После приезда в Париж Бадремон оказался предоставлен сам себе. Что делать с этой свободой он не знал. К тому же, пока не закончились деньги, которые он получил с продажи лошади, было бы неплохо найти себе место. Связей, которые могли бы этому поспособствовать, у Жюля-Сезара не было. Поэтому, как бы не относился юноша к шевалье де Ронэ, его письмо было чуть ли не единственным шансом, хоть и слабым - Бадремон уже давно не строил иллюзий относительно своей способности к службе (особенно военной). Но все же была робкая надежда на то, что ему удастся получить место. "В конце концов, - думал он, - последнее время мне так жутко не везло, что Фортуна должна сжалиться надо мной."
В раздумьях юноша приближался к Люксембургскому дворцу. Он помедлил около дверей. Да, это только на словах де Ронэ все было просто. Но Жюль-Сезар не знал здесь никого и ничего. Придворная жизнь была для него закрытой книгой. Он совершенно не представлял, что нужно делать, что говорить и вообще, как себя держать. Все, что он знал о свете - это лишь рассказы тех его знакомых, которым посчастливилось в этом самом свете оказаться. Единственное впечатление, которое осталось в его голове после этих рассказов заключалось в том, что нужно быть очень предусмотрительным, потому как любой неосторожное слово или неосмотрительный жест могут быть поняты неверно и принести тебе множество проблем.
На всякий случай он решил действовать по совету бретера, за неимением, как говориться, лучшего. Найти какого-нибудь секретаря оказалось не совсем просто. В этом месте все кипело работой - каждый был занят, и почти никто не обращал внимания на скромного юношу. Наконец, ему удалось практически на ходу остановить одного из слуг. На вопрос относительно графа Монтрезора и его местоположения слуга недоверчиво окинул Бадремона взглядом и спросил что ему нужно. Видимо, вид у юноши был не совсем соответствующий имени того, о ком он спрашивал. На что Жюль-Сезар ответил, что ему нужно передать графу важное письмо. Он старался держаться твердо, в конечном счете, возможно, это чуть ли не единственная возможность устроить свою жизнь. Судя по всему, подействовало, потому как слуга, хоть и с сомнением, но все же решился провести его к графу.
Несколько минут в пути, и он уже стоит перед дверью кабинета.
Видимо, в такие волнительные моменты разум юноши словно затмевался, и он мало отдавал себе отчета в том, что делает. Собственно, этим по большей степени, и вызвана его смелость. Вот и на этот раз он дернул ручку двери почти не думая.
Его скромных познаний в этикете хватило на то, чтобы почтительно склониться перед графом, который ждал его по ту сторону двери.

Тон графа был резок. Бадремон невольно замер, опасаясь, что его появление стало причиной недовольства собеседника. Наверное, он явился не вовремя. Но поделать ничего уже было нельзя, как и отступать.
Он на секунду замолчал, подбирая слова. Еще когда он шел сюда и размышлял над тем, как и что будет говорить, в голове слова звучали складно, но сейчас, встретившись глазами с графом, юноша понял, что все заготовленные фразы резко покинули его, оставив после себя что-то невразумительное.
- Ваше Сиятельство, господин де Ронэ просил меня передать Вам это письмо, - он протянул графу послание, надеясь, что эта фраза не прозвучала слишком топорно для его слуха.
"Какая глупость. Наверное, он решит, что перед ним какой-нибудь невежа, " - сокрушался Жюль-Сезар про себя. Ведь дело было скорее не в невежестве, а в ужасной робости, которая всегда ему мешала.

Отредактировано Жюль-Сезар де Бадремон (2020-10-07 07:54:22)

Они отошли к окну. Помятуя этикет (точнее, те обрывки из него, что остались в памяти) Жюль-Сезар старался держаться на полшага позади.
Казалось, письмо позабавило графа, даже тон его стал как-то мягче. Про себя юноша отметил, что это хороший знак.
- К Вашим услугам, сударь, - он учтиво поклонился, когда собеседник произнес его имя. - Что касается шевалье де Ронэ, то во время последней нашей встречи рана еще причиняла ему некоторое беспокойство, но я думаю, что она не опасна для жизни. Шевалье де Ронэ... - Он замолчал не пару секунд.
Когда граф Монтрезор спросил его про бретера тот задумался. Точнее, ответ на этот вопрос для себя он уже давно знал. "Шевалье де Ронэ мерзавец и негодяй, невежа и хам. А его рана лишь справедливое последствие для дурного нрава!" И хотя Бадремон точно не знал, кто и за что ранил де Ронэ, но он был уверен, что последний получил по заслугам. Правда, учитывая тот факт, что письмо бретера произвело положительное впечатление на Его Светлость, это был не совсем тот ответ, который следовало озвучивать.
- Я нахожу, что он весьма... своеобразный человек, - наконец произнес он.

