Священник, которого прихожанка попросила бы покрестить кого-нибудь для ее вечернего развлечения, не выглядел бы столь ошарашенным, как мэтр Жербье, услышав эту невинную просьбу. Возможно, впрочем, дело было в том, что принц выглядел не лучшим образом - ни приклеенная к носу бородавка, ни фальшивая борода его решительно не красили.

- О, - взмолился г-н де Велиньи, бросая на принцессу взгляд, преисполненный такой глубокой признательности, что можно было подумать, что ее высочество сию минуту одарила его всеми своими милостями сразу, - разве вы не найдете во мне, сударь, натуру куда более достойную взыскательнейшего из взоров?

- Где найдет, там потеряет, - сварливо заметил Гастон, которому чрезвычайно не понравилось как предложение секретаря, так и упрек, адресованный ему ее высочеством, в коем трудно было не заметить уязвленное самолюбие. - Ведь в обществе ее высочества уважаемому мэтру отказывают все его таланты.

Этого не вынесла бы душа ни поэта, ни художника.

- Отнюдь нет, - отчеканил фламандец, хватаясь за свою тетрадь. - Но я выберу свою модель сам, и она будет м-м-м…

Вдохновение лишило ли его слов или он решил не тратить на них времени, когда в его распоряжении было его мастерство - мгновением позже он показал всем троим набросок, в чертах и, главное, бюсте которого без труда узнавалась сама принцесса.

Гастон, тоже вытянувший шею, чтобы взглянуть на произведение, вышедшее из-под руки мастера, посмотрел затем на оригинал, вновь оценивая достоинства возлюбленной, которые, будучи в жизни целомудренно прикрыты батистом, на рисунке поражали совершенством линий, и, сам того не зная, пришел к тому же выводу что и ее высочество - на бумаге красоте ее высочества недоставало той несравненной живости, которой она восхищала во плоти. Да, древнегреческие мраморные статуи и их римские копии прекрасны, но сравнима ли хоть одна из них с волнующим теплом вдруг оказавшейся совсем рядом с ним прелестницы?

Воспользовавшись нежданно представившимся дарлм судьбы - или ловкостью художника, сумевшего вклиниться между влюбленными и г-ном де Велиньи - Гастон под прикрытием искусства прижал губы к склоненной над рисунком шее ее высочества, оставляя пусть невидимый, но горячий след на тонкой полоске мягких волос, струившихся от прически вниз по позвоночнику.

- Здесь немного неровно, - заявил г-н де Велиньи, указывая на кружева платья на рисунке - набросанные парой штрихов и намного ниже чем в жизни.

- Ма-мадемуазель, - от неожиданности Гастон даже начал заикаться, - з-зачем? Синяя помада это… немодно.

Поцелуй и ответное нежное прикосновение ее высочества заставили воспарить все его чувства, и столь грубое возвращение к реальности не могло не повлиять дурно на его красноречие.

Г-н де Велиньи, осознавший масштабы катастрофы мгновением раньше, между тем уже склонялся к ребенку с тревогой, в которой, принц готов был поклясться, истинного чувства было не больше, чем правды жизни - в украшавших дворец его матушки полотнах г-на Рубенса.

- Дитя мое, - с отменно выверенной нежностью проговорил секретарь, извлекая белоснежный платок, - если вам будет благоугодно высунуть язык…

- Чтобы в полной мере показать, какие мы все противные, - добавил Гастон.

Секретарь явственно содрогнулся от отвращения.

Все трое мужчин уставились на суетящуюся женщину с одинаковым не слишком лестным для нее выражением лица. К счастью, первым опомнился мэтр Жербье, как старший и как наиболее здравомыслящий разом:

- Это мой ученик, ваша светлость, - отозвался он с уверенностью, порожденной, несомненно, приятным осознанием, что несколько минут, потраченных им днем ранее на то, чтобы показать его высочеству, как привести нарисованную им непристойную картинку в некоторое соответствие с реальностью, не были вовсе потеряны. - И я могу со всей ответственностью утверждать, что убийцей он ни в коей мере не является, ни наемным, ни каким-либо еще.

