дуэли и т.п.), могла проснуться на другое утро с таким лицом, словно ее ошпарили кипятком. И, в целом, собственное отражение в зеркале не прибавляло ей радости, поэтому меланхолия только ухудшалась.

Болезнь чаще поражала сразу нескольких членов семьи, передавалась по наследству (дети от близкородственных браков особенно рискуют). Сегодня она очень распространена - 10% по миру, в Германии - 12,5. Данных о распространенности в XVII в. нет, но gutta rosa была описана как отдельная болезнь и ее пытались лечить. Еще в XIX в. она принимала уродующие формы. Сегодня до этой стадии стараются не доводить или, если дошло, корректируют с помощью хирургии. До XIX в. изображений женщин с gutta rosa нет, только мужчины. Дамы, вероятнее всего, замазывали лицо белилами и не страдали тяжелыми уродствами.

Поздняя стадия gutta rosa (утолщение носа) на картине Доменико Гирландайо, XV в.

Высказывается мнение, что поздние автопортреты Рембрандта также изображают запущенную gutta rosa.

Начинающееся утолщение носа на портрете кардинала Гаспара де Борха, XVII в.

А теперь о noli me tangere, которую путали с gutta rosa. Название этой болезни - довольно поэтичное. Это цитата из Евангелия от Иоанна 20:17 - "Не прикасайся ко мне" (фраза, сказанная Воскресшим Христом Марии Магдалине). Однако оно говорило само за себя: считалось, что если пытаться лечить этот недуг, он только усилится. Более известно другое название - lupus, волчанка. Заболевание описано почти на сто лет раньше, чем gutta rosa. Оба названия известны с эпохи Средневековья, но волчанкой чаще называли круглые язвы на ногах, а "не тронь меня" - это та самая бабочка на лице. Болезнь считали разновидностью проказы. Сама проказа (инфекционное заболевание, лепра) была фактически побеждена в XV в., поэтому в "наше" время под этим словом подразумевали самые разные кожные болезни. Noli me tangere умели отличать от карциномы (рака).

Типичный пациент - тоже женщина, но уже не дворянка, а крестьянка (еда никак не влияет на течение волчанки, а вот солнечный свет - очень даже). Скорее всего, испанка из андалусской деревни. Волчанка - бич сельской местности на Юге Испании. Еще более вероятно - она индианка (тоже в Испании или в Новом Свете). Она моложе пациентки с gutta rosa, девочка-подросток или молодая женщина лет 20-ти. Сколько она проживет - вопрос. Считается, что до открытия гормональных препаратов и лекарств, подавляющих иммунитет, с момента появления "бабочки" человек жил не более 5 лет. Но сейчас есть люди, которые отказываются от лечения - и живут долго. Страдают от проявлений болезни, но живут, растят детей. Возможно, дело в не совсем точном диагнозе. У той же волчанки есть много разновидностей. И gutta rosa может давать схожую картину - и внешне, и по анализам.

Выводы: медики нашей эпохи знают о разных кожных болезнях (хоть часто можно услышать и общий термин "проказа"). Знают они и что часть пациентов с румянцем-бабочкой гибнет молодыми, а часть - проживает долгую жизнь. Лекарь в Андалусии, увидев характерную сыпь на лице юной девушки, скорее всего, вынесет неутешительный диагноз. А вот француз, немец или итальянец, увидев белокожую даму постарше с такой же сыпью, примется пользовать ее бычьей кровью, ртутью и серой, надеясь на успех.

Отредактировано Перо (2022-06-15 23:24:27)

Беременный мужчина. 16+

Медиков, юристов и богословов "нашей" эпохи (особенно испанских) очень интересовала тема гермафродитизма как чуда Божьего. На самом деле, в мире количество людей, рождающихся с неопределенным полом, примерно совпадает с количеством рыжеволосых, а в Испании оно даже немного выше. Повышен этот процент и для темнокожих рабов, вывезенных из Африки. Конечно, говорить о засильи гермафродитов в Испании не приходится, однако шанс встретить полумужчину-полуженщину вполне существует.

В Раннее Новое время гермафродитов не считали монстрами и тем более не сжигали на костре за нетипичное строение тела. Гермафродитизм не был преступлением. Мишель Фуко, писавший обратное, несколько неправильно интерпретировал исторические сведения, и современные исследования давно развенчали миф о преследуемых инквизицией гермафродитах. Они, действительно, иногда попадали под суд, но не за то, какими родились, а за преступления против Церкви - как и другие испанцы.

Медики "нашей" эпохи различали четыре вида гермафродитов:

- мужской: те, у кого преобладает мужское строение тела и мужское поведение;

- женский: те, у кого преобладает женское строение тела (они же трибады, их обвиняли в любви к женщинам);

- несовершенный: люди с одинаково хорошо сформированными органами обоих полов, однако бессильные и бесплодные;

- совершенный: люди с одинаково хорошо сформированными органами обоих полов, могущие и зачать ребенка женщине и понести от мужчины, и оплодотворить сами себя.

Современная медицина отрицает существование совершенного гермафродитизма у млекопитающих, да и сами врачи "нашей" эпохи в нем сомневались. Постепенно получало распространение мнение, что все гермафродиты - это женщины с нарушенным строением гениталий.

Третьего пола в Новое время официально не существовало, поэтому необходимо было выбрать, кем считать гермафродита: мужчиной или женщиной. Если с первыми двумя видами сложности, теоретически, не возникало, то в случае, когда определить доминирующий пол было невозможно, выбор предоставляли самому человеку.

