- Тур! – улыбнулась Мари де Шеврез за это признание.
Не могла не улыбнуться.
- Незабываемые дни.
Тур был гостеприимен к ней – ее принимали как королеву, не смотря на очевидную опалу. Но она не слишком-то заботилась о том, чтобы отплатить ему взаимностью, то и дело сбегая тайком. В Париж – и дальше, еще дальше! Туда, где ее ждали встречи с опасностями, интригами и – Теодором де Ронэ.
Она посмотрела туда, куда смотрел он – на колодец – и легко пожала плечами.
- Может быть, это были молитвы? Или просьбы? Говорят, некоторые колодцы исполняют желания, если как следует попросить...

Они выехали с площади, повернули влево – тут улицы не такие тесные, жизнь потише, любопытных глаз поменьше. То, что нужно беглецам из Шатле, пусть даже бегство это было небольшой шуткой герцогини де Шеврез.
Один из слуг спешился у ворот, постучал три раза – их ждали, тотчас замелькал огонь фонаря, заскрипел и отодвинулся засов, пропуская внутрь всадников.
- Будьте моим гостем, - ласково улыбается она Сарси. – Гийом позаботится о вас. А я, месье де Ронэ, позабочусь о вас.

Дом совсем небольшой, на втором этаже всего одна комната, поделенная на две части старинным вышитым гобеленом. Если заглянуть за него, то можно было увидеть и кровать с сундуком в изножье, и с еще одним – у окна. Кресло, свечи в серебряных подсвечниках. Вазу с цветами.
Но сначала, конечно, беглецов встречал разожжённый камин, тепло, идущее от него, разгоняло сырость, неизбежную в доме, где хозяйка бывает только изредка. Стол, накрытый Гийомом. Мари, оглянув все это, тихо рассмеялась – выглядит так, будто она похитила Теодора де Ронэ специально для того, чтобы – как бы выразилась милейшая мадам де Мондисье – завлечь его в свои сети.

- Что ж, пришло время сказать тебе правду…
Хотя она бы с удовольствием отложила момент истины до утра, но герцогине не хотелось, чтобы де Ронэ считал, будто обязан ей невесть чем. Ей не пришлось обманывать, убивать, соблазнять и лжесвидетельствовать, чтобы вытащить его из Шатле. А подкуп – это так скучно, что и говорить о нем не след.
Мари расстегнула крючки камзола, достав две бумаги за подписью и печатью прево Парижа, протянула ему.
- Это тебе. Тебе и Сарси. Вы оба свободны и чисты перед законом, постарайтесь больше не грешить.
Закусила губу, и радуясь своей шутки, и немного тревожась – как-то к ней отнесется Теодор де Ронэ.
Ка-то отнесется к тому, что тут накрыт стол, и разожжен камин, и им придется остаться до утра в этом доме. Вдвоем - не считая Сарси и слуг, которых Гийом увел на кухню - налить по кружке вина да накормить чем найдется.

- Действительно, как…
Она тихо рассмеялась, признавая его правоту. Действительно, как? Праведность не для них. Легче написать новые заповеди, чем заставить ее – и его – соблюдать те, что уже есть. И нарушая заповеди, Мари де Шеврез не чувствовала вины или раскаяния. Ее духовник охотно отпускал ей грехи после небольшой нравоучительной проповеди, а после отдавал должное прекрасному столу, который держала для него герцогиня. Потому что нет никого злее обманутой жены и голодного священника.
Так что греха она не боялась, как не боялась осуждения или косых взглядов. И вполне могла бы дождаться Теодора де Ронэ у себя в отеле, но там рядом с ними стояла бы тень прежней ссоры.

- Что ж, тогда греши в радость.
Пальцы женщины скользнули по волосам, по щеке мужчины – и какая разница, что будет утром, до утра – вечность.
Ей бы следовало напомнить Теодору об осторожности. Попросить беречь себя, потому что Луи де Роган злопамятен и мстителен. Но Мари промолчала – он и так все знал.