Гастон, который до сих пор полагал, что дворянину надлежит скорее стыдиться, если он ни разу в жизни не преступал пятую заповедь, сейчас кивнул со всем высокомерием доброго христианина и даже не стал говорить, как собирался минутой ранее, что добродетель женщины в том и состоит, чтобы взращивать свое потомство самой, а не перекладывать эту заботу на мужчин, у которых нет к подобному времяпрепровождению ни склонности, ни терпения, ни желания - тем паче, когда речь заходит о чужом ребенке.

- Угу, - подтвердила м-ль де Лонгвиль, вытирая рот рукой и тем самым украшая синей краской еще и платье, об которое она немедленно ее вытерла - и только близкие к ней люди могли понять, что девочка всего лишь повторила прозвище своей няньки.

- Если мадемуазель окажет мне честь… - сказал секретарь тоном услужливым, но слегка утомленным и отступил к двери, без слов давая понять, что покидает высокое собрание.

Гастон, которому никогда не приходило в голову узнать у мэтра Жербье, какого тот вероисповедания, не мог потому даже предположить, отчего произошло так, что фламандец заметно поморщился от вопроса священнослужителя - явный ли католицизм пастыря задел его протестантскую душу или вольность, с которой тот вознамерился заглянуть в его тетрадь. Так или иначе, одним легким и почти неуловимым движением руки, художник перевернул страницу, открывая любопытствующему взору отца Грегуара множество совершенно неузнаваемых контуров и линий, и если в некоторых из них можно было угадать человеческие силуэты, то были они так гротескны и искажены, что никак не могли подходить юной и прекрасной принцессе.

- Прошу вас, ваше преподобие, - проговорил он самым елейным голосом, - мне будет чрезвычайно важно услышать ваше ценное мнение. Разумеется, ногу мне пришлось рисовать не вполне с натуры…

Гастону показалось, что контур, на который Жербье указывал кончиком своего свинцового карандаша, больше напоминал козью ногу, однако заканчивался он не копытом, а ступней - хотя ступней, возможно, лягушачьей, судя по намеку на перепонки между пальцами.

- Было бы престранно, - живо согласился он, - если бы вы рисовали ее с натуры!

Гимн, пропетый отцом Грегуаром женским ногам, не оставил равнодушными его слушателей, и безмолвные взгляды, которыми обменялись художник, секретарь и принц, были весьма красноречивыми.

- Прошу прощения, - со всей учтивостью проговорил мэтр Жербье, - это всего-навсего наброски.

Гастон, осознавший внезапно, что фламандец не сказал, наброски чего это были, с удвоенным вниманием принялся изучать страницу, представленную суждению священнослужителя.

- Попробуйте, может, скользнуть взором выше, ваше преподобие, - посоветовал он, едва сдерживая приступ хохота: в самом верху страницы было нарисовано, с разной степенью дотошности, пять или шесть пальцев, самый правый из которых мог быть также украшенным бородавкой носом, послужившим моделью носу его высочества.

- Бесспорно, ваше преподобие, - тотчас же откликнулся художник, забирая свою драгоценную тетрадь и пряча к себе в сумку. Во взгляде, который он бросил при этом на принца, человек проницательный без труда уловил бы беспокойство, но Гастон смотрел только на свою принцессу и, подразнив отца Грегуара, тотчас же позабыл о его существовании в той мере, в какой это было возможно.

- Я не сомневаюсь, - проговорил он, - что святая Евлалия предстанет на полотне мэтра Жербье преисполненной не только истинной святости, но и той небесной красоты, которая… которая…

- Которая столь присуща модели, - закончил г-н де Велиньи, который с поистине ангельским терпением ждал, чтобы м-ль де Лонгвиль, преуспевшая в некоторой степени в том, чтобы перенести синюю краску с лица на платье, отвлечется от вновь привлекшего ее внимание голубя и соблаговолит проследовать с ним - и если его реплика была задеть самолюбие г-жи де Лонгвиль, то вряд ли жалкий секретаришка - пусть даже и ангельски красивый - мог оскорбиться тем, что его заставляют медлить с выполнением обязанности, которую он сам же на себя и взял.

Обнаружив, что ни мать юной м-ль де Лонгвиль, ни ее высочество не сделали ни малейшей попытки уговорить своенравное дитя позволить ему ее увести и даже напротив - что принцесса, без сомнения, находит его общество приятным, г-н де Велиньи тотчас же вернулся к художнику и повелительным жестом удержал руку, уже возвращавшую тетрадь в сумку.

