Из забытья, которое нормальным сном можно было назвать с большой натяжкой, Жюль вынырнул как-то внезапно, без какого-либо переходного состояния. Раз - и уже не спит. Правда, понять, что он не спит, было бы очень сложно, если бы не зверская боль, охватившая голову плотным кольцом: вокруг была, как показалось Бадремону, непроницаемая темнота. И, боже милосердный, как же хотелось пить! Глухо простонав, Жюль принялся тыкаться по комнате, как слепой котенок, пытаясь вспомнить, где он видел кувшин с водой и видел ли его вообще. В процессе этих поисков он задел лежавшую на полу шпагу, и она с обиженным звоном покатилась по полу. Бадремон остановился, прислушался. Глаза, привыкая к темноте, начали понемногу различать расплывающиеся очертания предметов. А в голове стучали ненавистные молоточки. Бах, бах, бах, ба-бах... Жюль вдруг понял, что стучит не в его голове, а где-то в глубине замка. Нехороший это был звук, тревожный. Жюль на ощупь нашел шпагу, сжал эфес в руке, и от его уверенного холодка стало как-то легче.
"Нападение все-таки началось? - подумал он, слушая эти равномерные удары и стараясь уловить их периодичность. - а разве так бывает при нападении? Почему нет воплей? Звуков сражения? Не может же быть, чтобы это стучали дерущиеся. Разве что они вместо драки молотят кулаками в стену..."
Теодора де Ронэ в комнате не было, но Жюль даже не удивился, обнаружив это. Либо бретер прямо сейчас продолжает то, что прервал Жюль (от этой мысли лицо Бадремона перекосило), либо дерется с нападающими. С очень странными, надо сказать, нападающими.
И тут стуки смолкли. Жюль озадаченно послушал тишину. Не показалось ли ему после обильных возлияний? Может быть, все в замке сейчас мирно спят, и лучшее, что ему следует делать - последовать их примеру? Очень хотелось поступить так: тюфяк, хоть и был жестким, так манил Бадремона, недосмотренные сны кружились над головой и нашептывали что-то сладкое и успокаивающее.
И вот, когда Жюль уже почти был готов снять сапоги и улечься досыпать, откуда-то снизу прозвучал выстрел.

- Проклятье! - вырвалось у Жюля. Теперь уже не оставалось никаких сомнений: прямо сейчас происходило то, ради чего шевалье де Ронэ Жюля сюда и позвал. А Жюль, как последний дурак, чуть было не проспал!

Натыкаясь на стены, Жюль бросился на звук выстрела. Наверное, его ангел-хранитель был где-то поблизости, потому что во время суматошного передвижения по погруженному в темноту замку Жюль не только не покалечился, но даже не ударился толком. А потом стало гораздо проще: все же какой-то слабый свет проникал в комнаты сквозь оконные проемы.

Жюль успел добраться до первого этажа, когда раздался второй выстрел и сразу же - истошный женский крик. Господи, только не это! Забыв обо всем на свете, Бадремон рванул что было сил на этот страшный звук. Кричит - значит, живая - пытался он успокоить себя, но напрасно. Сердце прыгало по грудной клетке, в ушах шумела дурная кровь, темнота вдруг перестала быть помехой, и лишь одна мысль осталась в распотрошенной голове несчастного Жюля - спасти.

В зал с распахнутой во двор дверью Жюль ввалился с грацией носорога. Тяжело дыша, он торопливо огляделся и сразу увидел замершие у распахнутой двери фигуры. Даже в таком неверном освещении Жюль безошибочно узнал в одной из них неугомонную графиню. Слава тебе, господи! А вторая... Ах ты, поганец!

В Бадремоне вскипела такая дикая ярость, что, казалось, его вот-вот разорвет изнутри.
- Ах ты, тварь! - прошипел Жюль, направляясь к мерзавцу, который грубо держал Эмили и угрожал ей. Угрожал!

