– Понятия не имею, – невозмутимо откликнулась та, кого мадемуазель Поле нарекла именем богини, и, поймав удивленный взгляд Львицы, усмехнулась углом крупного рта. – В прошлый раз вы нам всем приказали забыть имя шевалье де Ронэ.

Мадемуазель Поле слегка порозовела и обмахнулась веером – память вернулась и к ней.

– О, я уже не помню из-за чего, – рассмеялась она. – Можете считать мою плохую память амнистией, шевалье. Идите и не грешите боле.

На этот раз Юнона, в миру носившая более прозаическое имя Маргариты д'Онвиль, сдержала улыбку и кивнула Теодору как старому знакомому. Неожиданно черные глаза мадемуазель д'Онвиль сверкнули, и она посмотрела на шевалье де Ронэ более пристально. Она вспомнила, что кроме злого языка и недурных стихов за Теодором тянулся шлейф еще более сомнительной славы. По крайней мере, насколько она сумела выудить из уклончивых намеков Анри д'Арленкура, видимо, вообразившего, что обрел в одноглазом поэте соперника.

– Аминь. Однако ваш прекрасный наряд мало похож на сутану, дорогая, отчего шевалье рискует неверно понять ваши наставления. Что ж, тем хуже для него. Вы слышали, сударь? Идите и не грешите, чтобы это ни означало. А если вы предварительно желаете исповедаться во всех своих грехах, я к вашим услугам. Обещаю, все сказанное вами не пойдет дальше самых близких моих друзей и половины Парижа. Другая половина умрет в неведении.

– Это не талант, а преимущество моего роста, – возразила мадемуазель д'Онвиль, величественно поднимаясь со своего места, и сие действо заняло некоторое время под шуршание расправляющихся и наспадающих складок темно-синего платья.

Столь отважное превращение недостатка в достоинство несомненно заслуживало восхищения, однако мадемуазель Поле улыбнулась довольно сдержанно.

– Умоляю, не умаляйте себя, дорогая Юнона, – нежно промурлыкала она, решив, что настал черед краснеть мадемуазель д'Онвиль, но против насмешек подобного рода у той давно уже был щит, и Маргарита только весело рассмеялась низким смехом, мягким и густым, как настоявшийся мед.

– Правило удачливого игрока гласит, что вставать из-за карточного стола надлежит после выигрыша, шевалье. Полагаю, это же правило применимо и здесь. Идемте. Если ваши грехи столь скучны, чтобы ими хвалиться, можете просто многозначительно молчать, изредка отвечая на мои вопросы лишь «да, мадам».

Отредактировано Маргарита д'Онвиль (2018-09-02 12:52:48)

– Не смею казаться в этом вопросе осведомленнее вас, сударь, – парировала мадемуазель д'Онвиль. – Однако совершенный грех утрачивает большую часть своей притягательности, какую имел в качестве всего лишь возможности. Именно поэтому его так стремятся приукрасить, убеждая себя и окружающих, что все было не зря.

– Именно поэтому раскаяние столь сладко, дорогая Юнона, – ввернул один из молодых людей, до этого хранивший глубокомысленное молчание, и провинциальный выговор, портивший это на редкость тонкое замечание, объяснял – почему.

Смелость провинциала была вознаграждена мимолетной улыбкой богини, видимо, настолько ослепившей смельчака, что он лишился дара речи на следующие четверть часа, вновь погрузившись в созерцание профиля мадемуазель д'Онвиль.

– Как странно, что вы сами затронули эту тему, шевалье, – сердечно произнесла мадемуазель д'Онвиль. – Я как раз размышляла, что вы обладаете опытом, каким не обладаю я.

Она небрежно развернула веер, где вопреки ожиданию была изображена не одна из пасторальных сцен, а апофеоз Марса. Правда, пухлощекий и босоногий Марс, даже увенчанный лавровым венком, все равно походил на пастушка.

Месье де Грис издал невнятный горловой звук и, раскашлявшись, ретировался под насмешливым взглядом Юноны.

– Удивительно, как иным людям внушают ужас слова, которые были предназначены вовсе не им, – с философским спокойствием прокомментировала это бегство мадемуазель д'Онвиль.

Растерянность отразилась и на лице бретера. И поклон, который он поторопился отвесить Юноне, не вполне это скрыл.

– Возможно, ему не хватило опыта? – предположил он. – Или тот, что у него есть, не подходит для дамы?

Пустые, ничего не значащие слова, равнодушное злоречие – если бы не ставший пристальнее взгляд. И не мерцающий в нем бесовской огонек.

В черных глазах мадемуазель д'Онвиль промелькнуло выражение нерешительности, даже неуверенности, на миг смягчившее их властный блеск.

– Опыт – не плащ с чужого плеча, который в непогоду можно на время позаимствовать у друга, – произнесла она, рассеянно играя веером. – А совет с чужих слов похож на дырявую шляпу без тульи. Всякий опыт, по моему мнению, скорее шкатулка с секретом и единственным ключом, который отпирает замок только в руках владельца.

