Теодор тотчас попробовал дверь. И удержал ее, когда она подалась под его рукой.

– Вы опасная гостья, мадам графиня, – прошептал он. Улыбаясь, хотя было ему не до смеха.

Грохот, доносившийся издали, давно уже стих. Сменившись более редкими, но более мощными ударами. Которые уже никак нельзя было списать на мнимых рыцарей. И Теодор был уверен, что знает, что это значит: солдаты, запертые в кордегардии так же, как они были заперты здесь, пытались вырваться наружу.

Но снаружи, похоже, никого не было. И он снова приоткрыл дверь. Выглянул, держа наготове как-то оказавшуюся в руке шпагу. А затем обернулся к Эмили.

– Ты сможешь выпустить и Бадремона? – прошептал он. – Либо он уже заметил, что меня нет, либо не проснется и от шума.

Разумнее, наверно, было бы пойти к кордегардии. Но тогда Эмили точно оказалась бы скомпрометирована.

– Прекрасно, – так же шепотом отозвался Теодор. Все еще ломая голову, что делать с Эмили. Брать ее с собой было безумием. Запереть где-нибудь – бесполезно. Даже если бы он мог ее запереть. – Тебя тоже заперли, но у тебя был ключ – ты вытащила его из замочной скважины, когда ложилась спать, но он у тебя был. Ты прибежала к нам и отперла дверь. Снаружи. Тем же ключом, так бывает. Мальчик и так влюблен в тебя по уши, а если он узнает, сколько ты всего умеешь…

Таланты Эмили мало подходили графине. И порядочный человек – а Бадремон, без сомнения, был порядочным – был бы скорее неприятно поражен, чем преисполнился бы восхищения. Особенно после того, как он застал их вдвоем. И всей его наивности не хватило, чтобы продолжать заблуждаться.

К несчастью, он был недостаточно пьян, чтобы разболтать, что он о них думает и что собирается делать. И пусть Теодор не думал, что в его планы входит доверительная беседа с Бутвилем, он предпочел бы знать точно.

Но мальчик был недостаточно пьян. И либо понимал, что супружеские измены это не его дело, либо знал, что умрет, если скажет лишнего.

Чертовы грабители. И чертовы их сообщники. Что бы им стоило подождать еще пять минут? Ни он, ни Эмили не заметили бы тогда, что их заперли.

– Спасибо, без тебя бы не догадался, – Теодор сунул Эмили пистолет и проскользнул в выделенную им с Бадремоном комнату. И лишь тогда подумал, как она могла быть напугана. Она была женщина в чужом доме, ночью. Темно, страшно, и ее заперли, а из темноты доносился непонятный грохот. И может, она надеялась, что он останется с ней.

Он поморщился. Что сейчас не смог бы увидеть никто и не заметил он сам. Но когда, дойдя на цыпочках до двух лежащих на полу тюфяков, он посмотрел на свой плащ на одном из них и мирно посапывающего Бадремона на другом, он не сразу сдвинулся с места.

Мальчишку надо было разбудить. Что бы ни происходило в замке, это было мужское дело. И, если бы Эмили можно было просто оставить тут, за закрытой дверью, он бы так и сделал. Но она ведь не останется…

Их всех просто заперли. Хотя могли бы перерезать во сне. Или не могли бы?

Он вспомнил служанку на кухне.

Она бы не смогла. А вот впустить кого надо в замок…

И этот внезапный отъезд отряда. Кто-то должен был знать, что капитан поедет. Что у него есть причина не слишком задумываться.

Марино говорил, что мальчишка делает успехи. А также, что на большее, чем урок в неделю, не согласен. Но это он говорил скорее одобрительно. И поэтому мальчишку надо было будить и брать с собой. Даже если он вообще не держится на ногах – это было мужское дело. Даже если его убьет кто угодно.

Так ничего и не решив, он сел, поставил подсвечник рядом и один за другим натянул сапоги. Вытащил из кобур Бадремона его пистолеты. И снова вышел из спальни.

– Не могу его разбудить, – шепотом сказал он. – Держи. Не благодари, я понятия не имею, в каком они состоянии.

Он забрал у Эмили свой пистолет.

– Он… Ты же его видела.

Врать Теодор не умел. Даже когда он намеревался ограничиться правдой, она часто звучала как вранье.

– Он годится лишь на то, чтобы поднять шум, – пояснил он. – А потом погибнуть, если нам придется драться. Хотя, признаю, отвлечь внимание он, верно, сможет. Эмили…

Грохот внезапно прекратился. И Теодор, опустившийся было на одно колено, застыл. Поднес палец к губам, призывая к молчанию.

– Я тебя умоляю, – прошептал он минуту спустя. Уверившись, что никто не торопится проверять, не переменилось ли что-то с пленниками. – Ты можешь не лезть в драку? Если мы… если ты сможешь отпереть дверь в кордегардию, ничего больше и не будет нужно – только отпереть. И вернуться к Бадремону.

Признаться, сперва он хотел предложить совсем иное. Их заперли – значит, вряд ли хотели убить. А раз так… почему не вернуться к тому, за чем их прервали?

Остановило его понимание, что помешать могут снова. И это будет еще неприятнее. А Эмили вряд ли согласится. А убийство могли просто отложить.

– Он будет уверен, что сам виноват, – издевательски отозвался бретер. – И в этом не ошибется.

Он поднялся с колен, оглянулся на закрытую дверь. Но, когда он снова посмотрел на Эмили, сочувствие, если оно и проглянуло на миг в его взгляде, уже исчезло:

– Убийство – не женское дело, душа моя. Утешайся мыслью, что если бы не ты, и нам бы ничего не угрожало, и он бы спокойно спал сейчас в своей постели. Но так omnia vincit justitia. Что тоже, верно, неплохо. Все же не пойму: что здесь красть?