Для себя она не ждала от братца ничего ядовитее плоских острот, которые сам он находил убийственными, а Мари скучными, хотя скука, конечно, тоже убивает. Остроты, сплетни, жалобы отцу или своей покровительнице, королеве-матери, вот и весь арсенал, который Луи мог использовать против сестры. Но к сплетням ей не привыкать, отец слишком занят своей семейной жизнью с молодой женой, а королева Мария, конечно, добра к тем, кто умеет вовремя прочесть сносный мадригал в ее честь, но все же у нее и своих забот в избытке.

До утра вечность – но все же время летит быстро, им ли это не знать.
- Десяти тысяч лучше ты…
У них своя Песня Песней.
Мари наклонилась, поднимая Теодора де Ронэ с колен и целуя. Она все же его украла – и теперь принцесса желала получить свою награду.

Мари могла бы – хотя бы сейчас – сказать, что не забывала. Просто не смогла забыть, и осознание этого поражение и злило герцогиню де Шеврез, и смешило, но это было до того, как она пришла в Шатле. И уж тем более, Мари не думала об этом сейчас. Прошлое – всего лишь страница, которую они перелистнули. Эта ночь пишется ими – сейчас, в это мгновение. Пишется не словами – взглядами, губами, руками. Но и она пройдет, так к чему думать (да и о чем), когда можно чувствовать?

Возможно, в этом и заключался весь секрет, по сути своей простой, как все секреты – Теодор де Ронэ умел, пусть и на одну ночь, заставить ее забыть, кто она, забыть о всех своих честолюбивых устремлениях, интригах, в которых он участвовала от скуки или ради своих интересов. Обо всем, кроме того, что она женщина – а он мужчина, которого она желает. Мужчина, который сумел занять место в ее сердце. Не первый, не единственный, не последний – но все же… «десяти тысяч лучше».

Мужской камзол, как кокон бабочки, разошелся на ее груди, Мари вздохнула, прикрывая глаза, чувствуя касания губ Теодора де Ронэ – и каждое зажигало под кожей маленькой солнце, жаркое, горячее…
…и открыла глаза, когда с его губ слетело ее имя. То ли просьбой, то ли молитвой, то ли благословением. Но все в ней ответило на это, властно, жестоко – в то же мгновение. Благо, между ними больше ничего не стояло – ни ссор, ни тайн, ни решеток Шатле.

Сказать она не могла – но могла показать, и показала – потянув Теодора за собой в спальню, к постели. Эта страница, похоже, будет написана торопливо – ну и пусть. До утра они еще успеют начать новую - а в спальне тихо, и пахнут розы, стоящие в вазе, пахнет воск, и прохладной лавандой пахнут простыни.

Отредактировано Мари де Шеврез (2021-01-20 19:04:09)

Противостоять шторму по имени Теодор де Ронэ у Мари не было ни сил, ни желания. Она просто отдавалась, бездумно, встречая его лихорадку желания всей нежностью, на которую была способна. Которая, как казалось Мари, спала в ней и ждала – именно его ждала. Той минуты, когда они окажутся наедине. Той минуты, когда все останется позади – и их ссора, и их расставание, и решетки Шатле, а впереди еще ничего нет, есть только настоящее. Между сбившихся простыней, в полумраке алькова, во взаимном притяжении двух тел, во взаимном желании.

И не только в нем – призналась себе герцогиня де Шеврез, когда схлынула эта волна, унесшая ее так далеко, унесшая и вернувшая снова, в объятия Теодора де Ронэ. Не желание заставило ее прийти к нему в Шатле, устроить эту детскую игру с похищением. Другое чувство. И как так вышло? Как он сумел?

О, она знала ответ, и ответ этот заставил ее светлость посмеяться над собой. Он ушел. Полюбить мужчину за то, что он смог уйти – разве это не глупо? А, видит бог, Мари де Шеврез считала себя выше подобных глупостей. Любовь прекрасна, когда является инструментом для достижения целей, прекрасна как развлечение – отчего нет? Но вот же, Мари тянется к тому, от чего следовало бы бежать.

- Счастье? – улыбнулась она, заставила Теодора поднять голову, взглянуть ей в лицо.
Провела кончиком пальцев по щеке, по припухшим губам, он целовал ее так, будто поцелуи эти были вместо воздуха, будто только так он – они оба, могли дышать.
- Хорошо. Хорошо, я хочу, чтобы это было так. Хочу сделать тебя счастливым.

