Этого Теодор не ожидал. И потому снова промолчал, тщетно пытаясь собраться с мыслями. Хотя обдумывать надо было совсем не это.

Женщина, похожая на Эмили, в окружении монсеньора. Женщина, которую Эмили заменила, чтобы забрать какие-то бумаги. Казалось невозможным, чтобы Рошфор вдруг начал действовать против кардинала. Но ведь и сам монсеньор когда-то был одним из людей королевы Марии, а теперь… Теперь, если бы королева Мария снова восстала против сына, кардинал скорее выступил бы на стороне короля. Хотя… черт его знает. Даже ларошельцы считали, что служат королю.

Но увидеть Эмили на стороне врагов монсеньора Теодор не хотел. И если Рошфор служит теперь кому-то иному…

— А кому их надо будет отвезти?

Могла ли она думать, что он предаст монсеньора ради любовницы? Могла, женщины легко верят в то, во что хотят верить…

Теодор мысленно обозвал себя полным болваном. И порадовался, что не высказал свои подозрения вслух. Рошфор, который предал бы монсеньора? Немыслимо!

– Бумаги я и сам могу отвезти, – сказал он. – Но… что-то ты выдумываешь. Или я не понимаю. Ты должна была выдать себя за женщину из окружения монсеньора. А что она сама? Заболела и не могла выполнить задание?

«Чужое орудие», – мысль, как застрявшее в зубах волоконце мяса, не желала уйти. Чужой клинок – и клинку не рассказывают, почему он должен убить. А ей – чужой… книге? бумаге? – рассказывали ли ей что-то? А рассказывая, говорили ли правду?

Впрочем, какая разница? Так или иначе, это было подло. Все равно, что отправить в бордель ребенка – под каким бы предлогом он туда ни вошел, каким он выйдет? Да и выйдет ли?

– Дорогая моя! Ты и у дождя просишь обещаний никого не облить?

Донесшиеся снаружи торопливые шаги были слишком твердыми, чтобы возвещать о возвращении Бадремона. И Теодор, коснувшись указательным пальцем губ Эмили, в один миг оказался у двери. Распахнул ее, к очевидному смущению и Дезагюлье, уже занесшего руку для стука, и маячившего за его спиной солдата. И не дал заговорить ни тому ни другому:

– Замечательное время для визитов, господа. Вас, сударь, – он взглянул на солдата, – не извиняет даже еще более замечательное отсутствие вашего капитана. Что вам нужно? Поблагодарить нас вы могли бы и завтра. А если случилось что-то еще, то я, черт возьми, только что еле-еле сумел убедить мадам де Бутвиль, что бояться нечего и она может смело отойти ко сну.

Судя по выражению лица Дезагюлье, в то, что юная графиня собиралась лечь, он не верил. И, если он мог видеть сейчас ее наряд, винить его было трудно. А вот солдат, к сожалению, ничуть не стушевался:

– Раймон де Севиньи, сударь, к вашим услугам, – представился он. Оказавшись тем самым не только более опытным военным, чем надеялся бретер, но и дворянином. – Мы вам более чем благодарны, разумеется. И тоже предпочли бы отложить до утра столь неприятные разговоры, но…

– Но? – перебил Теодор.

Дезагюлье вжал голову в плечи и почти незаметно подтолкнул солдата локтем в бок.

– Ну… очень уж много здесь трупов, сударь…

Это было еще не обвинение. Но тон он сменил. И Теодор тоже сделал шаг назад:

– Надеюсь, трупами ваши находки и ограничились?

Дезагюлье, едва переступив порог, уставился на Эмили. А вот солдат, глянув на нее, сразу перевел глаза на сундук. И чуть не присвистнул. Но вовремя спохватился:

– Добрый… Доброй ночи, сударыня!

Шедшее из сундука золотое мерцание Севиньи явно завораживало. Но при словах Эмили восхищение на его лице сменилось отвращением.

– Вам… – Дезагюлье был несравненно более привычен к знати, – чрезвычайно идет, мадам. Чрезвычайно.

– Воля дамы – закон, – кисло сказал Теодор. – Как хорошо, что вас двое, господа. Вы сможете унести его отсюда. Минуту назад мадам пожаловалась на запах тления.

