Ближе к утру на Париж обрушился дождь – короткий ливень, простучавший сарабанду по крышам, оставивший капли воды на листьях и цветах и грязные лужи на мостовой, ибо каждому свое. К полудню они высохли, так что Мари де Шеврез могла предпринять свое путешествие к Теодору де Ронэ, не опасаясь слишком уж испачкать подол скромного платья. Для всех прочих у нее по-прежнему болела голова. Но если мигрени королевы-матери подчас были продиктованы политикой, то мигрень мадам де Шеврез носила исключительно любовный характер.

- Одеваться, - нетерпеливо приказала она Кэтти, с трудом дождавшись, пока служанка закончить обтирать ее льняной салфеткой, смоченной в ароматной воде.
Ей показалось, что Теодору больше по вкусу ирисы, а не розы, и, пожалуйста, розовое масло безжалостно изгнано из покоев герцогини де Шеврез.
Любовь женщины глубока как море, но в любое мгновение может превратиться в скудный ручеек – печальная истина. Пока женщина любит – она готова поменять духи, наряды, прическу, даже имя, если потребуется. А после у нее не допросишься и взгляда…

Мари придирчиво взглянула на себя в зеркало. В драгоценностях и кружевах легко быть ослепительной, но платье субретки больше подходит для любовных свиданий.
- Мадам прекрасна, - пылко заявила Кэтти, держащая зеркало.
- Мадам недурна собой, - поправила ее герцогиня, и, подумав, добавила. – И очень скромна.
Смех двух женщин согнал с окна птицу, рискнувшую присесть, чтобы почистить перья.
- И у мадам по-прежнему мигрень, - напомнила Мари, застегивая плащ.

Казалось, июнь будет длиться вечно, а осень не наступит никогда. Так, конечно, не бывает, но Мари наслаждалась спустившимся на нее чувством безвременья, и проливала капли своего довольства на тех, кто попадался ей на пути. Подав милостыню нищему, купив букет фиалок у девочки-цветочницы, улыбнувшись мальчишкам, занятым важным делом – требовалось выудить из канавы дохлую крысу.
Почему бы не быть счастливой пока можно быть счастливой – подумала она, подходя к дому Теодора де Ронэ.  Мы же пьем, когда чувствуем жажду и едим, когда ощущаем голод. Если всю жизнь отказывать себе в том, что делает тебя счастливым, недолго и зачахнуть. К счастью, мадам де Шеврез такая печальная судьба не грозила.

Отредактировано Мари де Шеврез (2021-04-11 17:16:35)

Она не пришла вчера – чудеса не случаются каждый день, к тому же в Париж наведалась одна из ее родственниц с юной дочерью, и обе дамы протирали подушки в гостиной Ее светлости, ведя долгие разговоры ни о чем. А к тому же… к тому же, разве ожидание не делает встречу слаще? Мари и ждала, и боялась, что вот-вот ее встречи с Теодором де Ронэ станут тем же, чем были ее встречи с другими любовниками – за редким исключением. Оттого и были эти обещания – нарушенные, встречи – не состоявшиеся, все, чтобы удержать, то, что ей кажется, не сегодня-завтра выскользнет из рук шелковой лентой. Страсть задерживается там, где есть препятствия…

Но когда Теодор де Ронэ обнял ее, когда его губы коснулись ее губ в первый раз, потом во второй, и это снова – снова – было как водоворот, который ее затягивал – Мари, конечно же, об этом уже не думала. Думают ли птицы о небе, когда летят? Вряд ли, как и рыбы вряд ли думают о воде, когда плывут. Так и герцогиня де Шеврез уже не думала о любви – любви плотской, осязаемой, но от того не менее волшебной – потому что добровольно сдавалась ей в плен...

- Я, - рассмеялась она, когда смогла смеяться, когда ее губы и ее дыхание были ей возвращены. – А ты ждал кого-то другого? Мне уйти, возможно?
Она, разумеется, знала, что нет. Возможно, в другой день, или ночь, но не сегодня, да и, к тому же, зачем ей об этом думать? Прежде чем требовать верности от Теодора де Ронэ, ей бы пришлось пообещать верность ему, а этого герцогиня де Шеврез сделать не могла бы. Хотела бы, возможно… Но в детстве она хотела получить луну, чтобы носить ее на цепочке…
- Как твое исцеление? Я вижу, тебе уже лучше!

