Камилла, неторопливо усаживаясь напротив г-жи де Мондиссье, подумала, что с таким характером удивительно, как это ее еще не убили. Нет, даже если бы г-жа де Сенесе не собиралась в отставку, Камилла бы подстроила бы этой савойской выскочке какую-нибудь гадость, а так, когда на кону стояло место статс-дамы…

- Ну, что вы, милая, - с деланным огорчением отозвалась она, - это была не я, вы что-то путаете. Кроме ниток, я хочу сказать - хотя красные глаза у единорога это очень мило.

- Это не единорог! - возмутилась Луиза. - Это меч вон того рыцаря, только он не закончен еще! Неужели вы не узнаете меч, мадам? Говорят, вы так хорошо в них разбираетесь!

Ужасно неудачно получилось! Она вышивала "Смерть на поле Брани", поэтому у лошади были красные глаза, но на бумаге лошадь не выглядела такой упитанной!

- Не больше чем в единорогах, как выясняется, - со снисходительной улыбкой уступила Камилла и переплела пальцы, чтобы подавить желание выцарапать глаза этой худосочной стерве. Что за намеки - парижская торговка рыбой бы постыдилась! - Так это святой Михаил! Или святой Георгий? Нет, все же Михаил-архангел, да? У людей на каждой ноге обычно бывает по одной коленке, как вы мило подчеркнули его божественную природу!

Тут Луиза едва не запустила вышивкой в голову графини, потому что все было у рыцаря с коленками хорошо, только нитки она подобрала немного не в тон, и это было такое свинство, потому что ей было совершенно на эту вышивку наплевать, пока не явилась эта драная кошка с переносным креслом и не начала язвить!

- Нет, это чудо святого Евдоксия Пизского, - объяснила она, стараясь улыбаться так же любезно, как графиня. - Это рыцарь, видите, он погибает на поле брани - уже почти погиб, но добрый святой разделяет его на два тела, чтобы одно из них могло в единочасие вернуться в родной дом и зачать с его женой ребенка, чтобы он не умер, не оставив наследников. Рыцарь, конечно, а не святой, а то это было бы неприлично. И он начал с коленок, потому что надо же с чего-то начать, и не с самого же главного, потому что оно под доспехами.

Камилла в непритворной растерянности снова уставилась на представленное ее суждению произведение сумрачного савойского гения.

- Как мило, - признала она наконец. - Мы все так ценим ваши попытки развлечь ее величество, моя дорогая Луиза, ваше самопожертвование поистине достойно восхищения, но все же…

Она снова встала и свысока улыбнулась будущей жертве своего же персонажа.

- Но все же, не надо отбирать хлеб у придворных шутов.

Выпустив эту парфянскую стрелу, она направилась прочь легким шагом, нимало не сомневаясь, что оставленное ею кресло немедленно двинется следом, и, едва оказавшись у другой оконной ниши, проговорила:

- Видите, бедняжка стала невыносимо сварливой с беременностью, подурнела и ужасно поглупела. Мое сердце болит за нее совершенно невыносимо.

Нежная ручка, нервно прижатая к линии корсажа так, что на миг его вырез стал почти вызывающим, должна была свидетельствовать о глубине чувства графини.

Камилла одарила мнимого лакея томным взглядом, который, вовремя вспомнив, где она находится, мгновенно превратила в утомленный.

- Ступайте, - велела она, небрежным движением руки добавляя к приказу Марту, - подождите… ну, где вы там обычно ждете. Ах, да - я надеюсь увидеть господина Ромбо завтра около полудня.

Лукавая ямочка, обозначившаяся в уголке ее рта, исчезла, когда дверь кабинета приоткрылась, и Марта, отлично изучившая свою госпожу, потянула Веснушку за рукав и без единого слова увела его сперва из королевских покоев, а затем и из парадных.

- До выходу-то вас проводить, сударь? - спросила она, насмешливо подчеркивая голосом последнее слово, однако тут же оттаяла: - Вам-то ждать не велено, вам к завтрему! Вы только ливрею-то назад отдайте, она Жакова. Завтра и занесете… а то может, сейчас же и снимете?

На черной лестнице, где они остановились, было шумно и суматошно - в углах и на лестничных площадках обжимались парочки и сплетничали кучки горничных; бегали вверх и вниз лакеи с подносами, неспешно поднималась, крепко сжимая красными лапищами ящик с постельными грелками, толстая бабища; да какой-то сорванец-паж стрелял сверху сухим горохом, вызывая всякий раз взрыв ленивой ругани - попасть ему ни в кого не удавалось.