- Позвольте, - он перелистнул страницы и широко раскрыл красивые глаза, когда на одной из них обнаружил наброски, совершенно не подходящие для дамского взора, - позвольте…

Мэтр Жербье тщетно попытался извлечь тетрадь из рук секретаря.

- Позвольте…

Уловив в его голосе настоящую тревогу, Гастон устремился к нему на помощь - и узрел, что г-н де Велиньи изучает его собственные, увы, незначительные успехи в сравнительной мужской и женской анатомии.

- Позвольте!

Одним резким движением он вырвал лист из тетради, скомкал и швырнул прямо в зажженный камин.

- Мячик! - взвизгнула м-ль де Лонгвиль и кинулась к огню.

Гастон, расхохотавшийся при виде уморительно дрыгавшей ногами юной м-ль де Лонгвиль, может, и не заметил бы смертельную опасность, которой подверглось платье его возлюбленной, если бы г-н де Велиньи, уже обернувшись от двери, не вскрикнул внезапно и не бросился к ней на помощь. Когда секретарь преодолел уже пол-зала, Гастон осознал, наконец, что тоненькая струйка, поднимающаяся к потолку позади ее величества, это не облако, по которому следовало ступать его богине, но самый обыкновенный дым, и с воплем «Черт!» ринулся вперед, падая к ногам возлюбленной и самым бесцеремонным образом дергая ее за подол.

- Что?.. - не закончив, мэтр Жербье кинулся на помощь к своему покровителю. - Дайте!..

- Н-нет уж-ж, - прохрипел Гастон, тщетно пытаясь загасить огонь голыми руками, в то время как подбежавший г-н де Велиньи мешал ему, безжалостно топча, а то и пиная платье принцессы.

Крепкое словцо, сорвавшееся с губ живописца, было, к счастью, фламандским, а действия его были выше всяческой похвалы - бросившись к украшавшей комнату вазе, он схватил ее и решительно выплеснул воду вместе с цветами на платье ее высочества и двух героев.

- Мать!.. - заорал кто-то - враг рода человеческого, верно, ибо как мог подобный кавардак возникнуть без его деятельного участия?

- П-пустите…

Общими усилиями, однако, пожар был остановлен, катастрофа предотвращена в зародыше, и, чудо из чудес - принцесса осталась при этом в платье, хотя, нельзя не признать, платье это приняло вид весьма удручающий.

Как и подобает няньке, Урсула была богато одарена не только именем - к слову, совершенно не подходящим прислуге и неизменно зарождавшим во всех, кто ее встречал, самые черные подозрения в законности ее рождения - и соломенные ее волосы, сейчас скромно упрятанные под чепец, могли поспорить роскошью с прическами самых знатных дам. При виде рыдающего ребенка на простодушном лице ее отразился самый настоящий ужас, и, метнувшись к девочке, она упала рядом с ней на колени, обхватывая ее обеими руками.

- Деточка моя, кровиночка моя! Что ж за горе-то за такое?

Напрочь позабыв о сдержанности, подобающей знатной даме, м-ль де Лонгвиль вцепилась в няню, щедро орошая слезами ее скромное серое платье.

- Угу, мячик… мячик сгорел!

- Солнышко мое, сгорел? Несчастье-то какое!

Отважные спасители принцесс, едва выпрямившись после поклона, попытались заверить ее высочество в самых разных чувствах, заглушая друг друга и в какой-то мере - рыдающую м-ль де Лонгвиль, однако преуспели в этом очень мало. По счастью, то ли обретя в объятиях няньки утешение, то ли страдая от недостатка воздуха, м-ль де Лонгвиль несколько притихла, и Гастон вновь оказался первым даже среди неравных:

- Суровый рок, постигший ваше платье, ваше высочество, сделался счастливым гением для тех, кому повезло оказать вам эту незначительную услугу.

Г-н де Велиньи, явно сраженный его красноречием, уставился на принца во все глаза.

- Очень красивое платье, - с отвратительной практичностью сказал мэтр Жербье и прищурился, словно оценивая заменимость подгоревших кружев и стоимость пострадавшего атласа. - Но мне кажется, ущерб все же не столь велик, его еще можно спасти.

Он бросил на горничную вопросительный взгляд.