Я ждал тебя… Если женщина неравнодушна к мужчине, эти слова могут стать отпущением всех его грехов, прошлых и будущих. Если же нет, то они сами становятся прегрешением…
Мари улыбнулась Теодору де Ронэ, и в этой улыбке было поощрение, кокетство – и удовольствие.
- Семейные дела…
И, чтобы ответ не показался холодным, или резким, добавила:
- Я думала о тебе.

Она правда думала о нем. Была рассеяна – говорила мало, позволяя дальней родственнице расписывать достоинства ее дочери, как будто стати кобылы, выставленной на продажу. Не понимала намеков, вынудив почтенную даму прямо озвучить свою нижайшую просьбу – взять мадемуазель под свое крыло. Чуть не отказала – не потому что девушка был груба или некрасива, нет, вполне себе мила и хорошо воспитана – а потому что этот визит помешал ее визиту к Теодору де Ронэ.
Но об это Мари, конечно, ему не расскажет…

- Я вижу, о тебе не забывают, - притворно нахмурившись, кивнула герцогиня на корзинку с фруктами.
Алый бант был красноречив. В расположении его пышных складок чувствовалась заботливая рука – как показалось мадам де Шеврез, женская.
Что ж, при желании Теодор де Ронэ мог бы собрать недурную коллекцию реликвий к тому локону, что у него уже был. Стоило ли ей думать об этом – определённо, нет.
Думала ли она об этом? Определенно, да.

- Без сомнения, от кардинала Бирюлля, - подтвердила Мари. – Этот бант очень… кардинальский.
Говорят, женщину может разозлить любой пустяк, но право же – лгут завистники. Мари не желала ссоры, так что даже найдись в корзине любовная записка в стихах, с полной подписью таинственной дарительницы (или дарителя), она бы только посмеялась.
Но записки не было, был виноград, была – как успел заметить Мари – бутыль с вином, а в глиняном горшочке переливались алым боком первые вишни. В другом, должно быть, паштет. Она могла бы послать такую корзинку – вроде тех, что ее служанка приносила в тюрьму.
Но ей бы и в голову не пришло вложить записку – коль скоро она сама намеревалась прийти…
Другое дело, такие корзинки с такими бантами не отправляют для того, чтобы остаться неизвестным дарителем…

- Виноград выглядит чудесно, но яблоко было бы уместнее, не находишь?
Что-то в этой корзинке и в этом алом банте настораживало герцогиню де Шеврез – и ей пришлось честно спросить себя, не ревнует ли она? Может быть, в этом дело?
Нет, не в этом
- Значит, ты определенно не знаешь, от кого этот подарок? – уточнила она, приподняв гроздь винограда, внимательнейшим образом ее разглядывая.
Яблоко…
Что-то она слышала про яблоко, и это не имело касательства к библейской истории. Что-то от мужа, о том, как во времена последних Валуа, кажется, короля Карла, принцу Конде прислали яблоко. И только внимательность одного из слуг принца спасла ему жизнь, потому что яблоко было отравленным.

Положив виноград в корзину, Мари досталаиз-за обшлага рукава платок и вытерла  пальцы.
- Ты пробовал что-нибудь? Что-то из корзины? Или, может быть, твой слуга?
Она старалась, чтобы голос звучал беззаботно, но, сказать по правде, беззаботный тон давался ей с трудом.

- Или не ошибка, - мягко возразила герцогиня де Шеврез.
Под пальцем Теодора приоткрылись губы, алые и без кармина, полные той краски, которую дает желание и страсть. На мгновение Мари и сама усомнилась в своих подозрениях – не потому что они были беспочвенны, а потому что не хотелось отравлять этот день, эту встречу, ядом подозрений. И все же…

- Сердце мое, даже если эту корзину прислала королева Франции – пусть так, я не ревную. Но, Теодор, у тебя есть не только друзья. У тебя есть и враги!
К примеру, ее брат. Мари не назвала имя, но в этом нет нужды, Теодор наверняка помнит, кто поспособствовал его заточению в Шатле. А были и другие – те, чьих имен Мари не знала…
Те, кто решил, что умирающий слишком долго умирает?
А не гонится ли она за тенью?

