Путь из Дижона в Труа смешался в памяти Теодора с холодом и злостью. И если от первого можно было как-то укрыться, второй избежать было не легче чем скверных мыслей. Да и поводов злиться у бретера было предостаточно. Сперва – настойчиво не утихающая боль в ребре, блохи в кровати, запах вареной капусты с галереи и вонь из выгребной ямы под самым окном. Затем – непрестанный холод, дождь пополам со снегом, дешевые трактиры, кислое вино и безвкусная овощная похлебка… Он отвык уже от бедности, от необходимости делить постель с посторонними, невозможности менять сорочку каждый день и отчистить одежду от дорожной грязи. У Паспарту были, конечно, деньги, но когда Теодор попытался настоять на своем, мошенник попросту сбежал и вернулся только на следующий день – с таким видом, словно ничего не произошло. Теодор послал его к черту, и тот поклонился и ушел. И на следующий день бретер не стал спорить. Еще и потому, что его взялся задирать какой-то солдафон, которому приглянулась его шпага. И который оказался еще беднее Теодора – но хоть удалось сорвать злость. И Теодор приказал седлать, и в этот раз Паспарту подчинился, хотя уже смеркалось.

Ночь выдалась ясной, хотя луна вошла уже в третью четверть. И проехать-то им пришлось всего с пол-лье. Но судьба все одно нашла повод напомнить: не будет больше удачи. На этот раз банально – простудой. И к Труа Теодор подъезжал на следующий день, уже зная, что его ждет новая задержка. И что денег больше не стало. А потому всадник, летевший ему навстречу не разбирая дороги, показался ему едва ли не посланцем небес.

- Кавуа!

Прозвучало это каким-то сиплым карканьем – сейчас голос Теодора не покорил бы ни одну даму. Но капитан кардинальской гвардии дамой и не был. И покорять его было… противопоказано.

Теодор ответил взглядом не менее пристальным. Оценивая усталость и лошади, и всадника.

– Ищу монсеньора. Поможете?

Три сказанных слова – множество не произнесенных. Ему надо было сообщить о себе, а Кавуа наверняка знал, где найти патрона. И еще – Кавуа спешил, а у него болело горло. И спрашивать что-либо еще не имело смысла.

Паспарту, отставший, чтобы уступить дорогу капитану, отстал еще больше, когда бретер повернулся в седле, чтобы проверить расстояние. Не до слуги – тот и так знал уже слишком много. Но до нагонявшей их грозовой тучи. И ветер, гнавший облака вдоль дороги, хлестнул его в лицо, обжег глаза, заставляя расплыться на миг расстилавшиеся позади голые поля.

– У меня… – пауза была ненамеренной – бретер просто подавил приступ кашля. – Письма. Один из его людей решил отдать их… скажем, первому встречному. Ему очень не повезло.

Он чихнул. И сложил наконец два и два.

Не в Париже? И не в Труа, очевидно. И не в Дижоне, не с королем – тогда это не показалось Теодору важным. Теперь это прибавилось к прочим странностям. К Кавуа, спешившему куда-то – в одиночестве, как обычный курьер. К загадочной истории в Лангедоке. К странной беседе с герцогом. К тому, что произошло по дороге назад. И Теодору сделалось не по себе.

Избавиться от монсеньора хотели слишком многие. И их могло стать… слишком много.

– Кавуа, – горло жгло как огнем. И спросил он самое важное: – Где монсеньор?

– А еще индульгенция и отпущение грехов, – мрачно пошутил Теодор. Не говоря уже о деньгах, но об этом он говорить не собирался. – Я не буду исповедоваться на дороге, а вы торопитесь. Не так это срочно, я думаю. Я ему напишу. «Балладу про курьера по имени Зайдо, чья кончилась карьера оттенками бордо».

- Я готов с вами поменяться, - вдруг фыркнул Кавуа, тщетно пытаясь сдержать ухмылку. - Возьмите тех, кто гонится за мной. А я возьму письма. И балладу, так и быть, по дороге сочиню, только бросьте еще пару рифм - кто убил, зачем... Только не убивайте мою погоню.

– Согласен, – Теодор порылся в седельной сумке, вытащил завернутые в тряпку письма. – Он – Зайдо – хотел отдать их Бутвилю, сказал, что это доказательство. Что монсеньор замышляет что-то против герцога де Монморанси. Он думал, что Бутвиль это я, я пришел с мадам де Бутвиль. Потом явились какие-то…

Он прервался, прижал руку к губам. Говорить так – торопливо, не выбирая слова и не беспокоясь, что подумает собеседник – оказалось неожиданно легче. Даже несмотря на то, что говорил он с Кавуа. Или может, как раз поэтому. Или потому что в будущем была чужая погоня, да еще с приказом не убивать. Что, как он не мог не понимать, успокоило бы его совесть наилучшим образом.

– Зайдо убили они, – продолжил он. И умолк на мгновение – спохватившись, что все же начал оправдываться. Но черт с ним. – Я… я бы сдался, но… в общем, не в тех обстоятельствах. Когда мы ушли, они были живы – одного я просто отпустил. Так что муж мадам де Бутвиль здесь ни при чем. А она вообще помогала. Теперь вы.

Он протянул сверток Кавуа. Рассказывать, что мадам де Бутвиль хотела отнести эти письма мужу, он все же не стал. Но монсеньор поймет, что она не виновата. Его, может, не простит. Но хотя бы пощадит ее.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2018-08-11 21:53:59)

Бретер помрачнел. И сжал в кулаке письмо, которое машинально принял.

– Кавуа, – если бы не хриплый голос, это прозвучало бы почти ласково. – Что это за шутки?

- Письмо? - переспросил гвардеец, мысленно находясь уже в десятке лье отсюда. - Я вам потом расскажу, Ронэ. Обещаю.

Теодор помедлил с ответом. Или с вопросом, на который потребовал бы ответа, не будь он сейчас настолько не в состоянии скрестить с Кавуа шпаги. И признал, вынужденно, что капитан не был врагом.

– Хорошо, – сомнение в тоне трудно было не заметить. – Давайте.

Но письмо Кавуа он сунул за пазуху с нескрываемым пренебрежением. Ложный след – для него? Или для кого-то иного? И во втором случае удовольствуются ли они письмом?

Впрочем, на самом деле это тоже не играло роли. И просить, чтобы монсеньор черкнул ему хоть пару строк, он тоже не стал.

Теодор оскалился.

– Понятия не имею. Когда я ее оставил, она собиралась к нему. С пустой сумкой. Если вы едете через Дижон… – он помедлил, подбирая слова. – Проверьте, что с ними ничего не случилось. Не должно бы, любой дурак поймет, что они были ни при чем, но…

Он вынужден был снова прерваться, сдерживая приступ кашля.

– Пару слов о вашей погоне?

Оглянись он сейчас, заметил бы, что Паспарту прислушивается. Так вытянув шею и столь сосредоточенно, что Кавуа мог это заметить.