Невозможного…
Что ж, герцогиня де Шеврез часто хотела невозможного. Обладать абсолютным влиянием на королеву Франции, вмешиваться в политику Англии, Франции и Испании. Чтобы ею восхищались – в этот век властных мужчин – восхищались и считались с нею. Еще она хотела свободы – но и тут судьба пошла ей навстречу, дав мужа снисходительного и, в нужное время, слепого. впрочем, герцог де Шеврез умел извлечь политические дивиденды из честолюбия своей жены…

Словом, да. Она знала, что значит «невозможно», но знала так же, что невозможное может стать возможным – если сильно пожелать.  Во всяком случае, в ее жизни было именно так – и она так сильно желала этого мужчину, что его поцелуи служили прямым подтверждением, что это именно так. Они же под одним пологом, в одной постели, и их тела уже познали друг друга в том самом, библейском смысле, не один раз…

И Мари еще не пресытилась.

Более того, все чаще задавала себе вопрос, да возможно ли это – с этим мужчиной. А если нет? Если нет, чем кончится это для них – когда-нибудь оно все равно закончится.
Но не сейчас.
Не сегодня.

- Нет невозможного, - с абсолютной, искренней уверенностью возразила герцогиня де Шеврез, гладя темные волосы Теодора де Ронэ лаской не матери, но любовницы, нетерпеливо притянув его к себе. – Нет невозможного, мой невозможный. Есть только труднодостижимое.

- Вряд ли я смогу развестись с герцогом де Шеврез, - шутливо ответила Мари, скрывая за шуткой и свое волнение, и свою растерянность.
Как она может согласиться? И как она может отказать? И то, и другое равно невозможно, и, конечно, Клод Лотарингский, самый покладистый (или самый мудрый) из мужей тут не причем. К мужьям не ревнуют. Мужья – как и жены, нужны для другого. Не для любви. И даже не для страсти. Это тоже политика – все эти браки, которые заключаются вовсе не на небесах.

Они снова сделали круг, вернулись к тому же – к страсти, а потом к ревности, но на этот раз все иначе, и они ближе, и – это закономерно – ближе та пропасть, по краю которой Мари де Шеврез так виртуозно ходила, заглядывая за край. И никогда еще не была близка к тому, чтобы сорваться в нее… и что тогда? Удел всех влюбленных женщин? Ждать, ревновать, быть счастливой во время встречи и несчастной во время расставания?

- А что насчет тебя? – требовательно спрашивает она, когда шторм по имени Теодор де Ронэ на мгновение отстраняется от нее, даже шторму нужен глоток воздуха.
Жар их тел, казалось, раскалил постель, словно пустыню, но когда гореть, если не сейчас?
- Ты готов быть только моим?
Она почти готова рассмеяться – так это звучит. Они оба – как ветер, а ветрам нужна свобода. Или не так уж и нужна? Но если продавать свою душу, то не за золото или вечную жизнь – а за другую душу в замен. И с сердцем та же история.

Невозможное возможно – как и сказала Теодору де Ронэ Мри де Шеврез. Но – маловероятно. Об этом она, конечно же, умолчала. И он умолчал за что герцогиня была благодарна своему бретеру. Ну а привкус горечи на языке прекрасно снимается поцелуями, растворялся в их сладости, не полностью, конечно, но в достаточной степени, чтобы не портить этот день, и эти минуты, которые им даны как награда. А, может быть, как наказание.
Он никогда не будет только ее, как на никогда не сможет быть только его – следует ли ей печалиться из-за этого? Тогда печалиться следует из-за того, что Господь создал Мари-Эме де Роган де Монбазон такой, какой она есть. Потому что иной она не будет.
Но и он – ее бретер, играющий со смертью, делающий ей авансы, как самой желанной из женщин, другим не будет.

Странным получалось это прощание перед расставанием. Они обещали не обещая и все прочее казалось таким призрачным и неверным, что Мари де Шеврез не хотела заглядывать дальше завтрашнего дня который непременно наступит.

- Мне нужно вернутся до темноты. Напиши мне, когда вернешься.
Вряд ли кто-то мог ожидать от герцогини де Шеврез большего, но все же ее не составляло чувство, что она дает ничтожно мало.