Донна Бенедетта, представшая перед хозяйкой дома и ее родственницами, была скромно одета в темно-синее дорожное платье и простой серый плащ. Была она чуть выше среднего роста и, похоже, молода: пускай нижнюю половину ее лица и скрывала тонкая вуаль дорогого белого шелка, лоб ее был гладким, а большие глаза обрамлены лишь намеком на морщинки, и те, похоже, собрались только от улыбки. Что-то в ее поведении позволяло также заключить, что она была хороша собой и, несмотря на простые веревочные сандалии, вряд ли бедна, а голос ее, когда она приветствовала монну Лукрецию и ее родственниц, оказался низким, но приятным - в отличие от откровенно фальшивого гортанного смешка, которым она завершила слова благодарности за согласие ее принять:

- И не подумайте, - продолжила она затем, - что я какая-нибудь провинциалка и вежливого обращения не знаю, потому как я привезла вам из родных моих мест лучшей нашей вишенной настойки.

Из здоровенной туго набитой сумы, которую паломница носила через плечо, она извлекла глиняную бутыль и на вытянутых руках подала ее монне Лукреции.

- Самое оно, когда не спится… или ежели взгрустнется.

Подмигнула она всем присутствующим так лихо, что трудно было поверить, что с ней когда-либо случалась такая неприятность.

- Ужасно! - живо воскликнула мнимая паломница, сжимая руку монны Лукреции с неженской пылкостью. Смех, искрящийся в ее карих глазах, выдавал, впрочем, что на настоящие ужасы она жаловаться не собирается. - Я шла пешком! Как вы понимаете, я хотела поехать верхом, но падре запретил мне брать лошадь! Если бы кузине Анне - вы помните кузину Анну? - не надо было ехать в Браччано…

Как известно, кузина Анна, не двоюродная, так троюродная, найдется у любого, но эта, как выяснилось, предприняла свое путешествие как раз вовремя, чтобы ее молодая родственница смогла присоединиться к ее свите - не предупредив, разумеется, своего пастыря, что поедет на чужой лошади. От Браччано "монна Бенедетта" два дня прошла пешком вместе с другими паломниками, и пыли на подоле ее платья, любовно собранной двумя шалопаями в одном из внутренних двориков палаццо, хватило бы на два таких путешествия. Если дорожный мешок монны Бенедетты мог показаться кому-то легким, то на пол она его опустила с глубоким вздохом, а если пахло от нее не дорожным потом, а розовым маслом, то многие ли обращали внимание на такие тонкости?

Рассказывала она весело, улыбаясь то хозяйке дома, то двум кумушкам, и даже не подозревала, казалось, что ее легкомыслие может не прийтись им по нраву, и если и Анзоло любовался при этом любовницей приятеля, то мысль о том, что он мог бы отплатить дону Родриго за монну Доменику, пришла ему в голову только к концу его рассказа, когда паломники добрались, наконец, до Вечного города и монна Бенедетта отправилась искать родственницу.

- Я бы не хотела вас стеснять, - он поправил скрывавшее его лицо покрывало и в то же время снова пожал остававшуюся в его ладонях руку монны Лукреции, еле заметно покачав ею из стороны в сторону, - раз у вас гостьи…

Притворство не давалось монне Бенедетте, и взгляд, который Анзоло обратил на красавицу, был откровенно умоляющим. Он был, конечно, готов обнаружить, что в Риме у него украли кошелек, но надеялся, что до того не дойдет, а еще больше - что очаровательная мадонна сообразит предложить паломнице место в своей спальне.

Новое пожатие нежной ручки привело Анзоло в такой восторг, что он вынужден был припасть к ногам монны Лукреции, поднося ее руку к своим губам. Если бы не чертово покрывало, он осыпал бы ее поцелуями, а так ему оставалось только прижать ее теплую ладошку к своей щеке.

- Вы столь великодушны! - проникновенно прошептала мнимая монна Бенедетта, глядя на свою благодетельницу преисполненным признательности взглядом. - Я бы не хотела вас стеснять, я лягу в ногах вашей кровати…

Представив себе, как обрадуется этому горничная, которую выставят из уютной спальни ради какой-то дальней родственницы, Анзоло чуть не фыркнул.

