У одного из оставленных для охраны замка солдат в Нейи была «невеста». Скорее всего, просто подружка, но к подружкам капитаны обычно не отпускают. А солдат как раз настаивал, что получил разрешение отлучиться. Ну, и что, что капитана нет как нет? Его отпустили!

Теодор верить отказался. И положил уже руку на эфес, когда его осенило. Вернется под вечер уехавший в Париж отряд или нет – на окнах решетки, на дверях засовы. А предупредить мадам Розье следует. Или мадемуазель де Вансак, с которой Эмили уединялась явно не для того, чтобы обсудить погоду, чего доброго, сама помчится в Мадридский замок, спасать подругу от разбойников.

И потому он не стал более чинить солдату препятствий. Написал записку для мадам Розье. И предупредил, что места в постели домоправительницы ни на кого третьего не хватит, а солдаты в замке слегка одичали. Зная, что поймут его так, как он хотел. И надеясь, что этого будет довольно, чтобы никаких горничных или нянюшек к Эмили не присылали.

Расчет оказался верен. Но капитан со своим отрядом так и не вернулся. И поэтому с наступлением темноты Теодор зарядил все четыре пистолета – свои и Бадремона. И проверить все засовы отправился не только затем, чтобы дать юноше время заснуть.

– Не будет никого уже сегодня-то, ваша милость, – давешняя дуреха драила котелок на кухне. И его появление явно поняла неправильно. – Вот я засов и задвинула – чай, надо будет, постучат. А то еще и кухонную дверь запереть можно…

– Если даже постучат, не отпирай, – буркнул бретер. Не понять откровенный намек в ее глазах было трудно. Но он постарался. – Иди спать, пока дырку не протерла.

– Так мадам осерчает же…

Теодор вернулся к себе. Подождал для верности еще с четверть часа, хотя Бадремон уже спал как убитый. И, выходя из комнаты снова, прихватил свое оружие. Для слуг байка о необходимости охранять мадам де Люз могла и сойти. Впрочем, попадаться он не собирался. И, попробовав дверь спальни и обнаружив ее запертой, стучаться не стал. Только поскреб ногтем филенку.

Теодор не удержался от улыбки. Хотя единственным возможным ответом было: «Тот, от кого ты запиралась». Не думала же она, что мерзавцы, которых она подслушала в лесу, станут вежливо стучаться?

– Пират, – прошептал он. – Мерзавец и последний негодяй. В этой очереди. Он же и первый.

Дождь все еще шел. И замок – то ли впитывая влагу, то ли недовольно ее стряхивая – поскрипывал половицами и оконными рамами. Так что впечатлительному человеку могло показаться, что по темным комнатам бродит целая толпа привидений.

– Или может, призрак, – поправился бретер. – Приличия и хороших манер.

– Пират, – шепотом отозвался бретер. Его обозвали так – когда он только появился в Париже, столько лет назад, и кличка прилипла. Хотя он никогда не притворялся, что знает что-то о море. Скорее уж, пиратом надо было именовать Варгаса, но тот, как оказалось, с самого начала был Грандом. За глаза – Теодор собирался рассказать ему об этом как-нибудь, но так и не успел. – Доброй ночи, принцесса.

Пираты и принцессы были у Сервантеса. Но его принцессы вряд ли носили по ночам сорочки почти до пола. А если носили, то не такие, что то и дело сползают с плеча. А его пираты это не замечали. Не протягивали руку, чтобы коснуться ладонью холмика груди. Не подходили ближе, словно притянутые магнитом – не отнимая руки.

Но засов за собой он задвинуть догадался.

– Вы думали, что в замок заберутся разбойники, мадам, – слова продирались сквозь горло, как сквозь терновник из сказки. – Вы не ошиблись.

«Не принцесса», – мысленно согласился Теодор. И кивнул, подтверждая ее слова – не принцесса. А значит, и он больше для нее не дракон, не негодяй, не… с кем там еще сталкиваются сказочные принцессы? Для него принцессы существовали пока только на бумаге. Герцогини были как-то ближе. Или вот графини…

Еще ближе. Когда его руки легли на ее плечи, привлекая ее к нему. И летний воздух вдруг оказался слишком теплым, чтобы погасить вспыхнувший в нем пожар. И его вдох, став выдохом, всколыхнул ее кудри.

– Забрались, – подтвердил он. И закрыл ее рот поцелуем. Перешедшим во второй, а затем в третий. Da mi basia mille, deinde centum… когда он отстранился от нее снова, его губы горели. А от мыслей остался только шепот: – Deinde usque altera mille. Нет, я от тебя с ума схожу, и это не комплимент. Еще «Песнь песней» я тебе не читал!

В памяти некстати всплыл сегодняшний вопрос Бадремона. Конечно, с женщинами можно было не разговаривать. Но когда с ними можно было шутить… С Эмили было можно.

