По мнению мадам де Шеврез, родственники были воистину изобретением дьявола. Особенно, если речь шла о близких родичах, к примеру, о родных братьях. Разве, к примеру, не Каин убил Авеля? Не родные братья продали Иосифа в рабство? Но если Авель и Иосиф были похожи на Луи де Рогана, то право же, у Мари не было для их братьев ни слова упрека.
- Вы меня совсем не слушаете, Мари, - совсем по-детски обиделся Людовик, дергая себя за кончик носа – вот уж смешная привычка.
- Напротив, Луи, я вас внимательно слушаю.
- Тогда о чем я только что говорил?
Поймать на подобном Мари де Шеврез, прекрасно умевшую слышать не слушая, было почти невозможно.
- О том, что наша дражайшая мачеха Мари, возможно, беременна. Право, Луи, не понимаю, чего вы от меня ждете?

Чего ждал от нее Людовик де Роган – Мари знала, и прекрасно знала. В прошлом году их отец сумел удивить всех – женился на восемнадцатилетней Мари де Бретань-Авогур, покорившей его кротостью и нежным взглядом прелестных глаз. Герцогиня де Шеврез отнеслась к этому довольно равнодушно, лишь беззлобно посмеялась над союзом старика и молодой девушки. Шестьдесят и восемнадцать, право же! Но Людовик был обижен. Распускал перья, фыркал о попрании памяти их дорогой матери, которая умерла семнадцать лет назад, но дело было в другом. Де Роган был болезненно ревнив. Ко всему. И, возможно, более всего к положению единственного сына.
Сперва он утешался намеками, что, дескать, сможет ли их отец…
Теперь, когда оказалось, что старый конь борозды не испортил, рвал и метал.
Мари, развлечения ради, то лила масло на эти бушующие воды, то подкидывала дров в костер негодования.

- Есть муж, есть жена, конечно, появятся дети, но наследник отца вы, дорогой мой.
Мари снисходительно погладила брата по руке.
- Да, но…
- Ох, Луи, право же, вы становитесь скучны. Расскажите мне что-нибудь забавное, иначе я пожалею, что приняла ваше предложение. Скучать я могла и у себя!
Впрочем, зная обидчивость Луи, Мари сопроводила свои слова обворожительной улыбкой.
- Забавное? – приосанился Луи, опять дернув себя за нос. – Что ж, приготовьтесь восхищаться мной, моя дорогая…

Лучше умереть, чем попасть сюда, так, кажется, говорят?
- Франсуа Виньон, Клеман Маро, а теперь, значит, и Теодор де Ронэ – право же, камням Шатле есть, чем гордиться, - заметила мадам де Шеврез, когда ее носилки остановились возле ворот крепости.
Впрочем, как прекрасно было известно герцогине, любая крепость – это не только камни. За камнями – люди, живые люди со своими слабостями, и это прекрасно. Снисходительная к своим слабостям, Мари готова была потакать чужим – когда это было ей на пользу. Пара монет, и, разумеется, Ее светлость может побеседовать с заключенным, пусть Ее светлость ступает осторожнее…

Ее светлость ступала осторожно, приподняв юбки, глаза в прорезях бархатной маски лукаво блестели. Кэтти, служанка и конфидентка мадам де Шеврез проявляла чудеса ловкости, удерживая одной рукой плащ госпожи, другой корзину, накрытую полотном, но не жаловалась. Даже когда они вошли внутрь, под мрачные своды Шатле, она все так же мужественно шла за госпожой, последовав ее примеру – закрыв лицо платком. Пахло тут отнюдь не розами. Стражник, провожающий дам до нужной камеры, нет-нет, да оглядывался с любопытством – вероятно, размышлял, не понадобятся ли тут нюхательные соли…
Нюхательные соли не понадобились, хотя все это – шевеление в темных норах, именуемых камерами, блеск глаз заключенных, провожающих взглядом двух женщин, воздух – тяжелый, сырой, спертый – могло лишить мужества кого угодно. Мари на недостаток мужества не жаловалась, но в какое-то мгновение и ей стало почти дурно.
- Вот ваш заключенный, - кивнул стражник, воткнув факел в кольцо на стене. – Я недалеко тут буду. Зовите, коли понадоблюсь.
- Благодарю, - любезно кивнула Ее светлость. – Действительно, вот и он… Мои приветствия, месье де Ронэ. Вижу, вы верны себе, не ищите легких путей. Но Шатле это немного слишком, вы не находите?