- Я надеялась посетить Собор Святого Петра, - доверительно призналась мнимая монна Бенедетта, ни взглядом, ни улыбкой не выдав веселья, охватившего ее при мысли о том, что из спальни хозяйки дома она пытается выгнать, похоже, одну из своих собеседниц. - Вдруг мне удастся увидеть его святейшество… Ах, у меня голова идет кругом от одного осознания, что я здесь!

Легкий укол совести, некстати напомнившей юному шалопаю о том, что сам он, столь удачно оказавшись в Святом городе в юбилейный год, пока еще ровным счетом ничего не сделал для спасения своей души, он подавил, пообещав себе, что завтра, в крайнем случае, послезавтра, он сходит в Латеранскую базилику и в Санта-Мария Маджоре, и тогда ему останется только две святыни для полной индульгенции. Все-таки глупо было бы не воспользоваться случаем, и тогда ему простится еще и нынешний грех. Или стоит все-таки перестраховаться и пройти полный путь достопочтенного Филиппа Нери?

Отредактировано Анзоло Фоскари (2021-01-21 01:08:35)

В ответном взгляде мнимой "монны Бенедетты" также сверкнул лукавый огонек. Угадала ли очаровательная хозяйка дома, с кем имеет дело на самом деле, или нет? Если угадала, то она может и не пригласить его в спальню, и как тогда он сможет не только провести к ней любовника, но и предупредить ее не оставлять в спальне прислугу? Нет, тут надо было исхитриться и побеседовать наедине…

- Ваше великодушие к бедной паломнице, дражайшая моя кузина, - машинально откликнулся он, проклиная в душе покрывало, до невозможности усложнявшее прием пищи, - достойно живейшего восхищения. Как и ваше благочестие, - тут он обратил к монне Франческе преисполненный благодарности взор, - и ваша готовность прийти на помощь ближнему… то есть ближней, и даже не очень-то и ближней. Благословен дом, столь переполненный достоинствами. Какое счастье, что у дома, в отличие от чаши, нет краев, или ваши многочисленные достоинства уже перетекли бы через край и выплеснулись бы на улицу, а при том, что по этой улице течет обычно…

Спохватившись, он прикусил язык, пока чересчур бурный поток его красноречия не присоединился к тому, который он описывал, и не заслужил ту же участь.

Ухода двух кумушек Анзоло ждал как на иголках - каждый миг ему казалось, что вот-вот они узнают в паломнице мнимого флорентийца, обихаживавшего монну Джованну днем, и выставят его за дверь. Побоев он не боялся, пока они еще кого кликнут, он сто раз сбежит, но товарища он бы здорово подвел. Оттого болтовня "монны Бенедетты" постепенно стихала, сама она позевывала сперва украдкой, а затем и в открытую, и облегчение венецианца, когда дверь закрылась, оставив их наедине, бросалось в глаза, хоть и не отвлекло его от фривольных намерений. Улыбнувшись красавице в ответ, он придвинулся ближе и отбросил, наконец, уже надоевшее покрывало.

- Если сможет, мадонна, - прошептал он почти ей на ухо, всколыхнув дыханием выбившиеся из прически пряди. - Но конечно, он приложит все усилия - кто, зная ваше очарование, поступил бы иначе? Но он тревожится, что путь в ваш дом для него закрыт…

Очаровательная монна Лукреция, судя по ее простодушному вопросу, не видела никаких препятствий на пути своего любовника, и Анзоло не спешил ничего предлагать.

Такой неподдельной радостью засветилось прелестное личико монны Лукреции, что рука Анзоло, нежно сжавшаяся мгновением ранее ее руку, неловко замерла, а затем смущенно скользнула прочь, воссоединившись с другой его рукой у него на коленях. Служанка, заглянувшая в комнату в этот момент, не увидела оттого ничего предосудительного: всего лишь две дамы, подсевшие друг к другу, чтобы посплетничать или посекретничать всласть.