– Сейчас, – прошептал Теодор. «Как жить, любя?» – спрашивал грохочущий в жилах ток крови. «Как жить в твоих объятьях?» Во рту было сухо, и в пальцах, лежавших на талии Эмили билась кровь, молча рифмуясь с любовью. «Как быть тому, кто в силах лишь гореть»… и что-то про девочку-смерть…

Свободной рукой он вытащил из-за пояса пистолет. Положить его было некуда – или это он не видел? До кресла было далеко, не закинешь… еще выстрелит… «Как быть с тобой одной, малышка-смерть? Проклясть любовь и полюбить проклятье?» Это была уже не шутка…

Пистолет остался на приступке кровати. Еле слышно звякнула, мягко ложась на пол, оковка ножен, стукнула пряжка перевязи. Deinde usque altera mille… он отпустил ее снова, лишь начав задыхаться. Дернул за завязки, стягивающие горловину ее сорочки. Потянул вверх жесткую ткань.

– Не отпущу… – и в постель они упали, не разжимая объятий. И одеяло он натянул на ее плечи сразу. А потом задул свечу. И целовались они дальше уже на ощупь, находя друг друга в темноте, и почти беззвучно смеялись, промахиваясь.

– Я в нос мою любовь поцеловал, – зашептал Теодор внезапно, слегка отстраняясь и приподнимаясь на локте. – Был хладен он, хотя не мокр… покамест. И, несмотря на стопку одеял…

Окончиться этому образцу изящной словесности было не суждено. Снаружи под все приближающимися шагами заскрипели половицы. Бретер замер, приложил палец к губам молодой женщины. Убрал палец через несколько мгновений, поцеловал ее. И еле слышно выругался, когда характерный щелчок возвестил, что в дверном замке повернулся ключ.

– Я тоже, – Теодор мягко удержал ее руки. Он задвинул засов, никто не сумеет войти без его ведома. Если в комнату не было тайного хода – что тоже бывает. Но в любом случае, характер у него был скверный. И, когда кто-то хотел ему в чем-то помешать, он неизменно хотел помешать в ответ. – Если позволишь…

Соскочив с кровати, он кинулся к окну. Которое не открывали, верно, несколько лет – столько времени и сил потребовала рассохшаяся рама. И которое, как он убедился, распахнув его, было лишено карниза. Ближайший балкон был недосягаем. А высота первого этажа заранее отметала всякую возможность спрыгнуть на землю.

Луна – то ли из любопытства, то ли проникнувшись их положением – выглянула из-за несущихся по небу туч. Осветила чересчур пустынную комнату бледным, холодным светом. И бретер, поежившись, вернулся в кровать.

– Некоторые, – заметил он, застегивая колет, – умеют делать веревки из простыней.

– У меня есть пистолеты, – заметил бретер. Шутил он лишь наполовину – в крайнем случае можно было вытряхнуть затравочный порох и попытаться. Даже если высечь искру было мало – без трута они могли провозиться всю ночь. Но пока лунного света хватало, и… кажется, что-то такое он уже думал. И клялся самому себе, что никогда больше не будет с ней связываться, разве нет?

Кто бы их ни запер, добра от него ждать не приходилось. И тратить время на поиски чулка Теодор не стал. Но, надевая перевязь, осмотрел и каминную полку (пустую), и подоконник (такой же пустой), и наконец, столик у кровати, где стояла свеча. Огниво нашлось рядом с подсвечником. Но, уже взявшись за него, он остановился.

– Свет будет видно.

– Если отгородить плащом, ты сама ничего не увидишь. Дай лучше одеяло.

Возможно, он намеревался объяснить или показать, чем одеяло лучше плаща. Но не успел: снаружи внезапно донесся ослабленный расстоянием металлический грохот. Быстро перешедший в неравномерный стук и невнятные крики.

– Кордегардия? – шепотом предположил бретер.

- Напали? - даже при тусклом лунном свете было видно, каким воодушевлением загорелись глаза мадам де Бутвиль. - А ты не верил!

– Чушь, – огрызнулся бретер. – В здешней кордегардии стоит рыцарь. То есть рыцарские доспехи, конечно. Грохнулся, наверно.

Судя по грохоту, рыцарь скорее ходил, чем лежал. Или, может, хромал – удары металла о железо были ритмичными, но то и дело сбивались.

- Ага. И пляшет. - хмыкнула Эмили. -  А перед этим нас запер.
Она сгребла одеяло и протянула его бретёру.

– Не нужно, – отмахнулся тот. И высек искру, за ней другую. – Им не до нас.

Темноту спальни рассеяла алая искра – трут. Затем загорелась свеча.

– Если кордегардию тоже заперли… – некоторое время спустя предположил бретер. – Я не понимаю. Здесь нечего красть.