Помимо квадратного двора, через который в Лувр попадали все приличные люди и некоторое количество неприличных, во дворец вело еще два или три тайных входа, о которых д'Артаньян пока еще только слышал, и несколько боковых, один из которых он этой ночью удостоился чести охранять в компании своего друга Атоса и одного из его однополчан, г-на де Портиньи. Почетным этот пост не был — ни мушкетеры, ни гвардейцы не находили увлекательными несколько ночных часов в глухом подъезде под тусклым фонарем, где единственным развлечением были визиты караульного офицера. И потому ровным счетом ничего удивительного не было в том, что после прохода сержанта де Гартье Портиньи, глянув на Атоса, внезапно вытащил тяжелый ключ, отпиравший ведущую на лестницу внутреннюю дверь, и вручил его молодому гвардейцу.

— Доверяю вам самое святое, юноша, после чести моей сестры, — провозгласил он. — Берегите его как зеницу ока, дорожите им как частицей животворящего креста, и, следуя заветам матери нашей церкви, не суйте куда не надо без ее благословения. Разве что она окажется молода, хороша собой и богата!

— Что вы имеете в виду? — пробормотал д'Артаньян, от всей души надеясь, что, если он и покраснел, его румянец останется незаметным в полумраке подъезда. Месяца, проведенного на королевской службе, оказалось недостаточно, чтобы вовсе отучить его от провинциальной стыдливости, хотя и на этом поприще он, определенно, делал успехи.

— Я сбегаю за вином, — объяснил Портиньи, отодвигая засов наружней двери. — Как вернусь, постучу. Три раза, потом еще два. А вы пока подежурите.

Обыкновенно за вином послали бы д'Артаньяна, как самого младшего, но Портиньи явно замышлял что-то еще, и порыв теплого ветра с Сены, принесший с собой вонь из замкового рва, не изменил его планов.

— Приведите ее сюда, — сострил гасконец, надеясь, что не ошибся. И пускай он был слегка задет, что его согласия не спросили, он легко утешился осознанием, что его уже считали за своего.

— Готовьте пол-пистоля, — отшутился Портиньи. Широкие доски перекинутого через ров подъемного моста загрохотала под его быстрыми шагами и смолкла снова.

Д'Артаньян снова задвинул засов и обернулся к Атосу, надеясь на объяснения, но и опасаясь выволочки.

Мягкий, но справедливый упрек товарища вызвал на щеки д'Артаньяна совершенно провинциальный румянец, и юноша в замешательстве подергал створку внутренней двери, словно проверяя, держит ли запор. Парижские нравы поначалу смущали его невыносимо, но меньше всего на свете он хотел бы выставить себя пуританином — с первого же дня в приемной капитана де Тревиля он уяснил себе, что фарисейство в мушкетерской среде не в чести — разве что из уст г-на Арамиса, который умудрялся изрекать благочестивые истины со снисходительным изяществом, придававшим им неуловимый оттенок греховности. Атос, разумеется, понимал все это, но д'Артаньян, уже изготовившись к новой попытке отточить свое скабрезное острословие, осекся в последний момент, сообразив, что его друг имел в виду не любовные похождения г-на де Портиньи, но всего лишь его пренебрежение своими обязанностями. Отвечать на это было решительно нечего, Атос снова был кругом прав, и д'Артаньян отчаянно подыскивал себе оправдания, когда мушкетер, сжалившись, решил переменить тему на новую, оказавшуюся, впрочем, такой же непростой. Нет, недаром Атос считался умнейшим человеком в полку — ни с кем иным д'Артаньяну не приходилось столько думать.

