Как Теодор и предполагал, к утру его уже трясло в лихорадке.  Эмили перевязала его раны, и они не выглядели воспаленными, но он, хоть и был в сознании, уже весь горел. Она не хотела уезжать и оставить его с Сен-При и парой трупов, спорила до слез — и поехала, умирая от ужаса и не в силах ничего сделать. И взяла с собой Франсуа, куда было деться. Как он выдержал дорогу до Парижа, одному Богу известно: Эмили гнала коней, как могла. Не задерживаясь, она поехала прямиком  к Кавуа. Если бы было нужно, она бы к нему ворвалась, но ее приняли. И врач поехал почти сразу, Франсуа поехал с ним, а графиню де Люз не взяли — и это было и правильно, и разумно, другое дело, что ей совсем не нравилось.
Эмили поехала в особняк Монморанси, уверенная, что Луи-Франсуа вернулся, готовая объясниться и не зная, что ему сказать. Но ее ждала записка — муж задерживался. Эмили тотчас велела заложить карету и  выехала в Шантильи, она просто не могла находиться на одном месте.  Однако два дня ей пришлось ждать. Она не могла ни есть, ни спать, и не могла бы сказать, о котором из мужчин тревожится больше. Ехать за мужем? Несколькими днями раньше она так бы и сделала, но с какими глазами она бы явилась к нему сейчас? Теодор... Посланный в Париж Томас доложил, что бретера дома нет и слуга его тоже уехал.
А потом пришло письмо от графа.  Два дня мадам де Бутвиль не находила себе места. Часами сидела на той самой скамейке и плакала. А потом собралась в Париж. Поверенный Бутвиля стал подыскивать для нее дом, а сама Эмили, не выдержав, поехала сначала к Барнье — но того не оказалось дома. И тогда она решила сама убедиться, что с бретером. Взяв Томаса в сопровождение, она поехала в тот самый охотничий домик. В мужском платье, при шпаге, предполагая, что Теодор не будет ей рад. Но лучше уж лишний раз с ним поругаться, чем думать все время, жив ли он.
Приехав, Эмили соскочила с коня, бросила Томасу поводья и толкнула входную дверь, оказавшуюся открытой. Она тут же устремилась по лестнице наверх.                           
  - Есть кто живой?!

Эмили только кивнула, продолжая свой путь, и через минуту уже была на пороге комнаты Теодора.

В комнате было пусто. Кровать, на которой они провели ночь, лишилась не только простыней, но и тюфяка. И только высохшие комья грязи и следы от сапог на полу указывали, что тут побывали люди. Возможно, уже давно – погода в последние дни стояла прекрасная.

Несколько мгновений Эмили стояла, глупо пялясь на все это. Исчез? Увезли? Но Паспарту был здесь. Нет, ну вряд ли Теодор умер! Верить в это она не хотела, но внезапно ей стало холодно. Эмили резко развернулась и бросилась в комнату напротив.

Эмили посмотрела на пистолет и как-то странно скривилась, потом посмотрела на Теодора — внимательно, отметив и щетину, и чернильные пятна (нельзя, что ли, было его умыть?), потом оглядела комнату, опять Теодора, и, тяжело переведя дыхание, устало опустилась на стоящий у столика табурет, выдохнув:
- Жив.
Живой едва, а думает о ней. Одна ли она приехала. Ее репутация, боже! Хотелось одновременно и смеяться, и плакать... Эмили поправила мешающуюся шпагу. Она выглядела бледной и осунувшейся, а оттого, в мальчишеском платье, с выбившимися из-под берета непослушными кудрями, ещё более юной.

Щеки Эмили вспыхнули. «Только затем»! А зачем бы ещё она потащилась сюда?! А с ним, значит, ничего не сделается! А сам… краше в гроб кладут!
- С графом все хорошо, - это прозвучало почти зло, но злилась она сейчас совсем не на Луи-Франсуа.

Бретер сделал резкое движение рукой. Рука была правая, и его лицо исказилось на миг гримасой боли.

– Ты успела?.. ты вернулась вовремя?

Один миг — но она заметила и вздрогнула, будто больно было ей.
- Не дергайся, а? Мы не встретились, он не вернулся.  - Эмили вздохнула. - Я не одна, я с конюхом. Ни с каким Барнье я никуда не поеду.

- Потому что его брат болен и несчастен, его нельзя оставлять одного, - мадам де Бутвиль знала письмо мужа наизусть, но почему-то ей сейчас не хотелось его повторять. Теодор опять к чему-нибудь придерется, а между тем муж абсолютно правильно делает, выполняя свой долг по отношению к младшему брату. И о ней он тоже позаботился. -  Луи-Франсуа проводит Никола до Тулузы и вернется обратно. А пока мне надлежит снять или приобрести домик в предместье и ждать там возвращения графа. А для того, чтобы все приличия были соблюдены, со мной пока поживет мадемуазель де Вансак со своей матушкой.