- Именно так, - заверил красавицу Анзоло, когда приотворившаяся дверь опять закрылась и пламя свечей, пригнувшись, выпрямилось вновь. - Я тут, мадонна, чтобы помочь вам и ему.

Здесь следовало предложить ей, чтобы мнимую монну Бенедетту уложили в ее спальне, но теперь, когда упоительные картины страстной ночи, проведенной с любовницей друга, не застили ему взор, венецианец сообразил, что этот план грозит ему малоприятным выбором: либо ночевать на полу снаружи, либо всю ночь быть безмолвным свидетелем чужого наслаждения. Был, разумеется, шанс, что дон Родриго пригласить друга к своим утехам, но ничто в их знакомстве не позволяло надеяться на такой исход.

Посему ничто больше не мешало юноше принять предложенную ему отдельную комнату, и он, оставив всякие намерения переменить ее мнение, предложил:

- Мы договорились, что в полночь он незаметно перелезет через стену вашего сада, а я отворю ему дверь в дом. Мне неловко спрашивать, мадонна, но… если у вашей бедной родственницы схватит живот после столь роскошного ужина, где ей следует искать облегчения?

Красавица-римлянка так мило покраснела, отвечая на его вопрос, что Анзоло был совершенно очарован и, не успев подумать, снова завладел хорошенькой ручкой, поднося ее к губам со всем восторгом, позволительным верному другу. Пальцы он в этот раз, впрочем, разжал мгновенно и предупреждение молодой женщины выслушал с таким серьезным выражением лица, что его товарищи по университету не преминули бы заподозрить неладное. Опасаться ей, впрочем, было нечего. Будь служанка монны Лукреции хороша собой, она стала, может, бы одной из тех немногих, кто узнает на собственном опыте, сколь обманчива бывает женская внешность, но, поскольку Анзоло был до крайности переборчив в связях, особого соблазна поставить под угрозу все предприятие своего друга он сейчас не испытывал и пообещал быть осторожным почти искренне.

Испросить извинения за вынужденную отлучку и отправиться исследовать путь в сад он, впрочем, не успел, однако заданный красавицей вопрос вновь возродил в нем надежду завоевать ее расположение, и ответил он со всей охотой:

- Да, я учился том же университете. К сожалению, - его живое лицо омрачилось, - мои родственники не столь знатны и не столь богаты, чтобы платить за меня, и я был вынужден пока прервать учебу. Но если бы не это, я не поехал бы в Рим с доном Родриго и не встретил бы вас! Теперь, если кто-то спросит меня, красивы ли римлянки, я отвечу честно: не знаю, я встретил одну и после уже не замечал ни одной.

На стук, впрочем, никто не отозвался, и причиной тому было не его опоздание. В отличие от дона Родриго, который подошел к черному ходу с последним ударом отзвонившего полночь колокола близлежащего монастыря, его легкомысленный приятель в этот миг еще обследовал дом мадонны Лукреции. Движимый сперва похвальным намерением убедиться, что не только прислуга, но и две кумушки в самом деле заснули, он быстро отвлекся на осмотр парадной комнаты. Если бы он не получил до сих пор достаточного подтверждения, что возлюбленная друга не бедна, то он убедился бы в этом сейчас: в гостиной не спал никто, и в этот час она была совершенно пуста. Отчего юноша смог беспрепятственно осмотреть и даже взвесить на руке оба бронзовых подсвечника,  полюбоваться на лежавшую на видном месте Библию в богато украшенном переплете и наконец заглянуть в стоявший в простенке между окнами сундук. К глубокому его разочарованию, в сундуке не оказалось ни дорогих тканей, ни серебряной посуды - только стопки скатертей и салфеток. Под ними, однако, нашлась еще одна книга, и лившегося в окно лунного света как раз хватило, чтобы разглядеть астрологические символы на фронтисписе.