- Прости… Правда, прости, я не хотела… Я только беспокоюсь за тебя. Те, кто не может достичь своей цели с помощью стали, прибегают к помощи яда, ты же знаешь.
Он же знает – не может не знать, учитывая, кому де Ронэ служит. Власть не бывает безрешной.
А еще власть, как Хронос, иногда пожирает тех, кого питала.

Нельзя недооценивать врагов – могла бы ответить Мари. В ненависти люди куда более изобретательны, нежели в любви. К тому же, ненависть умеет ждать, а любовь – нет. Иногда ненависть ждет годами, чтобы нанести свой удар, и кто знает, может быть, кто-то, решив, что шевалье де Ронэ все не торопится на тот свет, решил ускорить его кончину? Никто бы не удивился – Теодор сам поддерживал эту иллюзию, притворяясь смертельно раненым.
Но слова – это лишь слова. Они прозвучат и растают в воздухе без следа… Что они изменят? Вряд ли Теодор будет заставлять пробовать свои кушанья слугу. Смерть так часто гостила у его изголовья, что право же, Мари казалось, что он бретер влюблен в нее больше, чем во всех своих женщин…

- Прости. Иногда я, оглядываясь, вижу вокруг одни интриги. Интриги в интригах… и забываю о том, что корзинка с виноградом может быть всего лишь корзинкой с виноградом.
Но ради ее каприза и для ее успокоения, корзинка оказалась за окном… а она… она не пришла вчера, хотя могла прервать докучливый и необязательный визит.
Это не ревность – не только ревность, но стоит ли об этом говорить?
Мари казалось, что нет. Есть демоны, которых можно поработить, произнеся их имена вслух – так ей рассказывал один старый еврей. Но есть и другие – их можно призвать, озвучив их имя. И озвучить их имя – значит, накликать беду.

- Я вижу, вам лучше, месье де Ронэ, - прошептала она, притягивая к себе «чудесно исцелившегося».
Он пробовал виноград, Мари об этом помнила, но все еще надеялась на то, что принимает тень за привидение.
На его губах не было привкуса яда – только ее желания.

Корзинка была забыта, тревоги были забыты, вернее – превратились в повод для шутки, а шутки вели к поцелуям, а поцелуи…
Возможно, ей следовало быть осторожнее, не ему. Влюбленную женщину видно издалека, как осколок стекла на солнце – ну, или алмаз, если угодно, но кто разберет? Сколько раз она сама разгадывала чужие секреты по вот этому сиянию? И, возможно, кто-то разгадал ее секрет, пусть она и сталась хранить его, как скупец тот самый алмаз, чудом найденный, подобранный в траве. Врагов же у нее достанет на них двоих, и на нее, герцогиню де Шеврез, и на Теодора де Ронэ…
Но думать об этом сейчас, право же, было бы непростительной ошибкой.

- Алые? Алые, и, наверное, сладкие?..
Ей хотелось смеяться  - так смеются дети, от радости, которую не могут объяснить ни себе, ни другим. Это было странно – обычно в объятиях мужчин ее посещали иные чувства и иные желания – но опять же, к чему думать об этом сейчас? День не бесконечен и время не останавливается ради них двоих… хотя, право же, это было бы очень любезно с его стороны.

Мари отстранилась – на мгновение – чтобы снять плащ. Дернуть завязки, почувствовать, как ткань сползает с плеч. На ней не семь покрывал Саломеи, но одним покровом меньше…
- Вишни достанутся птицам.
Им же достанется другое – хотела сказать она, но не успела. За окном раздался жалобный визг, собачий скулеж, оборвавшийся на высокой ноте.
Она поняла сразу. Знала, что увидит еще до того, как выглянула в окно.
Горшочек паштета выкатился из корзины и разбился, и бродячая собака решила полакомится его содержимым, вывалившимся на камни… Теперь она лежала неподвижно, и на губах ее остывала пена.