Отвращение на лице Севиньи сделалось еще более явственным.

– Как-нибудь… – неопределенно протянул он. – Это они откопали? Трупы?

– Трупы не копают, – отрезал Теодор. – Но, если вы настаиваете, давайте покончим с этим побыстрее. Я думаю, что целью проникших в замок мерзавцев был именно этот сундук. Они обманом выманили вашего капитана и его людей из замка, пробрались внутрь и… как вы оказались в погребе?

Севиньи замялся:

– Люсетта… это здешняя горничная…

– Упокой Господь ее душу, – вставил Дезагюлье, перекрестившись.

Теодор невольно глянул на Эмили. Заметно изменившуюся в лице – так явно, что это бросалось в глаза даже в полумраке. И тоже перекрестился.

– Все лучше чем виселица. Прошу прощения, месье де Севиньи, мы вас перебили. К какой хитрости она прибегла, эта Люсетта?

Глаза Севиньи забегали.

– Сказала, что ей послышались голоса…

– В винном погребе? – безжалостно уточнил Теодор. – Он сообщается с чем-то еще?

– Н-нет… – на лбу солдата проступил пот.

– Черт с ним, – усмехнулся бретер. – Расскажете потом своему капитану. Даже если она рассказала вам, что месье де Бадремон оставил незакрытым кран бочки, троим там было разве что напиться. Если до утра ничего не придумаете, спросите меня. Но так или иначе, солдатами ваша Люсетта не ограничилась. Она заперла все спальни, – он глянул на Дезагюлье, получил ответный кивок, – и в том числе, нашу с месье де Бадремоном, но прежде подлила в вино какое-то сонное зелье. Нам всем более чем повезло, что месье де Бадремона днем мучила жажда – вино, которым он ее утолил, мы должны были выпить его после ужина.

– Ах, вот оно что… – пробормотал Дезагюлье. Вспоминая, несомненно, в каком виде мальчишка бродил по замку.

– Именно. Но благодаря этому мы с графиней де Люз не заснули вовсе, а он вовремя проснулся. Кстати, не забудьте ее поблагодарить – это она, пробудившись от шума, когда негодяи проникли в замок, рискнула выйти из своей спальни и отпереть нашу.

– О-о, – пробормотал Севиньи, и Дезагюлье рассыпался в благодарностях.

Так естественно прозвучал голос Эмили, такой бесконечной была сквозившая в нем усталость! Невозможно было не восхититься. Как невозможно было и не задуматься, хоть на миг – а сколь искренне было все сказанное ей до этого?

Но, глянув на молодую женщину краем глаза, Теодор ощутил укол тревоги. Никто не смог бы притворяться так совершенно. А Эмили была так бледна, что цвет ее платья лишь подчеркивал белизну ее кожи.

– Что в нем было, в этом сундуке? – в голосе Севиньи ясно прозвучала жадность.

Теодор открыл рот. И не ответил. Не рискнул. Лгал он, несмотря на годы службы, все еще плохо. Но предлог не отвечать у него был.

– Мадам, вам дурно? Вы… – он взглянул на Дезагюлье. Проглотил ругательство. – Сходили бы вы за водой, что ли? Раз прислугу подбирать не умеете.

Казалось, это она истекла кровью, а не служанка, так она была бледна. И Теодор, не тревожась больше, что о них подумают, опустился на колено рядом с ней. Заглянул в ее измученное лицо.

– Мы сейчас уйдем, – пообещал он. И крикнул вслед Дезагюлье: – И жену, жену свою прихватите!

Теодор невольно взглянул на свои руки. Крови на них хватало, хоть он их и вытирал. Как и на руках Эмили, впрочем. А еще ее ранили. Неужели кровит?..

Царивший в комнате полумрак не позволял разглядеть подробности. И кровь могла быть незаметна на алом платье. Но, коснувшись ее плеча, он убедился, что тяжелая ткань осталась сухой. А в следующий миг он ощутил руку Эмили на своих волосах. И чуть не выругался вслух.