Демон корысти, проснувшийся в душе Анзоло, тут же принялся уговаривать его, что ученая книга, без сомнения, совершенно не нужна красавице-римлянке и он практически совершит доброе дело, вызволив из полотняного плена чахнущий в безвестности труд неведомого автора. Не успел он, однако, сложить столовое белье обратно в сундук, как его ангел-хранитель, снизошедший с небес, судя по всему, по лестнице со второго этажа, на которой вдруг зазвучали тяжелые шаги, принялся убеждать его, что возжелать книгу возлюбленной ближнего своего еще хуже, чем возжелать саму эту возлюбленную, а может даже, и этого друга, и что во избежание вечного проклятия ему следует немедленно вернуть похищенное на место. Не закоренев еще во зле, юноша тотчас повиновался этому призыву и, не рискуя опустить тяжелую крышку, замер в тени закрывавшей окно занавески. Шаги, однако, прошли мимо, негромко заскрежетал, отодвигаясь, засов черного хода, и дом вновь наполнила тишина - освященная, без сомнения, пролетевшим сквозь нее ангелом.

Тезка же этого ангела, поспешно завладев вновь соблазнившей его книгой, тихо опустил на место крышку сундука и так же беззвучно, как пришел, возвратился в отведенную ему комнатушку. Возвращение достойной донны Джованны прошло под удары монастырского колокола, но и когда он стих, Анзоло несколько минут еще не решался тронуться с места, опасаясь нечаянно разбудить только-только задремавшую матрону.

Но наконец сосредоточенное похрапывание почтенной дамы присоединилось к хору славящих Морфея рулад и юноша, спрятав за пазуху свою опасную добычу, выбрался из комнаты и, в свою очередь отодвинув засов, выглянул в ночной сад. Спутать богатырскую фигуру Родриго с трудолюбиво поддерживающими крышу дома атлантами было невозможно за неимением оных, и Анзоло, заметив друга, издал еле слышный звук, приглашая его внутрь.

- Вверх по лестнице… ах, ну, ты знаешь, - напутствовал он товарища и подумал, что позже, когда снова станет тихо, надо будет приоткрыть одно из окон второго этажа, чтобы, если кража будет обнаружена, подозрения пали не на него.

Чудовищный храп, сотрясший, казалось, весь дом, заставил подскочить и юного венецианца, чей невеликий опыт не включал еще подобных звуков. Но к счастью для его маскарада, ни один сторонний взгляд не узрел, как невольно дернулась его рука в поисках несуществующего эфеса, и ни одно ухо не уловило проклятья, сорвавшегося с его губ.

- Иди, - шепнул он затем дону Родриго.

Человек благоразумный сел бы затем под дверью спальни, за которой скрылся его товарищ, и ждал бы восхода или, если бы судьба оказалась неблагосклонна, появления кого-то из домочадцев или слуг монны Лукреции, кого следовало бы отвлечь. Но подобная бездеятельность была совершенно несвойственна Анзоло, и юный венецианец, поддавшись внезапному порыву, на цыпочках направился к источнику исполинского храпа, твердо вознамерившись узнать, человек издает эти звуки или исчадие тьмы.

Не то чтобы последнее предположение занимало его мысли более пары минут, и однако, достигнув нужной двери и приотворив ее со всеми предосторожностями рыцаря, отнюдь не жаждущего сложить голову в неравной схватке с драконом, юноша испытал невольное облегчение: даже в том кромешном мраке, в который неизбежно погружается за полночь комната с плотно закрытыми от малейшего ветерка ставнями, он разглядел сперва занавески кровати, а затем, благо полог не был опущен, и почивавшие на ней три силуэта.

Трудно было предположить, что загадочное чудовище, сожрав одну из кумушек или их служанку, не пробудило бы ото сна двух других, и однако венецианец, то не удовлетворившись увиденным, то ли желая испытать удачу, продолжил свой беззвучный путь по еле-еле поблескивавшим половицам, пока взор его не сумел различить женщину между собой и мучившая его загадка не была разрешена. Вполне удовлетворенный, юноша осторожно попятился к двери, когда внезапный стон, несомненный глас откровенно чувственного наслаждения, нарушил покой уснувшего дома и с кровати послышался шорох чьего-то пробуждения.