Спотыкаясь о какие-то разбросанные по полу тюфяки и едва не поскользнувшись в луже скользкой дряни, Жюль приблизился к негодяю и ткнул своей шпагой в его ненавистную спину.

- Отпусти ее, скотина, - прошипел Жюль, мечтая, как проткнет это тело насквозь, как будет протыкать его раз за разом, пока тот не перестанет дергаться. - Отпусти, сказал! Ну?!

Отредактировано Жюль-Сезар де Бадремон (2022-12-16 00:38:55)

Как бы Теодор ни был зол на Эмили, ужас в ее глазах заставил его обо всем забыть. Ужас и этот звук, который он не мог прервать. И подрагивающее лезвие у самого ее глаза, которое он не мог остановить.

Негодяй скалился поверх головы Эмили. И если Теодор не опустил шпагу, то только из упрямства. И надежды на невозможный шанс, когда важна может оказаться доля секунды. На чудо – потому что и поза головореза, и его хват ясно говорили, что он убить он не побоится.

А чудо оказалось совсем в ином.

– Ох, Гвоздь! – восхитился Робер. И тут же кинулся к сообщнику, продираясь сквозь кусты.

– Никшни, – буркнул тот. Глядя только на шпагу в руке бретера. – Опустите клинок, господин хороший, толку ж?

– После тебя, – отозвался Теодор. – Твои условия?

– Ну… – лезвие кинжала ловило отблески от факела.

Появление Бадремона они пропустили. И негодяй-Гвоздь пропустил, и мерзавец-Робер, и сам бретер – из-за Эмили, и из-за шагов Робера, который так и замер с поднятой ногой, когда юноша заговорил.

Чудом было, что Эмили осталась жива.

Кинжал дернулся — в полумраке не разглядеть было, задел ли.  Но негодяю хватило хладнокровия, чтобы не нанести удар. Или не хватило отваги. И он не удержался — обернулся.

И шпага бретера пронзила ему запястье.

– Матерь… – Теодор не собирался бить. Не делал этого выбора – тело решило само. Он не рискнул бы – слишком тонким должен был быть расчет. Слишком велик был шанс, что острие шпаги заденет Эмили. Или что при первом же намеке на движение Гвоздь ударит первым. Но аяла скользнула вперед, словно по своей воле, и негодяй заорал. Вывалился из ослабевших пальцев кинжал. А Теодор, шагнувший, сам того не заметив, вслед за клинком, высвободил его рывком. И закончил: – Божья…

Гвоздь, зарычав, стиснул свою хватку.

– Женщинам, – светским тоном заметил бретер, – не место на поле боя. Благодарю вас, юноша.

Ни убить Эмили, ни покалечить негодяй больше не мог. А то, что он мог, Теодор был готов ему позволить. Как, впрочем, и дать Бадремону его убить.

Когда  негодяй уронил кинжал, больше всего мадам де Бутвиль хотелось заплакать. Даже не заплакать, а закричать, зарыдать и сесть на пол. И чтобы все ее жалели. Потому что ей было плохо! Ей было очень страшно, и ее тошнило. От державшего ее мерзавца воняло потом, и еще какой-то невообразимой дрянью (не моется он, что ли?!), и кровью все еще пахло, и этот Гвоздь, между прочим, ее душил! А Теодор... вместо того, чтобы немедленно ее спасти, решил побеседовать с Бадремоном! « Женщинам не место»..! И мальчишка хорош - «запереть»! Это было последней каплей, и Эмили просто взбесилась. Себя пусть запрут!  Капельку присев, она изо всех сил двинула негодяю локтем в солнечное сплетение, или куда там попала. А в следующее мгновение так же изо всех сил лягнула его в голень, благо каблуки на ее сапогах были жесткие:
- Пусти, урод!