– Может, она сама сорвала повязку, дура такая, – сказал он вместо этого. Не потому что разделял ее уверенность, но пытаясь отвлечь внимание на себя. В армии быстро узнаешь, как легко истечь кровью из раздробленной руки. И как тяжело перевязать такую рану. – С непривычки от боли легко помешаться. И натворить глупостей

Севиньи переступил с ноги на ногу. Потер нос.

– Это… зарезали ее. Сообщники ее, небось.

– Какие сообщники? – растерялся бретер.

– Ну… эти.

– Которые через главную дверь удрали, – поддержал стоявший в дверях товарищ. До сих пор помалкивавший. И пялившийся на сундук – как продолжал делать третий.

– Через главную дверь, – повторил бретер. Вспомнив, как сам же и велел Бадремону ее отпереть. О чем он только думал тогда!

Впрочем, он знал. Хотел скрыть пропажу части добычи – не зная еще, что найдется в сундуке. Но кто бы подумал?..

– Мог, – пробормотал бретер. Гадая: мог ли? Мог ли кто-то еще прятаться во дворе? Кто-то, кто не появился, когда тот мерзавец напал на Эмили? Трус, не рискнувший напасть со спины? И, однако, убивший сообщницу, перед побегом? Зачем?

Рошфор, верно, знал бы ответ. Сказал бы, верно, что это кто-то из замковых слуг – убил сообщницу, чтобы она его не выдала. Кто-то, кто хотел остаться в замке после ограбления. И кого заперли бы для отвода глаз.

«Чушь, – возразил он мысленно этому Рошфору. Это и была чушь: – Такое доверие к сообщникам?»

Нет, все-таки Рошфором он не был.

– Надо осмотреть все этажи, – сказал он. – С шевалье де Бадремоном вас четверо, вот и займетесь.

На лице Севиньи изобразилась вселенская тоска:

– Но, ваша милость! Там же до утра смотреть придется!

Его товарищи согласно закивали – самый молодой, с некоторым даже сомнением во взгляде.

Под ее взглядом Севиньи заерзал. Посмотрел на Теодора. Обернулся на товарищей.

– Он сбежал же, – сказал он. – Дверь же.

– Дверь, – возразил бретер, – могла открыть Люсетта. Месье де Севиньи, ваш отряд успел уже отличиться не в лучшую сторону этой ночью. Кстати, осмотрите еще яму в саду. Я поленился смотреть, нет ли в ней чего-то еще.

Мявшиеся в дверях солдаты заметно оживились. Тот, что был ближе к выходу, шаг за шагом начал отступать из спальни. А второй, младший, вопросительно уставился на Севиньи.

– Месье де Ронэ… – начал тот.

– Нет, – перебил бретер. – Я отвечаю за мадам де Бутвиль, я остаюсь тут. Попросите шевалье де Бадремона. Можете даже сказать ему, что я попросил его взять на себя командование.

Глаза Севиньи сверкнули. Но, прежде чем он успел открыть рот, Теодор опустил руку на эфес своей аялы. И Севиньи промолчал. Вспомнив, возможно, валявшиеся внизу трупы.

– Ступайте, – сказал бретер. И, когда дверь закрылась, вздохнул. – Боюсь, служанку убил кто-то из местных. Так что лучше я останусь здесь до нашего отъезда.

О Бадремоне Теодор не беспокоился. Опасности он не чувствовал. А в прочее время думал о юноше не больше, чем о своей шпаге. И уж тем более не собирался опекать его, рискуя безопасностью Эмили. Куда бы мальчишка ни запропастился, Севиньи с товарищами его найдут. Не спать всегда лучше в компании.

Мысли Эмили, похоже, двигались теми же путями. И Теодор усмехнулся, задвинул на двери задвижку. Но к ней не подошел.

– Дезагюлье приведет жену, – объяснил он. – А то я бы доказал тебе на практике, что любовнику никакое платье не помеха.

Эмили, конечно, зачастую носила под платьями еще и штаны. Дьявольски неудобная привычка, как только ее муж с этим мирится? Впрочем, для него ее раздевает кто-то другой. Может, он даже не знает, как это приятно.

Дышать вдруг стало труднее. Как будто нахлынувший азарт, расползаясь из груди к животу, вытеснял из легких воздух.

«Дезагюлье», – напомнил он себе. И не сдвинулся с места.