— Гм, — пробормотал гасконец, оказавшийся в весьма затруднительном положении. В самом деле, служба все еще оставалась для него внове, и в полку Дезэссара была ничуть не менее увлекательна, нежели в полку Тревиля — разве что караулы были не внутри Лувра, а вокруг. В квадратном дворе, однако, неизменно толклись люди, и ни одно дежурство не обходилось без какого-нибудь мелкого происшествия, о котором можно было затем шутить в кордегардии, а посты на улице Отрюш — темной и узкой улочке, перегороженной на обоих концах, но полной вонючих подворотен и мрачных закоулков — неизменно ощущались как опасное приключение, даже если ни одно из дежурств д'Артаньяна еще не окончилось кровопролитием. Новые приятели из полка рассказали ему, что в прошлом, когда улицу еще не охраняли, в Лувр приходили не иначе как большими компаниями — и якобы однажды сам папский нунций добрался до Луврских ворот в одной рубашке, так обнаглели грабители, устроившие на улице Отрюш что-то вроде своего собственного двора, именуемого Двором Чудес.

Д'Артаньян выслушал эту историю с откровенно скептическим выражением лица, но товарищи принялись уверять его, что это чистая правда, что Двор Чудес и его король и в самом деле существуют и что как-нибудь — скорее всего, глухой ночью — он сам увидит, как отворятся вечно закрытые ворота заброшенного особняка Пти-Бурбон и из них выедет ветхая карета, на которой король парижской швали отправится в Лувр и станет требовать, чтобы его приняли — и ведь примут же!

— Вообще-то, — нерешительно проговорил юноша, сообразив, что ему представился случай разрешить свои сомнения и не сделаться предметом насмешек, — вообще-то может, и более увлекательной. Каких-то два дня назад мне пообещали знакомство с королем парижских воров, которому порой назначает аудиенцию его величество, и я ломаю голову, есть ли у парижской швали также и кардинал.

Ответить, что мушкетерская служба, будучи более почетной, ничем не отличается от гвардейской, д'Артаньян, конечно, не мог — это было бы бестактно. Но и жаловаться он не хотел… вообще, сравнивать просто не стоило. А так ему удавалось и никого не задеть, и прояснить другой, весьма занимавший его вопрос.

Не отличаясь особой скромностью, д'Артаньян также не был склонен и к избыточной самоуверенности, и слова Атоса явились для него крайне лестной неожиданностью. Кого угодно еще он заподозрил бы в иронии или обычной дружеской приятности, но Атос никогда не лгал, а так как он явно выразился не буквально, под Парижем надо было понимать военную его часть - то есть именно ту, на которую юноша и пытался всеми силами произвести хорошее впечатление. И однако, хотя в молодом гасконце оставалось достаточно непосредственности, чтобы ответить на эти слова сияющей улыбкой, некоторый уже приобретенный им опыт подсказывал ему, что почивать на лаврах отнюдь не стоит - титул отчаянного храбреца, как бы приятен он ни был, был менее ценен, чем скромное звание хорошего товарища или даже ловкого человека. Смех, которым он встретил шутку Атоса, равно подходил под все три эти эпитета, но, возможно, тем не менее был опрометчивым.

- Наш друг Арамис бы с этим не согласился, - предположил он. Какой бы шаткой ни была почва у него под ногами, с Атосом он чувствовал себя достаточно безопасно, чтобы рискнуть сделать лишний шаг. - Но лишь в теории. И добавил бы, верно, что-нибудь ученое о недопустимости кардинала в квадрате… если только это не квадрат тюремного двора.

Отец, призывавший д'Артаньяна уважать и короля, и кардинала, пришел бы в ужас, но неприязнь королевских мушкетеров к первому министру была столь же глубокой, сколь и неистребимой, и д'Артаньян усвоил ее в полной мере. Повинуясь инстинкту, он только собирался добавить, что монастырский огород где-нибудь в Риме также будет прекрасным квадратом для кардинала, когда торопливый стук в выходящую на улицу дверь мигом заставил его забыть о политике. Однако! Атос ошибся!

Он опустил уже руку на засов, когда в его памяти всплыл мягкий упрек, полученный им минутой раньше. Дружба дружбой, а служба…

Надо ли было спрашивать у товарища пароль?