Ну наконец-то! Мадам де Бутвиль была свободна, ей ничего не угрожало, и Жюль мог совершенно спокойно заколоть покусившегося на драгоценную жизнь графини мерзавца, и он непременно бы так и сделал, но не смог. Казалось бы - вот негодяй и мерзавец, убийца, бандит, в общем, враг. Вот - прекрасная, спасенная не совсем Бадремоном, конечно, но и им немного тоже, графиня. Вот шпага, которой только что совершенно спокойно тыкал в спину этому самому врагу. Заколи его - и дело с концом. И ты герой в глазах пусть не твоей, чужой, но обожаемой тобой дамы - а это так заманчиво, побыть хоть ненадолго героем... А вот не мог. Враг был покалечен, сопротивляться не мог, больше юной графине не угрожал, и Бадремон не нашел в себе силы его прикончить. Если бы тот хотя бы бросился на Жюля или как-нибудь еще поугрожал мадам - тогда другое дело. А так - не мог.

Шпага подрагивала в его руке, лицо заливал непрошенный и неуместный совершенно румянец, Жюлю было мучительно стыдно за свою слабость, и он мечтал сейчас сбежать куда-нибудь подальше, лучше всего в погреб. Но голос во дворе заставил его насторожиться и осознать, что там остались еще бандиты. А этот, даже раненый, все еще может быть опасен. Что же делать?

Жюль растерянно глянул на шевалье де Ронэ, потом на мадам де Бутвиль. Неужели она на самом деле станет "добивать"? Это было бы даже не крушением пьедестала, это было бы куда хуже. Если нежное, прекрасное, воздушное создание, воплощение грез и владычица помыслов вдруг вот так, словно наемник, заколет злодея, то во что превратится этот мир? О ком тогда останется мечтать, по ком страдать? По давно ушедшим в небытие мифическим прелестницам, что ли?

Жюля передернуло. Он шумно выдохнул, стараясь поскорее забыть все, о чем только что подумал, и поскорее спросил у шевалье де Ронэ, не сводя все же взгляда и дрожащей шпаги с обезвреженного бандита.

- Что будем с ним делать?

Шевалье де Ронэ, в конце концов, старше, опытнее, умнее и мудрее. Вот он пусть и решает.

Будь Теодор рыцарем – даже обычным, не без упрека – он бросился бы на помощь к даме. Или, на худой конец, приказал бы оруженосцу – роль, на которую шевалье де Бадремон подходил как нельзя лучше – заколоть ранившего ее негодяя. Теодор лишь пожал плечами:

– Ножку, мадам? – аяла вспорола ткань на бедре отпрянувшего головореза. Бретер шагнул следом. И клинок на добрый дюйм вошел ему в грудь. – Сердце? Филе?

Этот укол он нанести не успел. Головорез, выронив нож, шарахнулся к стене. А затем и вовсе бросился на колени.

– Пощадите, господин хороший! Ей же Богу…

– Господин из меня прескверный, – бросил бретер. И пронзил ему горло, прежде чем тот успел поправиться. – Что за странное милосердие, юноша? Куда?

Робер, сделавший уже шаг в темноту, замер. И сглотнул, когда с направленного на него клинка сорвалась темная капля.

Мадам де Бутвиль никогда не падала в обморок. Даже когда была мадемуазель де Кюинь. Она видела кровь и смерть - слишком часто и слишком много для ее восемнадцати лет. Она даже убивала сама - не так, конечно, как бретёр, а защищая свою жизнь, и всё таки пистолетный выстрел, он издалека. И она много раз видела, как убивает Ронэ. Ей не нравилось это, ее это ужасало, но в обморок она не падала. И оцарапаться до крови ей приходилось. Она ужасно этого боялась, и сейчас  наверняка это была не просто царапина, потому что плечо болело все сильнее, а голова кружилась. Эмили знала, что так бывает от потери крови, и поняла, что, наверное, умирает. На дрожащих ногах она шагнула к стене. Мадам де Бутвиль подумала, что Луи-Франсуа никогда не увидит своего ребёнка, и ей стало вдруг так его жаль, что слёзы потекли сами, а голова кружилась все больше. Эмили уцепилась за стену и тихо сползла по ней, теряя сознание.