Отредактировано Мари де Шеврез (2021-01-04 12:13:54)

В маске больше не было нужды – коль скоро она была узнана. Хотя, удивительно ли? Мужчина, прильнувший к решетке, видел ее и в мужском наряде, и в женском платье, и совсем без оного. Что после этого кусок бархата? Дань условностям, о которых Мари вспоминала лишь изредка, такова уж была ее натура.
Расстались они не лучшим образом, все так. Была и обида – была она куда глубже, чем Мари призналась бы самой себе, но право, разве они не похожи? Берут от жизни все, что можно взять, играют, не боясь высоких ставок… К тому же, щелкнуть братца Луи по его длинному носу – разве это не удовольствие? Мстить руками судейских! Право же, ниже пасть некуда...

- Господи Иисусе помилуй нас, - заорал один из узников, и на этот выкрик, полный какой-то безумной, отчаянной надежды, ответили другие – стоном, бормотанием.
Мари на мгновение закрыла глаза – нет, она не будет прятаться от этого ужаса, она запомнит его, запомнит целиком. От сводов, с которых капала вода, до вони, исходившей из гнилой соломы и немытых тел. Запомнит, и унесет с собой. Просто как напоминание… Хотя, ее, в случае чего, ждет монастырь, не Шатле. Для Шатле она слишком знатна.
Но когда она взглянула в лицо Теодора де Ронэ, взгляд ее был по-прежнему ясен.
- Помолимся потом, - предложила она. – Сейчас у нас есть дела поважнее. Кэтти!
Служанка подошла к решетке, передавая через прутья пирог со сливами, бутылки с вином, пару цыплят, завернутых в промасленную бумагу. Все это было досмотрено на входе – очевидно, искали напильник, нож, веревку, что еще? С чем обычно совершают побег? Подозрение вызвала лишь одна бутыль вина и кусок ветчины, они и были изъяты – судьба их, должно быть, будет страшна.

- Послушайте…
Стены Шатле удивительно легко стирали то, что можно стереть, оставляя на поверхности лишь то, что истинно.
- Послушайте, я узнала о вашем положении только вчера. У меня было мало времени, пока я поняла только то, что рассмотрение вашего дела нарочно затягивают. Скажите спасибо моему брату, он испытывает к вам особенно стойкую неприязнь. Чем вы так ему досадили, Теодор? Он мне так и не признался.
Что тут сказать, де Ронэ умел приобретать врагов. Но и друзей  - так что одна чаша весов, в итоге, уравновешивала другую.
- Я пришла предложить вам свою помощь. О, я знаю, месье де Ронэ, вы достаточно горды, чтобы от нее отказаться, так что я не оставлю вам такой возможности. Я так решила. Это место не подходит вам – а вы ему.

Была ли она рада тому, что может оказать Теодору де Ронэ услугу? Да. Никогда не снисходившая до мести в делах любовных, Мари не видела причин, по которым она должна пройти мимо – коль скоро на кону стоит свобода месье де Ронэ. О, конечно, когда-нибудь его дело рассмотрят – и бретера признают невиновным, как поняла герцогиня, в данном случае Теодор де Ронэ был повинен лишь в неосторожности, а не в преступном замысле. Но это «когда-нибудь»! Неделя, две, три, пролетают незаметно, когда ты проводишь время среди друзей и удовольствий. Но не когда ты считаешь дни до освобождения.
Герцогиня чувствовала себя пленнице в Туре, и уж надо полагать ему приходится несладко в Шатле.

А еще, она дала себе слово не думать о нем и держала его – до вчерашнего дня. Но, наверное, наивно было полагать, что судьба больше не сведет их вместе.
Мари протянула руку сквозь прутья решетки - это не так уж много, пожатие дружеской руки. Но и не так уж мало.