Голос, донесшийся из-за двери, был, несомненно, женским и слегка задыхающимся, как если бы его обладательница только бежала со всех ног:

- Откройте! Я знаю пароль: "Пикардия и Прованс"!

Пароль был верный, а умоляющие нотки позволяли предположить фрейлину скорее чем одну из старших придворных дам, и д'Артаньян невольно подкрутил ус, прежде чем отодвинуть засов. Пламя в висевшем у них над головами фонаре заколебалось, но не погасло, и в его трепещущем свете д'Артаньян тотчас увидел, что стоявшая на пороге дама и молода, и хороша собой. Судя по ее платью - точнее, по его расшитой золотом кайме, выглядывающей из-под длинного плаща - фрейлиной она, впрочем, не была, и, хуже того, позади нее обнаружился еще и мужчина.

- Пикардия и Прованс, - повторила она, когда д'Артаньян не отступил, чтобы дать ей пройти, и почти сразу ее тон неуловимо изменился, становясь кокетливым: - Что же вы? Пропустите нас, сударь!

- Вы не назвались, - пробормотал д'Артаньян, чувствуя себя провинциальным ослом. Надо было ответить ей что-то такое же, такое… такое… - Я не могу пропустить такую очаровательную даму, не узнав сперва, кто она.

- Ах! - шутливости в ее голосе было меньше чем досады. - Ну, что ж, я мадам де Гри из свиты ее величества. Пропустите!

Это было сказано уже повелительно, и д'Артаньян оглянулся на старшего товарища.

Дама взглянула на кавалера, и тот тотчас придвинулся ближе:

- Месье де Гри, разумеется, - произнес он тем снисходительно-насмешливым тоном, который на вспыльчивого гасконца действовал удар хлыстом на породистого коня. - С вашего позволения…

Кипя от бешенства, д'Артаньян отступил на шаг, пропуская даму, но, когда мнимый г-н де Гри проходил мимо, поймал его за рукав:

- Вы полагаете, сударь, что этот вопрос задевает честь мадам де Гри?

Молодая женщина чуть слышно ахнула. Ее кавалер, резким движением высвободив руку, в упор взглянул на юношу.

- А как полагаете вы сами, сударь? - осведомился он.

- Этот господин - мой кузен, - торопливо вмешалась мадам де Гри, поспешно хватая своего спутника за другой рукав. - Идемте же, друг мой!

Шаги их затихли за второй, внутренней дверью, и д'Артаньян обернулся к Атосу.

- Я поступил неправильно? - смущенно спросил он.

Д'Артаньян позволил себе вздох облегчения и оперся плечом на стену. Называя себя учеником-мушкетером, он отлично осознавал все преимущества своей выдумки: он был больше чем просто гвардейцем, Тревиль видел его постоянно, а раз видел, то и лучше запоминал, он учился, и он в итоге ни за что не отвечал. И однако это не было лишь средством для молодого гасконца - невозможно было бы служить бок о бок с Атосом, Портосом и Арамисом и не пытаться им подражать, и д'Артаньян, впитывая как губка воинскую премудрость, вынужденно сравнивал себя с ними со всеми и их друг с другом, придирчиво оценивая, что по-настоящему важно, а без чего можно и обойтись.

На посту они все вели себя одинаково, и юноша, не находя еще в себе отваги, чтобы осудить Портиньи, также смутно ощущал, что и чрезмерная придирчивость была бы некстати - сложное равновесие для семнадцати лет, и скупая похвала Атоса стоила в его глазах тысячи комплиментов Портиньи.

- Он ведь ей не муж… и не кузен, - осторожно предположил он и, быстрым взглядом удостоверившись, что Атос не спешит поднять его на смех, продолжил: - И мы бы не пропустили его, если бы он пришел не с ней?