- Мадам? - Жюль растерянно посмотрел на рухнувшую на пол графиню. Чего это она? Только что так ловко вырвалась из хватки разбойника, язвила, огрызалась, заметила в полумраке коварство негодяя, тянувшегося за чем-то, явно не за молитвенником, к сапогу, и вот нате вам - упала-таки в обморок. А сейчас-то почему? Все ведь уже позади.

- Только один? - облегченный вздох вырвался у Бадремона в ответ на произнесенные слова шевалье де Ронэ. - Может, я лучше свяжу его и закрою где-нибудь? Вдруг у него поблизости дружки в засаде?

Доверять мадам де Бутвиль этому подозрительному Роберу Жюль бы не стал, но и себе он юную графиню, честно говоря, не доверил бы тоже. После замкового подвала Жюль был все еще несколько расслаблен, даром что несся недавно на помощь, как лось по кочкам. И пошатывало его, и жажда снова дала о себе знать, и... словом, пусть этот Робер и несет.

- Давай, ты, бери даму и неси. Наверх. Только без глупостей, понял? - не пригодившаяся шпага хищно (по крайней мере Жюлю очень хотелось, чтобы именно хищно) блеснула в слабом свете. - Я за тобой слежу.

Жюлю очень хотелось спросить бретера, что же он сам намерен делать, но не стал. Не при этом Робере.

Направляясь следом за бандитом, Жюль снова поскользнулся в луже чего-то густого и липкого, вроде сиропа, присмотрелся... Матерь божья! Это ж не тюки - трупы! Однако у шевалье де Ронэ и размах... Жюль потихоньку пересчитал "тюки" и уважительно присвистнул.

- А вы тут славно повеселились, - не без зависти проговорил он. - А я все проспал...

Эмили пришла в себя то ли от запахов, то ли от упавшего на лицо света, то ли просто обморок был неглубок. Однако она помнила, что вроде как умирала, и тогда, наверное, умерла, и не могла понять почему ее куда-то тащит незнакомый мужчина. То есть, если она умерла, то это черт, и он тащит ее в ад. Рожа у державшего ее была противная, но… какая-то не чертячья (хотя кто их видел?), и вроде бы рога должны быть? И воняло от него… понятно, что в аду пахнет не розами, но… не мочой же? Эмили почувствовала, как к горлу подкатывает комок. А мертвых разве тошнит? И когда она увидела Теодора, обрадовалась. Конечно, ничего бы не было удивительного, если бы он попал в ад, но не за компанию же с ней и не сам пошёл. Но голова ее кружилась, все плыло перед глазами, и на всякий случай графиня поинтересовалась:
- Ты тоже умер?
Тут она увидела Бадремона и поняла, что жива. Потому что шествовать в ад втроём - это уж слишком.
И тогда она сразу же приказала тому, кто ее нес:
- Поставьте меня на ноги. Меня сейчас стошнит.

Робер подчинился сразу. И тоже отступил, держась поближе к Бадремону. Которого, несмотря на обнаженную шпагу, явно считал безопасней одноглазого бретера.

– Не знаю, – сказал тот. Что было чистой правдой, хотя некоторые предположения у него были.

– Так сокровища же! – вскричал лакей. С широкой ухмылкой, в которой трудно было не увидеть мстительное удовлетворение. – Хозяина моего сокровища, месье де Сен-Ло!

– Дурак, – сквозь зубы сказал ему бретер. И повернулся к Эмили. – Вас по голове не били? Где ваши пистолеты, позвольте спросить? Или точнее, пистолеты нашего… – он осекся на полуслове, внезапно сложив два и два: – Вы тоже пили?

Злорадная ухмылка Робера подувяла. Но на Бадремона он взглянул с надеждой. За что Теодор мысленно пообещал ему мучительную смерть. Лишь в этот миг осознав, что негодяй рассчитывал их поссорить.

Взгляд, который бретер бросил через плечо, был откровенно задумчивым. Велико ли оно было на самом деле, наследство Сен-Ло?