Комната, в которую Эмили и Теодора проводила рыжая и конопатая деваха, была на втором этаже. И оттого к последней ступеньке лестницы бретер еле держался на ногах. И на плечо мнимого пажа опирался по-настоящему. И на единственный в комнате стул сел, даже не попытавшись спорить. Зная, еще до того, как поднес руку ко лбу, что ощутит под пальцами влагу.

– Дверь! – крикнул он, когда служанка, пробормотав на местном наречии что-то, в чем он разобрал только слово «вода», вылетела из комнаты. И, когда та, то ли не поняв, то ли поняв неверно, закрыла за собой дверь, выругался. – Откройте… оставьте дверь открытой, мадам. Эмили.

Куда бы не сбежал граф в этот раз, дверь не должна была закрыться. Священник – кто-то спрашивал про священника. Или показалось?

«До смерти до сих пор длина руки и шпаги…»

Комната перестала расплываться перед глазами. И оказалась совсем маленькой – пара туазов в длину и чуть больше в ширину. Кровать, стул, грубо сколоченный стол у окна, табурет с жестяным тазом. Все.

Эмили, сделав пару шагов, открыла дверь.
- Вам надо лечь. - Она подошла к тазу. - Давайте я помогу вам умыться? Может, вам не стоит ехать дальше?

– Мне надо ехать дальше, – вздохнул Теодор. – Только не в карете, или я сдохну от приступа прозы. Полчаса, четыре рифмы. Эмили…

Несколько мгновений он колебался. Не этот вопрос он должен был задать, когда у них было так мало времени, но когда это он был благоразумен?

– Сколько раз я вам говорил не носить шпагу?

Разумеется, она была под защитой четырех мужчин – троих, если быть честным с самим собой. Но это было ничуть не менее веской причиной.

Здоровой рукой Теодор потянул за завязки плаща. Повел плечами, позволяя ему соскользнуть на спинку стула. И опять прикусил губу, справляясь с полыхнувшей в руке болью. Паршивый был момент для разговора – но времени было слишком мало.

– Один из них, – сказал он, – меня узнал. Тот, чью сестру я соблазнил – помните? Решил, наверно, что он все-таки не обознался.

Возиться с пуговицами камзола одной рукой было неудобно. Но застегнуты были только три. И с первыми двумя он уже справился.

- О господи! - Эмили, подскочив, расстегнула эту последнюю пуговицу. - А сказать? Давайте, осторожно... - она потянула камзол с его здоровой руки. - Вы же никого не соблазняли?

– В Туре? Никого, кого бы вы не знали, – улыбаясь, Теодор накрыл ее руку своей. На один только миг – и тут же отвел руку, едва скользнув по внешней стороне ее пальцев кончиками своих. – И не дам, которых не существует вовсе, это было бы затруднительно.

Служанка вернулась в комнату с явной неохотой. Поставила кувшин около таза и взялась за уцелевший рукав рубашки. Слишком грубо, и Теодор выдохнул сквозь стиснутые зубы, отстраняя ее здоровой рукой.

– Но, месье…

– Цыц, – если бы не Эмили, он высказался бы резче. – Достань чистую сперва. И приготовь воду. Мадам…

Он дождался, пока деваха не отвернулась, чтобы расстегнуть ремни его сумок. И вытащил из-за пазухи кисет. Уже кое-где испачканный кровью.

– Возьмите. Там есть записка – она про нас, я думаю. И какие-то письма. Похоже на английский. Во всяком случае, я этот язык не знаю.

Эмили взяла кисет и спрятала за пазуху, понятливо кивнув.

- И все же, позвольте... - остатки рукава с раненой руки она снимала осторожно и нежно. - Вам нужен лекарь. Я зашила там, но я это не умею...

– Мы не найдем лекаря в этой дыре, – возразил бретер. Думая, что остановиться на ночь в Амбуазе никто не захочет, слишком короткий перегон. А в деревне, где они наняли карету, оставался Бадремон. И хозяин каретного двора. Которому его договоренности с кучером и наемниками будет недостаточно. И который придет к Бутвилю, если его не будет – когда нужно было, чтобы Бутвиль об этом не знал. А значит, выбора у него не было. И, что бы она ни сотворила с его рукой, пока он валялся в обмороке, ему придется это пережить. Полдня.

Он вспомнил отчего-то Барнье, и губы его тронула улыбка.

– Зашили, и зашили. Чего там уметь. Все женщины умеют шить.

- Мадам де Миолан говорила, что у меня руки кривые, - хмыкнула Эмили.

Теодор не мог не усмехнуться.

– Познакомьте меня с этой поразительной женщиной. Ее мнению о вашем шитье вы верите. А моему о вашем фехтовальном искусстве – отчего-то нет.

От откровений Эмили рука под повязкой заболела лишь сильнее. И на служанку, когда та подошла с рубашкой, Теодор посмотрел без всякой приязни.

– Что вы! Обожаю, когда меня ранят, – мрачно отозвался бретер. И подбородком указал служанке на пол. И на окровавленную рубашку. – Милочка, грязнее она не станет. А я могу стать чище.

Деваха ответила ему невыразительным взглядом.

– Чего?

– Намочи, – вздохнул Теодор. – Тот рукав, что почище. Чтобы я мог обтереться.

Эмили его обнаженное тело, похоже, ничуть не смущало. И не волновало. Кроме перебинтованной руки, на которую она смотрела с очевидным сочувствием. А он не мог думать ни о чем кроме приличий. Которые хотел и не мог нарушить.

Но в конце концов, не она прощалась с жизнью два часа тому назад.