В том, что имя мадам де Гри было известно мушкетеру, он не сомневался, но мог ли тот узнать ее? То немногое, что он до сих пор слышал от Атоса о женщинах, наводило на мысль, что тот, как какой-нибудь святой отшельник, либо вообще на них не смотрел, либо, на худой конец, не видел в упор.

- Зачем?.. - во взгляде, который гасконец бросил на старшего товарища, сквозило явное недоумение.

Не то чтобы до этого момента у него были настоящие сомнения. Сопровождавший мадам де Гри мужчина не хотел назваться, а имя ее мужа произнес тоном, который не оставлял сомнений в том, что он не слишком даже старался притвориться оным. Из этого все делалось очевидным: мужчина притворяется мужем женщины лишь в одном случае, ergo (влияние новых друзей чувствовалось и в выборе слов) мнимый месье де Гри был любовником дамы, и его снисходительность должна была скрыть естественное нежелание назвать вещи своими именами.

Вопрос Атоса, однако, заставил д'Артаньяна пересмотреть свои выводы, и сердце юноши забилось сильнее:

- Вы полагаете… это какая-то интрига?

Плохо скрытый восторг, с которым он произнес последнее слово, ясно показывал, что его живое воображение уже нарисовало ему одну из тех сцен, о которых он до сих пор только слышал от товарищей: новая попытка кардинала навредить всеми оставленной прекрасной королеве, зловещие шпионы, проникающие во дворец под покровом ночи, и он сам, как единственная преграда между этими злыми умыслами и несчастной жертвой. Впрочем, юноше хватило здравого смысла усомниться в этой картине:

- Больше похоже на интрижку…

Разочарование его, однако, осталось лишь в тоне - донесшийся до молодых людей слабый вскрик и последовавшие за ним невнятные звуки, которые могли указывать как на борьбу, так и на нечто более приятное, разрешились одним возгласом:

- Пустите!

Голос был женский, и призыв звучал скорее раздраженно, чем кокетливо, гневно или даже испуганно.

Д'Артаньян, уже распахнувший внутреннюю дверь, изумленно обернулся к другу, и даже в слабом свете висевшего под потолком фонаря очевидно было, насколько он растерян.

- Что я думаю? - повторил он.

Мгновением раньше он знал совершенно точно, что надо делать, но простой вопрос Атоса полностью уничтожил его уверенность. В Тарбе он бросился бы на крик дамы, приказал бы этому де Гри немедленно ее отпустить и сразился бы с ним, если бы тот не подчинился. Защищая, разумеется, честь дамы… только дама сама…

Этот де Гри… если он и вправду был ей родственником…

Но даму следовало защитить…

"Дома", - напомнил он сам себе, чувствуя, как голова идет кругом. Дома он знал, что делать. В Париже все могло быть иначе, а тут еще Лувр… и Атос остановил его…

Если бы это спросил кто-то из его сослуживцев в полку Дезэссара, гасконец, может, тряхнул бы головой, отбрасывая глупые сомнения, и последовал бы первому своему порыву. Если бы это был не Атос… с любым иным мушкетером д'Артаньян задумался бы в первую очередь о том, какое впечатление он производит, и пытаясь скрыть свои сомнения, усмехнулся бы. "Ах, дорогой Арамис… или Портос, - проговорил бы он. - У вас есть какие-то сомнения? Что думаете вы?"

Может, ему удалось бы, а может, и нет - изредка, обдумывая тот или иной разговор с Арамисом, он осознавал, что тот догадался о его уловке, но не стал выводить его на чистую воду… или что Портос сомневался не меньше, чем он. Но уважение, которое он испытывал к Атосу, не позволило ему пойти по этому пути, и краткого мгновения, которое он выиграл этим вопросом, хватило, чтобы отринуть любые сомнения:

- Разве… разве мы не должны ей помочь?

Доносившийся до них шум, меж тем, свидетельствовал, что либо мнимый г-н де Гри зажал своей даме рот, либо та не решалась более кричать, но, похоже, продолжала сопротивляться.