Отредактировано Маргарита д'Онвиль (2018-09-02 18:05:06)

– Более, чем недурно, – согласилась Юнона, забирая руку обратно.

Она обладала достаточным вкусом, чтобы оценить изящество сонета Вуатюра, однако возгласу, которым Маргарита д'Онвиль приветствовала гения, не хватало искренности. Шевалье де Ронэ, вероятно, был бы польщен, узнав, что сейчас дама препочла бы послушать его; и разочарован – слушать мадемуазель д'Онвиль желала не стихи.

– Совершенство достигается практикой. Как вы считаете, шевалье, стали бы вы более совершенны, более точны, если бы посвящали поэзии все свое время?

На губах Маргариты трепетала ее едва уловимая полуулыбка – поди разбери, действительно ли римская статуя улыбается, или на мраморных устах лишь игра света и тени.

Вопрос Юноны попал в цель. И улыбка на губах бретера дрогнула. Чтобы почти сразу смениться издевательской гримасой.

– Я бы умер с голоду, мадемуазель, – отозвался он. – Задолго до того, как был бы в состоянии подтвердить или опровергнуть вашу теорию. Но если вы мечтаете о муже-поэте, во мне вы найдете и другие достоинства.

Неподдельный смех заискрился в его взгляде, когда он не закончил. Недостатков у него тоже хватало.

Темные, будто очерченные пером каллиграфа, брови мадемуазель д'Онвиль чуть приподнялись.

– О нет, сударь. Я не из тех, кто предается мечтам. Я предпочитаю действовать. Да и вы, насколько мне доводилось слышать, человек скорее дела, чем слов.

– Вы не вполне справедливы к нашему другу, дорогая Юнона. Стихи шевалье де Ронэ вовсе не так плохи, – вмешался в разговор аббат Годо, благодаря манерам казавшийся старше своих двадцати четырех лет.

Отредактировано Маргарита д'Онвиль (2018-09-05 21:44:57)

– Но, шевалье, – с шутливым упреком возразила Юнона, – дамы не выражают желаний. Они снисходят к просьбам. Возможно.

Она небольно ударила сложенным веером по раскрытой ладони бретера.

– Когда посол говорит «возможно»… – промурлыкал бретер. Взглянул внезапно на мадемуазель Поле, встретив ее взгляд. И задержал его на мгновение. Решив, как видно, что муз не зря было девять.

– Посол, месье де Ронэ? – выбирая волей-неволей между Сциллой неведения и Харибдой неловкости, Годо не побоялся показаться глупцом.

Мадемуазель д'Онвиль чуть нахмурилась и качнула головой.

– Мне не нужен посол, чтобы говорить за меня. Я не король и не королева.

– ...а богиня, – подхватил Годо, решив, что бретер допустил промах, и не желая упустить выпавший шанс.

– За тех говорили оракулы, – возразила Юнона, будучи, как и положено богине, справедливо и равно немилосердна к обоим.

– А оракул никогда не говорит «возможно», – согласился Теодор. – И дарит не надежду, но предопределенность. Вот кого бы я назвал кормчим Ананке.

Годо промедлил с ответом, разглядывая бретера с нескрываемым недоумением. Явно не ожидая знакомства с Эсхилом.

– Он говорит только «да» или «нет»? – лукаво спросила мадемуазель д'Онвиль.

Оба мужчины взглянули на нее так, словно попросту на миг о ней забыли.

– Он говорит много всяких глупостей, мадемуазель, – засмеялся Теодор. – Хуже сфинкса.

– Ну, это нетрудно. Я сама знаю немало подобных людей, – небрежно заметила Юнона. – Но, разумеется, не здесь. В салон несравненной Артенис, где недостатки ума и души прощаются меньше, чем недостаток красоты, им вход заказан.

Годо с поклоном принял замаскированный комплимент, хотя на «недостаток красоты» по зрелом размышлении можно было и обидеться, он оставил это неблагодарное дело бретеру – в отличие от соперника, у аббата оба глаза были на месте, стало быть, слово «недостача» вряд ли стоило принимать на свой счет.

Отредактировано Маргарита д'Онвиль (2018-09-12 13:27:06)

– Вы чересчур скромны, шевалье де Ронэ, – усмехнулась мадемуазель д'Онвиль, скользнув взглядом по соединению рук мужчины и женщины. – Право, я не узнаю вас. Своим ответом вы вызываете еще большее желание испытать в деле... ваши таланты. Я слишком высокого мнения о вашей искренности, сударь, чтобы полагать это намеренным, но... – она улыбнулась и раскрыла веер. Нарисованный Марс мигнул и взмахнул своим копьем, целясь в кружевной вырез корсажа мадам д'Эффитуа.

Которая немедленно отняла руку – пожелав, похоже, поправить сережку.

– Негоже музе приказывать, – улыбнулась она. – Я принимаю слова шевалье де Ронэ на веру.

Аббат принял вид крайнего скептицизма. А бретер, напротив, помрачнел. Может быть, и вправду рассчитывая на уговоры. А может, вспомнив ту, кому так дорого обошлась его эклога.