Вопрос этот был риторическим. И он снова приложил палец к губам, прислушиваясь к окружавшей их тишине. В которой, впрочем, вскоре обозначились новые звуки, до сих пор неслышные из-за грохота – раздраженные голоса во внутреннем дворике. А ближайшее окно, даже несмотря на огонек свечи, казалось светлее чем соседнее.

Теодор на миг зажмурился. Снизу, пробившись сквозь препирательства, донесся еле слышный скрежет металла по камню. Скрежет, смешивающийся с шелестом, будто…

Поддавшись любопытству, он выглянул. Ничего не увидел – снова. Но следующая же реплика расставила все по местам.

– Он велит им копать, – шепотом пояснил он. – Тоже.

Перевода ответов не требовалось: это были отказы. Весьма цветистые, и часть этих слов Эмили могла, судя по его опыту, знать.

– Я знаю, – прошептал Теодор. И потянул молодую женщину прочь. – Это он, ночной садовник! Прокрадывается в королевские замки и хоронит в саду своих жертв!

– Нет, конечно! – возмутился бретер. Мысленно благословляя скрывший его усмешку ночной мрак и надеясь, что голос его не выдаст. – Я потом расскажу, тише.

Что было несправедливо – говорил-то он! И тяжелые ботфорты носил он, Эмили так и осталась в чулках. Но ему было сейчас не до справедливости. И вообще не до чего – не настолько он изучил Мадридский замок, чтобы знать, как выйти к кордегардии. Тем более – когда пленные солдаты перестали колотить в дверь.

Трое во дворе, один из них – дворянин. Эмили слышала двоих. Простолюдинов, судя по ее описанию. Простолюдинам необходим был дворянин – чтобы выманить стражу из замка. И троим было бы необходимо запереть каждого в его комнате – иначе они бы не справились. А если их было трое, они с Эмили могли обойтись своими силами, без солдат. Но был еще сообщник… или сообщница. И недостойно было впутывать в подобное женщину – даже если она сама рвалась в бой и умела стрелять.

Он нашел наконец лестницу. И, положив руку на перила, задул свечу. Прошептал:

– Держись за меня.

Темно было хоть глаз выколи. И невозможно было понять в этой темноте, далеко ли доносящиеся с первого этажа звуки. Непристойное ругательство, шебуршание. Лязг. Невнятные голоса.

– Понятия не имею.

На лестнице было темно хоть глаз выколи. И в голову оттого лезла всякая чушь. Хотя Теодор точно знал, что никто на них сбоку не выскочит. И обнажить шпагу он успеет. А если напавших было всего трое, то шпага и не понадобится.

Но, касаясь правой рукой перил, он следил, чтобы легко было высвободить левую. И прислушивался – но голоса не приближались. И шагов слышно не было. И, когда под ногой не оказалось новой ступени, он остановился.

Вестибюль он не помнил. Но помнил, что статуй в нем не было – значит, можно было идти вдоль стены. Но в какую сторону?

Почему они не могли пошуметь еще минуту, эти солдаты? Тогда он знал бы точно…

Откуда-то – как ему показалось, сзади, со двора – донесся дружный восторженный вопль.

– Жить надоело? – прошипел бретер. И рывком высвободил руку. – Или твоей чести, по-твоему, уже ничего не грозит?

Это было, возможно, чересчур. Но ни одна другая из известных ему женщин не вела бы себя так… заинтригованно. И пусть Эмили не цеплялась за него, не визжала и не осыпала его упреками, за нее было еще страшнее. Любая иная хотя бы попыталась избежать опасности. Пусть по-дурацки, но хоть как. Эмили, казалось, побежала бы на крики – из одного пустого любопытства.

И именно поэтому он не мог оставить ее одну.

Сколько их там было? Если только четверо…

«Ронэ! – здравый смысл заговорил вдруг голосом Кавуа. – Вы что, тоже спятили? Где кордегардия?»

Действительно, спятил. Но если мерзавцев только четверо, а он кинется за помощью к местным горе-воякам…

– В чулках – это скверно, – прошептал в ответ бретер. – Приятнее без чулок. И тогда не в штанах, конечно…

Он привлек ее к себе, наощупь нашел и заключил в ладони ее лицо. Коснулся губами губ. Зная, что это глупо, и полагаясь на судьбу. Если эти солдаты дадут о себе знать, он пойдет к ним. Если нет, им же хуже. Нечего сдаваться. Никогда нельзя сдаваться.

– Девочка моя, можешь ты хоть раз… просто постоять в стороне? Не лезть в драку? А то и, страшно сказать, вернуться наверх?

Солдат по-прежнему было не слышно. Может, они заснули. Может, их отравили, как мечтала Эмили. Теодор сомневался – тогда травили бы всех. А их ужин – солонина с тушеной капустой – был слишком безвкусен для отравы. Вряд ли солдатам подавали что-то лучше – скорее они просто сдались. Или прислушивались, как прислушивался сейчас Теодор. И слышал только радостный галдеж со двора.

- Не могу, - шепнула Эмили. - Если ты один будешь рисковать - не могу. Ты бы ведь на моем месте не смог?

– Ты женщина, – возразил Теодор. Не смог не возразить, даже зная, что она спорит лишь ради спора. Не могла она не понимать: не место женщинам в бою! – Может, ты хоть так поймешь, черт возьми: меня не ранили бы в той дурацкой истории, если бы мне не надо было спасать тебя!

Не надо было этого говорить. Потому еще, что, забывшись, он возвысил голос. Не до крика – но… показалось или в глубине дома что-то шевельнулось?