Поединок? Бедняга Луи! Вслух Мари этого не сказала – все же он был Роганом, а в ее словах было бы слишком много снисходительной жалости, но, да, бедняга Луи. Ему было дано так много, а он, как торгаш, все высчитывал, выгадывал, пробовал на зуб каждый день, словно монету, подозревая, что все вокруг хотят его обмануть. И был смешон. Однако, нашел способ посмеяться в свой черед.
И если бы не это – они бы не говорили о нем. Не здесь и не сейчас. Может быть, говорили бы о другом – коль скоро они снова зовут друг друга по имени. Коль скоро она переплетает пальцы с его пальцами. И если есть им за что просить прощения друг у друга, то пусть это касание через тюремную решетку им и будет. Прощением. А что касается достойных или недостойных поступков… Мари де Шеврез не бралась судить.
О, конечно, мир бы стал прекраснейшим местом, если бы все – решительно все – совершали лишь честные, достойные поступки. Прекраснейшим, но скучным, и ей, пожалуй, не нашлось бы в нем места. Да и Теодор де Ронэ, возможно, счел бы нимб слишком громоздким украшением.

- Оставим это… Что было – то было, теперь мы имеем дело с последствиями. Мой брат хвалится, что заставит вас сидеть в Шатле столько, сколько его душе угодно. А вот моя душа, напротив, возрадуется, когда вы выйдите на волю, месье де Ронэ. Но во имя всего святого, Теодор, не похищайте больше девиц – с ними слишком много хлопот.
Мари прикусила губу, сдерживая улыбку – она не была бы собой, если бы промолчала.
- Если будет нужно – я обращусь к королеве-матери, это она подписала приказ о вашем аресте. Но, возможно, в этом не будет необходимости – попробуем, для начала, иные пути.

Итальянка, королева – опасное сочетание, к тому же непростая жизнь во Франции, которая так и приняла в свое сердце еще одну Медичи, неизбежно наложила свой отпечаток на непростой нрав Марии Медичи. Мари не могла похвалиться особым расположением регентши, но и причин гневаться на герцогиню де Шеврез у Марии Медичи вроде бы не было. Да и потом, преступление месье де Ронэ невелико, да и девица та, как поняла мадам де Шеврез, не была пострадавшей стороной. Должно быть, можно уладить это  малой кровью – то есть золотом. Людовик де Роган воспользовался своим именем и положением. Что ж, как говорят ее ученые друзья, любой камень можно сдвинуть с места, подобрав правильный рычаг.

- Ну а если не выйдет, - улыбнулась Мари, желая приободрить Теодора де Ронэ. – Я вас выкраду из Шатле. Но вы тут не останетесь надолго, обещаю.

Злополучный Луи, будь он свидетелем этого разговора – что, к счастью, было невозможно – обвинил бы свою сестру в том, что она снова, как в детстве, делает все, чтобы ему досадить. Конечно, это было верно – но лишь отчасти. Другой узник Шатле, будь он безгрешен как Его святейшество и добродетелен как королева Анна, не вызвал бы в сердце ветреной герцогини де Шеврез ни малейшего сочувствия. Но Теодор де Ронэ…
Герцогиня никогда не стремилась к ясности определений – она женщина, а не ученый, и, потом, разве не в этом волшебство? В том, что ускользает между слов, между строк, между дней и ночей? Каждая их встреча могла быть последней, и они оба это знали. Его ревность, ее гордость…
Но она пришла – и пришла бы снова.

- Жениться можно только один раз, разве только вы смените веру, месье де Ронэ! Вот у великого Могола было, говорят, сорок жен.
Мари покачала головой, удивляясь тому, что на нее нашло. Она несет вздор. Об этом ли им говорить сейчас, в эти драгоценные минуты? Тратить время на шутки, будто они и вовсе не в тюрьме встретились? И отчего же вечно между ними что-то стоит? Если не ссора, то решетка Шатле…
Но слова второго узника – товарища по несчастью – заставили герцогиню де Шеврез сначала улыбнуться, а потом тихо рассмеяться.
- Отчего бы нет, сударь? Прихвачу и вас.

