Низкий, уверенный голос мадам де Пьерфит Теодор услышал еще с лестницы. И, если бы у него была в этом доме своя комната, ушел бы туда. Но ночевать его, со всеми извинениями, оставили в небольшой комнатушке при кухне. Которая, хоть и именовалась столовой, на деле еле-еле вмещала длинный стол, на котором он провел ночь, и жмущиеся к нему табуреты. Встретившейся ему поутру мадам де Пьерфит он поведал, что ему снились людоеды. На что та ответила недоуменным взглядом, и он не стал объяснять.

Вопреки обыкновению утро он посвятил не фехтованию. Но отправился в другой известный ему дом и спросил господина Рансара. Которому, не дав опомниться от своего появления, и рассказал о произошедшем. Заслужив уже знакомый ему глубоко неприязненный взгляд.

– Но его высокопреосвященство вам этого не поручал? – уточнил Рансар.

– Нет.

– Он должен вас очень ценить.

– Я на это рассчитываю.

Чистой воды гасконада, но Рансар спорить не стал. Лишь не преминул заметить, что если он ничего о роли Бодри не знал, то, верно, потому что ему и не нужно было знать. И к Пьерфитам Теодор вернулся бы в омерзительном настроении, и кончилось бы это прескверно, если бы их не прервали.

Сейчас он улыбался. И дам поприветствовал учтивым поклоном – а что тотчас же попросил перо и бумагу, так у него была веская причина.

– Вы можете одолжить мои, – мадам де Пьерфит указала на стоявшую около окна конторку, на которой стоял письменный прибор. Лежавшие на ней стопкой листы были покрыты расчетами, перемежавшимися краткими строками объяснений. И Теодор, едва скользнув по ним взглядом, начал писать сам.

– Господин де Пьерфит, – похоже, произносить это имя было ей непривычно, – не желает… полагает, что мне не следует…

Она указала на обернувшегося к ним бретера. Или на конторку. Или на бумаги, которыми она была завалена.

Эмили хмыкнула.
- Полагаю, господин де Ронэ с ним в этом согласен. Но это ничего не значит.

– Мнение господина де Ронэ ничего не значит, – ядовито согласился бретер. – То ли дело мнение мадам де Бутвиль – к нему господин де Пьерфит всенепременно прислушается.

Мадам де Пьерфит уверенно покачала головой.

– Нет, конечно, – совершенно серьезно ответила она. – Он считает, что мадам де Бутвиль… что вы слишком молоды, мадам.

Самой ей, похоже, было никак не больше двадцати.

Теодор посмотрел на заполнившую уже пол-листа вязь строчек. И подумал, что ведет себя как последний дурак. Даже если Рансар был прав.

Если бы ему сказали, что Рансар станет ему советовать, а он этот совет примет, он бы не поверил. Но кто бы мог ожидать, что посреди серьезного разговора в кабинет бывшего королевского прокурора внезапно войдет трехлетняя девочка? В первое мгновение они оба онемели.

– Деда, – сказала девочка.

Она была нарядная, чистенькая и невероятно ненастоящая – как будто только что сошла с картины придворного живописца. Черные глаза, черные кудри, смуглая кожа – совершенная южанка. И невообразимо далекая – как внезапно настигшее его понимание, что никогда…

У него были шансы. Вряд ли будут снова.

Рансар смотрел с опаской и молчал. И Теодор заставил себя улыбнуться.

– Доброе утро, мадемуазель.

Мадемуазель промолчала. Но взгляда не отвела.

– Прошу прощения, – неловко произнес Рансар. – Гкхм.

– Дождь, – сказал Теодор, кивая на испещренное каплями окно. – Да?

        За окошком ходит дождь
        Если ты за ним пойдешь,
        То, когда пройдет гроза,
        Выйдешь к радуге в слезах.

Девочка молчала, глядя на него широко раскрытыми глазами. И Рансар смотрел точно так же.

– Ах, вот она где!..

В кабинет впорхнула молодая женщина, рассыпалась в извинениях. Подхватила девочку на руки и убежала. Оставив двух мужчин наедине.

– Гкхм, – снова сказал Рансар. – Так. Да. Сударь, о чем мы… Нет, я напишу месье Бутийе, конечно, но… Вы бы лучше написали сами. Его высокопреосвященству – сами. Да. Чтобы не… Чтобы он узнал. О вашей заслуге.

– Я плохо пишу отчеты.

– Ну… – бывшему прокурору явно было неловко. – Напишите как-нибудь. Это же… это же просто. Это же не стихи.

«Не стихи»…

– Вы забыли, кузина, – Теодор отложил перо и смял исписанный лист в кулаке, – что огорчение мадемуазель де Гурне мне глубоко безразлично. Я побеседую с господином де Пьерфитом, но только ради ваших прекрасных глаз.

На щеках Теодора вспыхнули два багровых пятна.

– Прошу прощения, сударыня, – сказал он, не глядя ни на одну из двух женщин. – Мадам де Бутвиль совершенно права. У меня действительно скверный характер. И я действительно никого не собираюсь убивать. Вам стоит сказать лишь слово –и я уеду сегодня же. Ни с кем не разговаривая.

– Было бы крайне нелюбезно с моей стороны вас выгонять, – судя по выражению ее лица, мадам де Пьерфит еще не вполне отошла от испуга. И хотела бы, может, чтобы он ее разуверил. Но бретер промолчал, стискивая в кулаке бумажный ком. И мадам де Пьерфит снова посмотрела на мадам де Бутвиль. – Я бы хотела… Мне было… мне нравилось. Для Анри…

– Вся разница будет в том, что теперь вы это будете делать не для Анри, – Теодор все еще не поднимал взгляд. И все еще чувствовал, как горят щеки. Он слишком привык разговаривать с мужчинами – забыл, как говорят с женщинами, не иначе. – А для себя. Или для вашего мужа. Монсеньор щедр.

– Нам не нужны деньги, – быстро проговорила мадам де Пьерфит. Но в голосе ее чувствовалась фальшь.