Здесь нужно сделать оговорку: нередко медиков и повитух приводило в затруднение даже то, что clitores у женщины был чуть длиннее дюйма (2,5 см), как было в случае Томаса/Томазин Холл, английского солдата на французской службе в 1620-х. И это уже был повод признать ее гермафродитом (вообще, бытовало мнение, что эта часть тела существует только у трибад, а у обычных женщин ее нет). Кроме того, при определении пола значительное внимание уделялось поведению человека, его характеру и склонностям, а не только строению его тела и физиологии. Так, как уже говорилось выше, появление менструаций вовсе не превращало мужчину в женщину.

В таком сложном случае после врачебного осмотра гермафродита приводили к епископу, где он приносил клятву, что отныне будет носить только мужское или только женское платье и жить по обычаям выбранного пола. Если он нарушал клятву, в Испании его ждала бы смертная казнь. Однако эта угроза исполнялась далеко не всегда.

А теперь самое интересное: платье определяло человека. Женщина с чуть нетипичным строением гениталий и мужскими привычками и склонностями, принеся клятву жить как мужчина, могла венчаться с другой женщиной - и никто не обвинил бы ее в содомском грехе, могла заниматься мужским ремеслом, вступать в гильдии или даже открыть фехтовальный зал и набрать учеников. А вот влюбиться в мужчину более не имела права, ибо сама теперь считалась мужчиной. Хотя и здесь на практике бывали исключения.

Существовал один запрет на профессию для гермафродитов - они не могли стать монахами/монахинями или быть рукоположены в священники. Богословы и законники боялись, что гермафродиты станут искушением для своих собратьев или паствы. Однако и это правило можно было обойти. Оно касалось только гермафродитов, о которых сразу было известно, что они таковы. Если факт гермафродитизма открывался позднее, могло быть три варианта развития событий:

- человека удаляли из монастыря, освобождая от обетов/лишали сана;

- человеку позволяли перейти в другой монастырь, сменив имя - в соответствие с тем, какой пол в нем преобладал;

- все оставляли как есть; для этого требовалось разрешение Папы Римского, и получить его могли обычно только люди с деньгами и связями.

Как следует из инквизиционных протоколов, подобное разрешение было у отца Хуана Диаса Доносо, приходского священника в Сафре (Испания), официально рукоположенного. Отец Хуан попал в поле зрения инквизиции в 1630-х гг., потому что много лет злостно нарушал целибат - с мужчинами. Следователи предполагали, что речь идет о случае содомии, однако отец Хуан на поверку оказался женщиной, никаких мужских органов у него не обнаружилось. Инквизиторов это поставило в тупик: женщина-священник, блудница, однако предъявить ей, в общем-то нечего, никакой содомии нет.

Может возникнуть вопрос: не ошиблись ли медики, осматривавшие отца Хуана? Вероятнее всего, не ошиблись, и он, действительно был женщиной. И в Испании, и в Португалии, и во Франции бывали случаи, когда мужчины-содомиты выдавали себя за гермафродитов, чтобы носить женское платье или чтобы избежать казни. Бывали случаи, когда насильники выдавали свою жертву за гермафродита, чтобы избежать судебного преследования. Но в этих случаях вердикт врачей был однозначным: если нет женских или смешанных половых органов - значит, мужчина.

Интересно, как отец Хуан с его бурной личной жизнью не боялся забеременеть? Потому что и такие случаи бывали. Самые близкие к "нашему" времени - 1598 г. (солдат-венгр), 1601 г. (немец, кузнец и солдат-наемник, понес от сослуживца-испанца, случай произошел в Италии) и конец октября 1605 г. - парижский священник. Кроме того в Оверни ходит легенда о монахе-бенедектинце, имевшем сразу два "естества" и родившем ребенка. На самом деле, этот случай отражен в хрониках конца XV в. В 1620 г. он вновь был упомянут в книге "История Людовика XI". Часть авторов, считала историю про монаха примером самооплодотворения. Современная медицина отвергает такую возможность (не было случаев). Он мог понести только от связи с мужчиной, вероятно, с кем-то из собратьев, а про то, что "зачал без чужого вмешательства", лгал, чтобы спасти любовника. Монах благополучно разродился, и хроники не упоминают никакого особого наказания для него, за исключением строгого содержания в том же монастыре.

Случай с испанцем и немцем-гермафродитом в открытых источниках описан наиболее подробно. Даниэля Бургхаммера крестили и растили как мальчика. В 1594 г. он женился, и у его жены не возникало никаких подозрений относительно мужа, супружеский долг он исполнял исправно, только детей за семь лет брака не случилось. В 1601 г. Даниэль пожаловался на сильные боли и схватки в животе и час спустя разрешился от бремени здоровой девочкой. Послали за армейским капитаном, и Бургхаммер тут же сознался, что знал, что он наполовину мужчина, а наполовину женщина и что у него была связь с одним испанцем. Скандал в полку был знатный, однакого никого не подвергли наказанию. Местные дворяне тут же изъявили желание стать крестными чудо-младенца, родившегося у мужчины. Выкормил ребенка Даниэль сам. В части источников утверждается, что девочку потом у него отобрали, отказав ему в праве ее воспитывать, в других - об этом не говорится. Жена Бургхаммера потребовала аннулирования брака, и ее просьба была удовлетворена. Вся эта история настолько потрясла современников, что ее пересказывали даже в личных письмах.

Самое главное: ничто в этих историях не противоречит современным данным. Спонтанные беременности у генетических женщин (XX кариотип) случаются. Даже при истинном гермафродитизме (наличии как женских, так и мужских половых желез). И роды, как правило,  естественные и неосложненные.

Источники будут добавлены чуть позже

Отредактировано Перо (2023-06-29 21:28:07)