В черных глазах Юноны промелькнуло выражение нетерпеливой досады. В относительном уединении голубых гостиных салона госпожи маркизы гости, тем не менее, все были как на ладони и о настоящем уединении могли только мечтать, а она только что пришла к выводу, что ей необходимо перемолвиться парой слов с шевалье де Ронэ действительно наедине. Чем дольше она размышляла, тем больше укреплялась во мнении, что бретер именно тот человек, который ей нужен. Других подходящих мадемуазель д'Онвиль попросту не знала, поскольку все они были самым неподходящим знакомством для дочери барона.

– Негоже, вы считаете? И напрасно, – рассмеялась Юнона своим глубоким густым смехом. – В этих стенах мы, женщины, повелительницы, вне их – увы, мир принадлежит мужчинам, и шевалье де Ронэ, подозреваю, окажется не так покладист, как сейчас.

– Я всегда соглашаюсь с тем, что мне нравится, – откликнулся Теодор. Не сводя ставшего мечтательным взгляда с мадам д’Эффитуа. Которая, словно прочитав его мысли, внезапно отвела глаза. И ответила мадемуазель д’Онвиль:

– Тем больше причин пользоваться осторожно властью, лишиться которой так легко.

– О, не смею спорить с вашим опытом, мадам, – с самой безмятежной из своих улыбок ответила Юнона, в точности зная, что мадам д'Эффитуа старше ее самое меньшее на два года.

– О, я желаю вам обзавестись таким же, – темно-золотые ресницы красавицы на краткий миг опустились, не вполне скрыв направление ее взгляда. – Вы обещали мне перевод, сударь.

– Он закончен.

– И вы готовы прочитать его наизусть хоть сейчас? – полюбопытствовал аббат с вновь проснувшимся ехидством.

– Не в присутствии столь строгого критика, – парировал бретер.

– Тогда назначьте шевалье день, час и место, мадам, – мадемуазель д'Онвиль насмешливо улыбнулась и после краткого и явно нарочитого промедления добавила. – Подходящие для декламации.

– Ничуть. Огорчаться я оставлю вам и вашему переводу, сударь, который лишится слушателя. Мое любопытство утешится другим чтением, – самообладание мадемуазель д'Онвиль не так легко было поколебать. – А я удовольствуюсь мнением Медеи, вкус которой не подлежит сомнению.

Мадам д'Эффитуа, избравшая себе в салоне имя греческой возлюбленной Язона, талантливо изобразила изумление.

– Вы меня с кем-то путаете, сударь! Если вы погрешили против хорошего вкуса…

Теодор покачал головой, откровенно забавляясь.

– Не более чем обычно, мадам.

– Ваш вкус, в отличие от вкуса Медеи, не безупречен, шевалье, – усмехнулась Юнона. – Как вкус жгучего перца. Поэтому доверять ему опасно. На чей же суд нам положиться в таком случае?

– Месье Вуатюра! – тут же предложила мадам д’Эффитуа. Напрочь позабывшая, похоже, что сама же выдумала этот перевод.

– Он предвзят, – возразил Годо. – Мадам маркизы.

– Чтоб меня вытолкали взашей?

– Мадемуазель Поле, – любезно подсказала Маргарита д'Онвиль. – У вас уже есть ее индульгенция.

Та невозмутимо пожала плечами.

– Медея решила стребовать с шевалье де Ронэ перевод, который он ей давно задолжал, шевалье ответил, что готов расплатиться, но золото его с изъяном, из-за чего он не решается представить его дамам. А господин аббат и вовсе усомнился в существовании оного.

Годо невнятно запротестовал.

– А вы? – не без любопытства спросила Львица, уголки губ которой начали подрагивать в усмешке.

– Я полагаю, что шевалье, как алхимик, способен сотворить золото из воздуха, и хочу на это поглядеть.

– Я тоже, – решила мадемуазель Поле. – Читайте, сударь.

– Катулл, мадам, – Теодор смотрел теперь только на нее. Но улыбался. И, когда она лишь сделала нетерпеливый жест в ответ на это предупреждение, начал: – Молю тебя, малышка Ипситилла…

– Довольно! – вскричал Годо.

– Однако, месье аббат, – бретер еле сдерживал смех. – Какие у вас изысканные вкусы!

Глядя на дуэль взглядов аббата и бретера, мадемуазель д'Онвиль пришла к собственному выводу.

– Вы в самом деле просили этого перевода, дорогая Медея? – поинтересовалась она у мадам д'Эффитуа. – Или шевалье де Ронэ решил разыграть нас всех?

– Разумеется, нет! То есть, – мадам д'Эффитуа рассерженно сверкнула фиалковыми глазами, понимая, что ступает сейчас на опасную стезю, косвенно признав, что обещание шевалье ей – выдумка. – Я не ставила никаких условий, полагаясь на выбор шевалье де Ронэ.

– Опрометчивое решение, – прокомментировала Юнона в сторону громким шепотом.

Глаза Львицы, приготовившись было метать молнии в дерзкого насмешника, вновь заискрились смехом.

– Весьма, – согласилась она.

Отредактировано Маргарита д'Онвиль (2018-09-15 19:09:28)