Странно прозвучал этот смех здесь, среди камней, впитавших в себя стоны и хрипы, но в этом не худшем из миров так много странного, что это – сущая безделица. Разве не странно, не удивительно другое? Поклявшись себе никогда не произносить имени Теодора де Ронэ, прекрасно понимая, что эта клятва почти признание поражения, признание того, что ей, прежде уходившей с улыбкой и без сожалений, на этот раз не удалось сохранить свое сердце в неприкосновенности, она все же здесь. С ним – насколько это возможно, коль скоро между ними решетка. И он – с ней, и больше нет жестоких слов, есть другие.
Мари не обманывалась насчет себя, не обманывалась насчет Теодора де Ронэ – будут и другие дни. И другие слова. И другие желания. Она не изменится, он не изменится… Но пусть так. Пусть так – главное, увидеть Теодора де Ронэ по эту сторону решетки.
И Луи будет в ярости – было бы ложью сказать, будто Мари не предвкушала гнев и разочарование своего длинноносого братца. Недурная шутка! Но, право же, способ, который Луи де Роган выбрал для того, чтобы поквитаться с Теодором де Ронэ отдавал обиженной гордостью судейского, не дворянина, не Рогана!

- Для любви еще будет время, - пообещала Мари. – И для ссор. Хотя, может быть, мне взять с вас клятву никогда мне больше не противоречить, пока вы так рады меня видеть?.. Давайте же будем серьезными, прошу вас, Теодор. Если я не смогу прийти завтра – я пришлю Кэтти с запиской, вы можете доверять ей, эта девушка предана мне совершенно.
Девушка, удостоенная столь высоких похвал, старательно изучала потолок коридора, словно строила в уме план побега для месье де Ронэ, и всем видом показывала, что не интересуется разговором своей госпожи с узником.
- Есть ли еще что-то, что я могу для вас сделать? Отправить кому-нибудь весточку о вас? Заказать о ком-нибудь мессу от вашего имени?
Женщины, которых он любил.
Мужчины, которых он убивал.
Мари никогда не интересовалась точным числом тех и других, да и к чему ей это? Но уж такую малость она может сделать для де Ронэ.
Как друг.

Но в тех касаниях, которые они могут себе сейчас позволить – всего лишь соприкосновение пальцев – другое. В них – все, что может пообещать женщина мужчине, которого желает. А сбудутся ли эти обещания - кто знает? Неисповедимы их с Теодором де Ронэ пути. Неисповедимы и тернисты, но каждый раз, когда Мари де Шеврез кажется, что они разошлись навсегда – они сходятся снова.

Помнится, был такой царь – Мидас, который прекращал в золото все, к чему прикасался. Мари де Шеврез считала, что все, к чему прикасается она, становится ее достойным.
Даже уличная грязь.
Даже камни Шатле.
К тому же, наряду с известной самоуверенностью, верность, пусть и довольно своеобразная, тоже была присуща Мари. Она не считала нужным хранить верность в любви, но была верна в несчастьях. Так что идет ей эта обстановка, не идет, какое это имеет значение? Ему она идет не больше…
И, будь Мари иной – чуть меньше гордости, чуть больше нежности – ответила бы Теодору де Ронэ, что ей хорошо там, где есть он. Но он знал ее, так близко, как только можно узнать женщину, и понял бы, что это игра – а она не желала игр между ними.

- Может быть, мне больше не придется приходить. Не думайте об этом, друг мой.
Об этом – и о другом. Если она все еще что-то может, если честолюбие, корысть, сладострастие и прочие смертные грехи еще имеют власть над человеческими сердцами, то скоро Шатле останется в прошлом для Теодора де Ронэ. Тенью, которая исчезнет при свете дня. Обо всем можно забыть, стоит только захотеть.
- Я не прощаюсь. Ждите от меня вестей.

Рука герцогини выскользнула из руки бретера, но только для того, чтобы, коснувшись своих губ, на мгновение прижаться к его губам.
Гордое, но ветреное сердце, забывчивое, порой жестокое – но, каким бы оно ни было, Мари принесла его сюда.
- Оцените вино, сударь, - кивнула она товарищу де Ронэ. – Я сама его выбирала… До встречи, Теодор, до встречи.