Отредактировано Жюль-Сезар де Бадремон (2020-10-14 22:55:22)

Юноша, заметив на себе изучающий взгляд графа, смутился, но при этом всеми силами старался свое смущение скрыть. Граф же, видимо, почувствовал, что отношения де Ронэ и Бадремона были не совсем дружескими. Уклончивого ответа юноши ему было недостаточно. Конечно, говорить вслух все, что он думал о бретере, Жюль-Сезар не собирался. Он хоть и был полным профаном в свете, но не настолько. Да и с точки зрения приличий было это не совсем хорошо. Не говоря уже о том, что в суждении об этом человеке было слишком много личного, говорить о котором юноша опять-таки не хотел.
- Увы, Ваша Светлость, мы несколько не сошлись характерами, - произнес он осторожно. Хотя это было мягко сказано. В голове тут же всплыла сцена в деревне, когда де Ронэ посмел поднять руку на графиню и вообще вел себя очень грубо и неприлично. Кажется, Бадремон хотел тогда заколоть его.

Обсуждение вопросов будущего было для Бадремона непростой темой. Все из-за того, что он крайне плохо представлял себе это будущее. Но, наверное, говорить графу о том, что он не строит никаких планов, а просто надеется получить место, чтобы сводить концы с концами, не лучшая идея.
- Ваша Светлость, я пока не решусь строить планов, потому как положение мое сейчас не совсем твердое. Скажу, что я пробовал себя на военном поприще, но эта стезя оказалась не по мне. Если это будет возможным, то я желал бы поступить на службу светскую.
Когда граф заговорил про язык, Бадремон мысленно пожалел о том, что так мало уделял внимания наукам. Юношу оправдывало лишь то, что они ему не особо то и давались. Но все же...
- Увы, нет, - ответил он, чувствуя себя неучем.

Жюлю-Сезару показалось, что он ослышался. Граф хотел представить его принцу. Неужели, он удостоится чести лично познакомиться с братом короля. Он даже слегка смутился от этой мысли. Для него высший свет был неким недосягаемым Олимпом, попасть на который он даже не мечтал.
- Ваша Светлость, Вы очень добры ко мне, - произнес он, старясь говорить сдержанно, но было заметно, что он волнуется. - Я бесконечно благодарен Вам. Для меня большая честь быть представленным Его Высочеству. И я буду рад занять место, которое Вы мне предложили. - К слову сказать, никаких предосудительных мыслей относительно предложения графа в его голове не возникло. Даже наоборот - ему показалось, что это то немногое, с чем он должен справиться.
В самом деле, этот визит обернулся для юноши даже лучше, чем он представлял себе. Граф, наверно, и сам не знал, как много сделал для Бадремона только что. Самое главное - он дал ему надежду.

Следуя за графом де Монтрезором, Жюль очень старался не вертеться по сторонам и сдерживать восхищенные возгласы. Люксембургский дворец был настолько великолепным, что не шел ни в какое сравнение с поместьем Бадремонов. А сколько в нем было самой разнообразной публики…
Жюль-Сезар не сразу поверил, что сейчас перед ним предстанет сам принц. Вообще, контраст между бедной комнатой в трактире и величественным дворцом был настолько резким, что все происходящее начало казаться сном. Может, через несколько минут Жюль-Сезар проснется и вновь окажется в своей простой комнате, на кровати, и поймет, что он просто бредил?
Появление самого Месье, одетого с поистине королевской пышностью, почему-то вернуло Жюля в реальность. Он тут же представил плачевное состояние своего костюма, хоть и чистого, но отчетливо убогого среди всего этого великолепия, и ужаснулся – как можно было осмелиться явиться сюда в таком виде? Жгучий стыд заставил вспыхнуть щеки ярким румянцем. Лучше бы все происходящее и впрямь оказалось просто сном. Но рассчитывать на это было, конечно, совсем глупо.
Жюль-Сезар постарался с максимальным достоинством скопировать изящный поклон графа и тщетно пытался забыть о собственном неказистом виде.
- Поэта? – растерянно переспросил Бадремон. Образ поэта ну никак не вязался у него с образом хладнокровного убийцы, безнравственного и хамоватого типа, способного устроить порку женщине, прекрасной во всех отношениях. – Поэта я не видел, только господина де Ронэ.