– Подле прекрасной розы, – насмешливо-наставительным тоном проговорил бретер,  – непременно следует поселить мерзкую жабу, дабы оттенить достоинства одной и недостатки другой. А зачем это жабе? Я не приметил в ней честолюбия. А средств у них, возможно, больше, чем у графа.

- Какая еще жаба?! - тотчас возмутилась Эмили. - Сам ты жаба! Анна-Мария очень милая и добрая!

- Ну и ладно, пусть поможет Луи, не знаю только, чем, - Эмили забрала пистолет, посмотрела, открыла полку, закрыла. Уж от кого она не ждала ничего дурного, так это от Анны-Марии. И от ее матушки заодно... - Заряжен, все в порядке. Тебе куда его положить?

В глазах бретера мелькнула усмешка. И он привычным жестом коснулся левой щеки – поправляя глазную повязку, которой не было.

– Положи сюда, – он указал на столик. – И дай мне попить, пожалуйста.

Кружка стояла на том же столике. И скрыть лукавство во взгляде он не сумел.

– Куда, куда! – заорали вдруг за окном. – Чеснок же, скотина безносая!

Эмили потянулась за кружкой — помочь страждущему — долг каждой уважающей себя дамы. Графине де Люз до сих пор иной раз трудно было считать себя дамой, но она научилась никому об этом не говорить и старалась вести себя как дама хотя бы время от времени, когда об этом вспоминала. Однако Теодора ей было жаль искренне, и она, убедившись, что в кружке есть какой-то отвар, поднялась, чтобы напоить бретера, когда шум за окном ее отвлек. Заинтересовавшись, она вместе с кружкой шагнула к окну.

Томас Коултон был не безносым (нос, вполне себе внушительный, красовался над узкими губами, и бледно- голубые глаза были в наличии, и полуседые рыжеватые брови), а безволосым. То есть лысым как коленка крепко сбитым среднего роста мужчиной сорока двух лет. В ранней юности он был женат, но прожил с женой всего два года, Мэри и маленький сынишка умерли от приключившейся в их местах лихорадки, а Том подался в наемники. Двенадцать лет он служил то там, то здесь - хороший солдат всегда найдет, где пригодиться, а потом был ранен и остался хромым навсегда — поврежденное колено не желало сгибаться. Но ездить верхом это ему не мешало, и сэр Джордж Давенпорт взял его к себе: конюхом, а иногда и телохранителем. Чаще, правда, в отсутствие хозяина Коултон оставался в поместье. Няню барышни, черноглазую серьезную Агату, он полюбил почти сразу, ей он тоже нравился, длилось это не год и не два, но он был крещен  в англиканской церкви, а француженка Агата была католичкой и веру менять не хотела. Для Томаса это было не столь важно: во время его службы рядом с ним были и католики, и протестанты, и он давно уже понял, что люди все одинаковы, одинаково они едят и пьют, дерутся и любят женщин, и погибают тоже одинаково. Но стать католиком, чтобы жениться на Агате, в Англии означало навлечь опасность не только на себя... Неизвестно, что было бы, если бы пропавшая было барышня не нашлась и не вспомнила о своей няньке и ее верном поклоннике. Муж леди Эмили (настоящий граф!) согласился принять их в своем доме. Уже в Кале Томас поспешно принял католичество, вкоре они с Агатой обвенчались, и счастливый новоиспеченный муж даже надеялся стать отцом (ведь Агате всего тридцать шесть!). Барышню Томас боготворил, ее мужа, хоть и видел графа всего ничего,  уважал безмерно, нынешнюю эскападу графини не одобрял — но что тут сделаешь, девочка сызмала была упрямой.
Сейчас он бестолково смотрел то на свою ногу, то на лошадиную, и ничего не понимал. Он знал некоторые французкие слова и даже фразы, знал, что значит «чеснок» и «копыто», но не видел между ними никакой связи и никак не мог понять, что хочет от него парень.
- Ты... - он ткнул пальцем в Паспарту,  -... лошадь... - он указал на лошадь, - их кормить.

- Лошадь? Есть? - оторопело переспросил конюх. - Госпожу позовите...
Вспомнив слова, он добавил:
- Пожалуйста.
Томас Коултон был здесь, чтобы защищать молодую госпожу, а значит, надо было срочно увозить ее из места, где обитали явно сумасшедшие.
Эмили же хихикнула было, но, почувствовав руки Теодора, тотчас посерьезнела, осторожно отстранилась и, повернувшись к нему, спросила:
- Зачем ты встал?

- Конину? - переспросил англичанин. Что такое конина, он знал и снова посмотрел на лошадей, хмурясь. Госпожу надо было спасать, и он решительно двинулся к двери.
- Да, англичанин, - ответил Эмили. - Он плохо понимает по-французски. А граф не говорит по-английски. Но это не мешает Томасу быть хорошим слугой. Он, между прочим, меня ездить верхом учил. Он женился на моей няне.
Она снова оглядела бретера и поморщилась.
- Ложись, а? И давай я помогу тебе умыться.- Эмили хмыкнула и коснулась пальцем щеки бретера. - У тебя щека в чернилах.