На свою должность Луи Сегье де Сен-Бриссон заступил ровно через год после смерти славнейшего короля Генриха и занимал ее вот уже восемнадцать лет. И занимал по праву – то есть по дарованиям, которыми, безусловно, обладал, коль скоро его старания не вызывали нареканий у добрейшей королевы Марии, у мудрейшего кардинала Ришелье и у Его величества Людовика Справедливого. Собственно, все, чего желал месье де Сен-Бриссон – это переехать из Шатле на семейное кладбище и упокоиться там с миром. И чтобы король (благослови его Господь) помянул своего прево добрым словом.
Чудесные мечты. Добродетельные устремления.
Но кроме добродетелей, коими щедро украшался господин де Сен-Бриссон, он обладал еще и похвальным здравомыслием. А еще честолюбием. О, не на свой счет! Сам он готов был довольствоваться теми благами, которые сулила ему его должность и милость короля. Но у него был сын – единственный сын среди целого выводка дочерей, и именно на нем сосредоточились все сердечные устремления прево Парижа.
Так что когда герцогиня де Шеврез сказала: «Мой дорогой месье де Сен-Бриссон, мне нужна ваша бесценная помощь», он понял, что может называть цену.
- Бог мой, мадам, а этот шулер вам зачем, - искренне изумился он, когда Ее светлость упомянула о сокамернике месье де Ронэ.
- Я дала обет Пресвятой Деве, - опустила ресницы мадам де Шеврез, пригасив огонь зеленых глаз. – Хочу спасти в ее честь одну заблудшую душу.
Пересчитывая золото, парижский прево думал о том, что слухи о госпоже де Шеврез не лгут. Взбалмошная женщина. Взбалмошная – но очаровательная.

Мари не появлялась в Шатле три дня – хотя исправно отправляла туда Кэтти с корзинкой и короткими записками. Ждите – писала Мари. Ждите и верьте, ваши друзья позаботятся о вас.
Но на четвертый день она пришла сама.

Все требует времени - и задумка мадам де Шеврез тоже.
- Ради вас, мадам, - галантно поклонился де Сен-Бриссон, гордясь тем, как он прямо держится, не смотря на подагру, все еще кровь с молоком, - я готов ослепнуть и оглохнуть.
Глазами, впрочем, он ласкал отнюдь не нежный лик мадам де Шеврез и не вырез ее корсажа. Ну да у каждого свои слабости.
- Все будет так, как вы желаете.
Какая женщина не почувствует себя удовлетворённой, услышав такие слова?

Но слова Теодора де Ронэ льстили не ее самолюбию. Другое чувство заставило ее улыбнуться в ответ.
- Глаза голубиные… странное сравнение, правда?
Впрочем, груди как виноградные кисти не лучше, но что она знала о ветхозаветной любви? К тому же, возможно, если бы царь Соломон, у которого, как поведал ей месье де Ронэ, было сто жен, говорил на добром французском языке, то подбирал бы более удачные эпитеты.

- Слушайте… - Мари приникла к самой решетке, голос ее упал до шепота. – Слушайте и молчите…
Это звучало совсем уж по-библейски, не хватало только, чтобы слова ее огненными письменами загорелись на стенах темницы, а однорукий сосед Теодора де Ронэ заговорит голосами ангельскими, не человеческими.
Впрочем, привычное чудо Кэтти готова была совершить, извлечь из корзинки вино, хлеба и паштет из щуки.

- Я все устроила. Сегодня ночью стражник выпустит вас и вашего друга, даст плащи и выведет за ворота Шатле. За воротами вас будут ждать лошади – и свобода. Я не могу сказать всего сейчас… но вы согласны? Я обещала – помните? Обещала, что похищу вас.

Что еще она ему обещала? Пожалуй, больше ничего. Обещание – это залог, который мы оставляем будущему, попытка подкупа. Вот только завтрашний день не прево Парижа… И что она могла пообещать?
Я буду думать о вас?
Я буду помнить о вас?
Какие избитые слова – их скажет ему любая другая.
Пожалуй, единственное, что она готова была пообещать Теодору де Ронэ – прийти за ним еще раз, ежели ему заблагорассудится попасть в Шатле, или в Бастилию, или в турецкий плен (у месье де Ронэ жизнь, воистину, была богата приключениями).