– Приказывают тут, – буркнула деваха, с порванной рубашкой в руке направляясь к тазу. – Как купили.

Может, со злости она стала выражаться внятнее. А может, это он начал понимать местное наречие.

– Я не щедр с дурами, – парировал он. – А ты ведешь себя как дура. Хотя… может, это заразно. Мадам, ну на черта вам сейчас шпага?

В его глазах, на мальчика Эмили сейчас не походила ничуть.

– Я был очень осторожен! – возмутился бретер. – Я выстрелил первым. А вы…

Он осекся. И служанка, шлепнув ему на плечо мокрую тряпку, дала ему повод не продолжать. Что он мог возразить? Ей не грозило ничего. Не в обществе мужа и двух наемников – даже если она начнет с кем-то задираться. Но здесь никого не было – кроме него и дуры-горничной.

– Вы ни черта не поняли, – осознал он. – Те, с кем я дрался. Они ехали за нами.

Вода потекла из-под тряпки тонкой струйкой. И, вскидывая руку, чтобы не дать ей намочить повязку, он снова скрипнул зубами от боли.

- Я поняла. - Мадам де Бутвиль отняла у него почти превратившуюся в мокрую тряпку рубашку и принялась аккуратно стирать кровь.
- Кажется, не знаю... - растерялась Эмили. - Я не рассматривала...
Рассматривать убитых ей было и некогда, и страшно, а слова Теодора о шпаге она просто пропустила мимо ушей - ничего нового.                                                       
- Они ехали за нами и хотели нас убить. Неизвестно, кто их послал. И вы были осторожны, а их было много. Но до этого - какого дьявола вы дразнили моего мужа? Он хороший человек, он не сделал вам ничего дурного.

Служанка, лишившись тряпки, негодующе фыркнула. Но на сей раз промолчала.

– Он дурак, а я не люблю дураков, – бретер заставил себя не смотреть на Эмили. Она готова была прикасаться к нему – но только так. Перевязывала, зашивала, а теперь вот – смывает с него засохшую кровь. А он повел себя как дурак прошлой ночью. – Не более того. Он… он не удивился? Если что… вспомните: вы видели ту драку. В Туре.

Служанке они были безразличны. Да и вряд ли она их понимала. Но они могли не услышать шаги на галерее. И оттого он не мог сказать прямо: если что, пусть это будет моя ссора.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2020-07-07 22:17:46)

– Если бы я убивал всех встречных дураков, я начал бы с вас, – перебил бретер. – А если бы я хотел убить его, он был бы уже мертв. Или он, или я.

Последние слова он произнес совсем тихо. И Эмили их очевидно не услышала – или не стала бы продолжать. И уж точно не стала бы прикасаться к нему – так. И оттого он смолчал – от неожиданности, не иначе.

Деваха подступила к нему снова. И он стиснул зубы, ожидая грубости. Но на сей раз она действовала осторожнее – сперва правую руку, потом горловину и потом левую руку, здоровую. Извинилась, задев раненую руку. Даже начала заправлять рубашку ему в штаны. И Теодор замер, ощутив, как полыхнули скулы.

– Ле-Брей, – сказал он. Стараясь не думать, что сделал бы, если бы Эмили здесь не было. Или если бы у них было время и не было Бутвиля. – Когда мы приедем, я пошлю за Седым. Хозяином почтовой станции. И поговорю с ним. Насчет кареты. Чтобы он не беспокоил графа. Если сможете, скажите Бадремону, чтобы он тоже меня нашел, я могу не успеть.

На лице Эмили явственно читалась обида. И Теодор в который раз уже подумал, что ни одна женщина еще так не выводила его из себя.

– Простите, – вздохнул он. – У меня скверный характер, и боль его не улучшает. Я не считаю вас дурой. И графа вашего без вашей просьбы убивать не буду. Только не ждите, что я буду к нему хорошо относиться.

Улыбка его в этот раз была очень недолгой. Потому что мысль, пришедшая ему в голову с этими словами, не ушла. Возвращаясь снова и снова. В любом поединке есть место случайности. И это было бы не первое обещание, которое он бы не сдержал. Даже не первое за сегодняшний день. Пусть он и не смог бы нарушить его сегодня.

Теодор отвел взгляд. Ей нужно – разумеется, нужно. И здесь она до сих пор лишь потому, что тревожится о любом раненом, даже о слуге. Он всего лишь подловил ее в неудачный момент прошлой ночью – когда муж решил, верно, ее наказать. И как дурак не воспользовался случаем.

– С колетом помоги, – сквозь зубы велел он служанке. Злясь, конечно – на Эмили, на себя, за то, что отвечал на ее прикосновения, на чертову деваху, за то, что она это видела. Точно видела, по улыбке было ясно. – В сумке.

Снял ботфорты, но не сменил камзол на колет. И пенял себе потом за излишнюю скромность, а сейчас вдруг подумал, что тогда те пятеро могли застать его и без того, и без другого.

– Думаете, – он все же не сдержался, – одно ваше присутствие его исцелит? Уже то, что он жив, сродни чуду.

Служанка хлопнула дверью, выбегая. И Теодор немедля протянул руку, касаясь шеи Эмили самыми кончиками пальцев.

– Рискуешь, – чуть слышно сказал он. – Опять.

- Нет. - Эмили не отстранилась. - Не рискую.

Теодор хрипло вздохнул. И его пальцы, касаясь так же легко, заскользили вверх, к ее подбородку и от него – к губам.

– Рассчитываешь, что я смогу остановиться, – это был не вопрос. – Или дразнишь и собираешься затем оттолкнуть?