- Значит, все же, яд… - прошептала мадам де Шеврез, отступая от окна, чувствуя как холодеют пальцы.
А что было, если бы она не пришла сегодня? Или опоздала?
Картина была такой яркой, что Мари захотелось от нее спрятаться. И она спряталась, обняв крепче своего бретера, который опять прошел по самому краю. Спрятала голову у него на груди, чувствуя стук его сердца. Повторяя – он жив. Слава богу. Не сегодня.
И снова – не сегодня.

Спасла ли? А может быть, наоборот – чуть не погубила? Может быть, губит прямо сейчас, в это мгновением, тем, что не уходит? Губит тем, что неожиданно для нее самой эта связь стала чем-то большим, чем обычное любовное увлечение, которое способно скрасить жизнь – скажем, недели на три. Впрочем, подобные забавы остались для Мари давно в прошлом, даже в любви ей руководил политический расчёт – ну так здесь не было и его. Ничего не было, даже герцогини де Шеврез – к Теодору де Ронэ приходила хорошенькая субретка, а кому придет в голову следить за субреткой? Но, возможно, кому-то, все же, пришло…

Вздор – сказал бы Теодор, расскажи она ему о своих страхах. Вздор, все мы умрем. К тому же, мир не вращается вокруг блистательной особы мадам де Шеврез.
Даже если она уверенна в ином.

- А завтра? – спросила она, разрывая поцелуй – поцелуи мешают думать, поцелуи Теодора де Ронэ прогоняют из ее головы все мысли, и это счастливое забытье, забытье, в которое она готова падать снова и снова.
Но сейчас это все равно что спрятаться под кровать от пожара. Можно отворачиваться, можно шутить, но смерть только что прошла мимо, по какому-то капризу прихватив жизнь бездомной собаки, а не бретера. Вряд ли ее отпугнула поддельная реликвия, скорее, дама в черном ведет свой счет, чтобы позже предъявить его Теодору де Ронэ, и, как водится, с процентами.
- А завтра я успею тебя спасти?

А если нет – читалось в ее глазах, обращенных на Теодора. Если нет, что тогда? Что остается женщине, потерявшей любовника – молитвы, скорбь, месть? А любовники Мари де Шеврез – да стоит ли их считать, скажут в свете…
- Обещай хотя бы быть осторожнее, прошу тебя. 
Сколько женщин просили его о том же самом? И, должно быть, с тем же успехом, но что еще она могла бы сказать?
Уезжай?
Покинь Париж хотя бы на время?
Но это означало бы разлуку.

Отредактировано Мари де Шеврез (2021-05-23 16:32:25)

Значит, все-таки, разлука.
Это к лучшему – тут же сказала себе Мари. Иногда ненависть успокаивается на расстоянии. Как и любовь, да. Но от любви не умирают – помнится, они смеялись над этим, и это воспоминание она бережно сохранит в своем сердце. От любви не умирают, а яд убивает – быстро или медленно, это уже как повезет.

- Напиши, как вернешься, - попросила она.
Усмехнулась сама же на эту просьбу, такую странную для нее, для женщины, чья жизнь бури и штормы, или, хотя бы, сильные ветра, и что же, она нашла тихую гавань?
Нет – ответила себе же Мари де Шеврез – нет. Гавань – возможно. Но никак не тихую. Теодор де Ронэ был таким же странником в этой жизни, как и герцогиня де Шеврез. Два странника могут согреться у одного огня, но потом им неизменно придется разойтись, каждому в свою сторону. Но, возможно, они еще встретятся? Неделя – две недели – сейчас кажутся вечностью, но пролетят они быстро. Огонь будет их ждать – Мари лишь надеялась, что вернутся они к нему прежними.

Но привкус разлуки на губах будил страсть, хотя бы ради этого иногда стоит открывать дверь ее холодным ветрам, слишком много жара вредно для сердца…
- Завтра еще не скоро. До завтра целый день, и еще ночь.
Ее шепот касался его губ, его пальцев, а еще было желание – желание было в глазах, потемневших, как небо перед грозой, желание было разлито под кожей, заставляя ее горесть… Но если это, как утверждали священники, был всего лишь прообраз адского огня, который неумолимо спалит душу грешника, Мари готова была стремиться в то пламя, коль скоро оно дарит такое наслаждение.