А хотела бы другое – но для другого и она должна быть другой. Или он – но этого бы Мари хотела меньше всего.

Отредактировано Мари де Шеврез (2021-01-09 19:37:08)

Пусть серые – это не тот вопрос, который их всерьез бы сейчас занимал. Как всегда, когда Теодор де Ронэ оказывался так близко, настолько близко, что их дыхание смешивалось, время начинало играть странные шутки, то пускаясь вскачь, то застывая, подобно янтарю, заключая в прозрачный кокон две фигуры – мужскую и женскую. Даже голос второго узника – Сарси, Мари теперь знает его имя – не разбивает этот янтарь. Может, потому что она этого не желает? «Хочу – значит, могу», - это могло бы стать ее девизом.

А когда он выйдет из Шатле? Сегодня ночью - это случится сегодня. Что будет тогда? Тогда у них, очевидно, будет ночь, или несколько ночей – если они не поссорятся опять. Может быть, это слишком мало, может быть – слишком много. А можно просто не взвешивать и не оценивать, и это Мари нравится куда больше. К тому же, она ценила хорошую шутку, а эта будет чудесным щелчком по носу Луи. Впрочем, вряд ли это его отучит таскать каштаны из огня чужими руками, или по любому поводу жаловаться своей покровительнице, Марии Медичи, но маленькое доброе дело все равно остается добрым делом, не так ли?

- Я буду вас ждать, - пообещала Мари.
Не уточняя, где и когда, но это было обещанием – а ее обещаниям можно верить. Хотя бы потому, что они так редки.
Хотя бы потому, что она обещает ему. И время воистину милосердно сегодня, потому что мгновения тянутся, и, кажется, в одно короткое умещается не меньше десяти быстрых ударов сердца.
- До встречи. До скорой встречи.
И, хотя она сама определила, когда будет эта встреча – в конце-концов, разве она не похищает Теодора де Ронэ – на короткий миг она почти задыхается от необходимости отстраниться, сделать шаг назад, а потом еще один шаг, разорвать сначала прикосновение, а потом и взгляд, опуская капюшон плаща поглубже.
Кэтти, торопливо освободив корзину – на этот раз она не была тяжела – поспешила за госпожой.

Можно разорвать прикосновение, взгляд – думала мадам де Шеврез, садясь в носилки – а можно ли разорвать ту нить, которая, говорят, протягивается между двумя людьми, которые думают друг о друге? Она пыталась.

Ночью в Шатле бывает тихо – но эта не та тишина, которая способствует крепкому, безмятежному сну. Она наполнена вздохами, стонами, шорохами, шагами стражников и их короткими разговорами. Иногда криками – тут часто кричат во сне.
Но лязг ключей и звук отпираемого замка слышали, наверное, все, даже сквозь самый крепкий сон.
- Идите за мной, - мрачно кивнул заключенным стражник, бросив Теодору де Ронэ два плаща. – Вопросов не задавать. И молчите, если не хотите застрять тут надолго.

- Нас берут штурмом? - меланхолично поинтересовался один стражник у другого.
- Не, не думаю, - так же равнодушно ответил второй, разглядывая небольшую кавалькаду у ворот.
Три всадника, да еще две оседланные лошади...
- Жаль...

Мари нетерпеливо кусала губы - как и было обещано, она похищала месье де Ронэ из Шатле.

Отредактировано Мари де Шеврез (2021-01-10 19:17:06)

- Поторопимся, - кивнула Мари освобожденным узникам, рассудив так – если Сарси не ездит верхом, то может сесть на лошадь позади Теодора де Ронэ.
Впрочем, точно так же он мог решить пойти своей дорогой от ворот Шатле – вольному воля.
Но для них всех еще будет возможность пойти своей дорогой – утро неизбежно наступит, а вместе с ним необходимость делать выбор. Уйти или остаться, а если остаться – то кем?
Но до утра еще далеко.