Она не сказала, что сделает – Мари слишком хорошо себя знала. Все счастье, которое она могла подарить Теодору де Ронэ, можно было уместить в этом алькове. Но если ему этого хватит – то да.
Да.
Чего стоит сердце, если его ни разу не разбили? Оно похоже на парадную шпагу, которая никогда не бывала в настоящем бою, а только сверкала, притягивая к себе завистливые взгляды… И пусть это неосторожно, но сейчас Мари была согласна рискнуть своим.

Мари тихо рассмеялась – потянулась, как кошка, в объятиях Теодора де Ронэ, чувствуя эту приятную тяжесть во всем теле, послевкусие любви. Удивительно остро чувствуя сейчас и ночь за закрытыми ставнями, и запах воска, перемешавшийся с запахом их тел, с лавандой, которой были переложены простыни, прежде чем лечь на это ложе. Ей не было видно неба, но звезды сейчас тоже светят ярче, Мари была в этом уверена.

- Не хочу вставать. И не хочу, чтобы ты уходил, даже за вином…
Это была правда – но все же ее светлость не принадлежала к числу тех женщин, что готовы ради каприза голодом уморить своих любовников, но не выпустить их из объятий.
- Но если ты голоден, - добавила она, чуть отодвинувшись в сторону, поудобнее устраиваясь на подушках, - то поднос можно принести сюда, и вино тоже. Похищения, признаться, вызывают сильную жажду.

Она похитила Теодора де Ронэ из Шатле, он украл ее у нее же самой. Они квиты.
Может быть, им следует поговорить о том, как впредь ему избегать мстительности ее братца. Может быть, ей стоит спросить о том, что он намерен делать дальше – останется ли в Париже, где сейчас живет она, или его зовут дороги, поручения,  за которыми Мари угадывает величественную тень в алой мантии.  Но ей не хочется впускать в эту постель Луи де Рогана и кардинала впускать тоже не хочется – нечего Его высокопреосвященству делать на грешном ложе. Хотя бы до утра пусть подождут и друзья, и враги, и прошлое, и будущее…

Но кое о чем она все же говорит.
- Мне нравится этот дом, - с деланной небрежностью сказала она, перебрасывая спутавшиеся волосы через плечо. – Тут тихо, всегда можно прийти и уйти незаметно… Если  ты захочешь меня увидеть, не придется ехать ради этого в Тур.
Расставаясь в очередной раз, они никогда не договаривались о новой встрече.  И это было честно. Это было правильно. Думать, отчего же она сама нарушает этого правило, Мари не хотелось. Не сейчас.

Он никогда не был ее – весь, но  только так и должно быть. Чувства, как думала Мари де Шеврез, когда снисходила думать о подобном, похожи на тех самых демонов из алхимических реторт. Они исполняют желания, превращают свинец в золото, пока сидят в стеклянном плену. А когда вырываются на свободу, разрушают города и убивают своих временных хозяев. Поэтому чувства должны приходить, уходить – если им заблагорассудится. Можно любить всю жизнь и разлюбить одним солнечным утром, стоит ли печалиться из-за этого? Нет.  Но бывает и наоборот…

Мари и сама не смогла бы принадлежать кому-то. Любить – да, но не принадлежать. Так что она была признательна Теодору де Ронэ за этот тон, и за эти слова – легкие, как нельзя лучше подходящие для галантного свидания. За слова, которые никто никогда не воспринимает всерьез.
Ни к чему поджигать дом, если хочется погреться.

- Лучше другом, - улыбнулась она.
Запила невысказанное глотком хереса.

Внизу Сарси плел своим слушателям небылицу за небылицей.
Монахини из монастыря, что примыкал своей стеной к стене сада, молились.
Кто-то спал, кто-то вышел на ночную охоту – вожделея кошельки и плащи припоздавших прохожих.
Будет день – будет заботы, так, кажется, говорят. Но что сказать про ночь? Ночь сама по себе, сама по себе и награда, и наказание, и охотник, и добыча. Мари де Шеврез это знала – и не торопила утро.