Двое всадников – даже ветреная герцогиня де Шеврез не рискнула выехать в такой час и в такое место без охраны, без особого любопытства взглянули на двух мужчин, только что покинувших такое страшное место. Ее светлость платила им не за праздное любопытство. Слуга, не спавший сейчас в одном неприметном доме, соседствующим с монастырем самых строгих правил (Мари находила это соседство особенно пикантным), тоже был не любопытен, и герцогиня платила ему достаточно щедро, чтобы возвести эту добродетель в абсолют. Дом этот, стоящий в глубине сада, что позволяло входить и выходить из него незаметно, был самым подходящим местом, чтобы дождаться утра. И для того, чтобы не торопить утро… если не захочется его поторопить.

Она могла бы закончить этот маскарад с похищением прямо сейчас, потому что похищения не было, было освобождение, оформленное и подписанное, бумаги о коем хранились у нее под камзолом. Руку правосудия не пришлось связывать, нет, всего лишь поторопить, подтолкнув в нужную сторону. Весь этот маленький фарс был устроен лишь потому, что Мари сочла, что слишком скучно просто выпустить узников из тюрьмы. Освобождение, конечно, радостное событие, но разве так уж дурно чуть приправить это сладкое блюдо толикой перца? Волнение, надежда, недоумение. Можно ли ей верить, придет ли она, чего ждать, чему верить?
И, хотя этот маскарад должен был вот-вот закончиться, Мари, все же, не могла отказать себе в удовольствии немного его продлить.

Может быть, потому что хотела Теодора де Ронэ на эту ночь.
Может быть, больше, чем на эту ночь.
А может быть, это была ее месть за ту боль, которую он ей причинил, за тот их последний разговор… Что поделать, женщины неохотно забывают слова, в которых слишком много правды.

- Вы ни о чем меня не спросите?
Их лошади поравнялись.
Мари улыбнулась Теодору де Ронэ – себе – этой ночи. Спросить у него такое – все равно, что бросить кости, завязав себе глаза. Но отчего бы не рискнуть?

- Уже простила, - без малейшего намека на привычное лукавство ответила Мари. – Остались – ну и славно. Не хочу, чтобы вы менялись, Теодор. Кто угодно, только не вы.

Это, конечно, не сулило им спокойного, долгого, безмятежного счастья – эдакой тихой гавани. Но зачем она им, эта тихая гавань? Да и, к тому же, каждому свое счастье. Вот сейчас, видя Теодора де Ронэ рядом, на свободе, зная, что этот раунд войны с ее милым братцем он выиграл (пусть и с ее помощью), она была счастлива.

И рассмеялась – негромко, но искренне – на предложение Теодора де Ронэ. Он умел ее удивить. Благодаря ему у нее в памяти бережно хранился один зимний день на замерзшем озере, и другой - в доме, где на них напали. Объединял эти воспоминания шепот – бессвязный шепот любовников, поцелуи, которыми обменивались вместо клятв, которым не было места в ее жизни и в его. Пронзительное наслаждение – а стоящий за ним призрак опасности и близкой разлуки только добавлял происходящему остроты…

…и конечно, конечно она простила его – хотя не попросила прощения в свой черед, даже для мадам де Шеврез есть кое-что невозможное.
- Секрет? Расскажи. Я люблю секреты!

Она любила секреты – кто же этого не знал, но отчего нет? Его преосвященство собирает кошек и великие деяния, на случай, если одних кошек будет недостаточно чтобы войти в вечность. Ее величество – добродетели и печали, из чего можно сделать вывод: где одно  - там и другое. Продолжать можно было бесконечно.
Собирают врагов – со всей любовью, а еще драгоценные камни.
Женщин, редкости и реликвии…
Герцогиня де Шеврез с не меньшей любовью собирала секреты. И, хотя вряд ли секрет месье де Ронэ касался европейской политики, она все рано желал его узнать.

Ну а потом, видимо, придет черед открыть ей свой маленький секрет, потому что дом, в котором они проведут ночь, уже близко. О том, что будет после того, как они спешатся и войдут в низкую, старинную дверь дома, который, может быть, помнил не только тайные свидания Генриха Наваррского, но еще Карла IX Валуа, герцога де Гиза или принца Конде – Мари не думала. Не хотела думать – и не думала, это ей удавалось играючи.