– Врал. Или мечтал вслух.

Покойный владелец заколки потерял вслед за курткой башмаки, которые Теодор бросил своей спутнице сразу, и штаны, которые он ей отдавать не спешил. Не только потому, что ему нравилось глядеть на ее ноги. Как он был всегда слишком переборчив для наемного убийцы, так же он был зачастую чересчур брезглив. И оставался еще один фактор. Миледи хотели кому-то продать, а двух членов этой шайки он недосчитывался – служанки и Жака. Мог быть и кто-то еще.

Выбор был сделан.

– Одевайтесь, – Теодор передал миледи изрядно пованивающие штаны. Поднял с пола оброненную кем-то помятую пороховницу. Внутри оказались три пули и две серебряных монеты – похоже, фальшивых. Ни грана пороха.

– У того, кого я нашел первым, был ключ, – он пожалел, что даже не попытался примерить его к замку на двери погреба. Теперь не найдешь, темно, и он продолжал говорить. Не думая, что миледи может ответить на его вопросы, просто рассуждая вслух, потому что размышлять он терпеть не мог. – Может, отсюда. Чтобы эти не могли до вас добраться. Вместо покупателя. Но… Ни черта не понимаю. Мне сказали, что здесь в порту уже похищали женщин. И убивали. За каким чертом и кто вздумает убивать женщину, за которую столько платит? Столько, что эти мерзавцы решились похитить благородную даму?

Отредактировано Теодор де Ронэ (2016-04-19 11:53:27)

Некоторая толика напряжения оставила Теодора, как если бы он опасался, что миледи с легкостью разгадает загадку, которая не давала ему покоя.

– Послезавтра, – бросив искать чем еще поживиться, он подошел к молодой женщине и заключил ее в объятия. – И я ни на шаг от вас больше не отойду. Вас, верно, сама Пресвятая дева хранила, но… не слишком хорошо. Черт, не женское это дело – охрана. – Сарказм исчез из голоса бретера так же быстро, как появился: – И мне не следовало уходить, но кто же знал?..

Он с силой привлек ее к себе и уткнулся лицом в ее роскошные белокурые волосы, сейчас спутанные и жесткие, вдыхая резкий запах так и не смытого мыла.

Повисшая меж ними тишина была грубо нарушена – чья-то рука дважды стукнула по закрытой ставне со стороны берега. Песок заскрипел под тяжелыми шагами, неспешно направившимися в обход здания.

Бретер уже двигался, увлекая за собой свою спутницу. Слышал он двоих, шаги говорили о том же, и однако…

– За дверь, – чуть слышно приказал он, успокаивающе сжимая на мгновение ледяные пальцы миледи, – и не мешайте.

Он отступил по другую сторону от дверного проема, и в этот же момент пламя сальных свечей пригнулось и затрепетало. Дверь распахнулась, пропуская невысокого, полноватого человечка в серо-буром платье торговца и надвинутой на самые уши теплой шапчонке. Вид он имел на редкость безобидный. Как, впрочем и последовавший за ним второй, с открытым веснушчатым лицом и широкой добродушной ухмылкой. В котором Ренаут, случись ему оказаться здесь, не замедлил бы признать Жака.

– А вот и… – он поперхнулся на полуслове, чему, верно, в равной мере способствовали и открывшаяся перед ним кровавая сцена, и упершийся в его горло клинок. В последнее мгновение бретер переменил свои намерения. И не стал убивать на месте.

Тот, кто вошел первым, между тем оглядывался. Без малейшего видимого страха и даже с каким-то с жадным любопытством. Не замечая, казалось, человека с обнаженной шпагой практически у себя за спиной.

– Кто? – прохрипел его спутник, скашивая выпученные глаза на клинок. – Кто… Как?

Если снаружи и был кто-то еще, присоединиться к товарищам он не спешил.

– Это мой вопрос, – указал Теодор. – Кто вы и что тут делаете?

Если бы бретер обращал больше внимания на прислугу, как ему порой ненавязчиво советовали, он тоже опознал бы верзилу. И вряд ли стал бы тратить время на переговоры. Но он едва глянул на лакея, выходя из комнаты. И не заподозрил бы неладное, если бы глаза негодяя не расширились от ужаса и узнавания, а потом отчаянно забегали.

– Мы… это… ваша милость… мы свет увидели. Не губите, ваша милость!

Второй обернулся, по-прежнему не выказывая ни тени страха. Распахнутая дверь все еще скрывала от него миледи.

– А вы, сударь? – звучным, хорошо поставленным голосом спросил он. – Кто будете? С кем имею честь?

Теодор, переводивший взгляд с одного на другого, откровенно растерялся. На разбойников они не походили. Верзила в лучшем случае подходил на роль тупого орудия, а второй… Что-то с ним было не так. Слишком уверенно он себя вел для того, как выглядел.

Не мысли – движения. Рывок и смерть. Верзила рванулся прочь, едва увидев свою жертву. Она и договорить не успела. А тот не успел бы ответить, даже если бы захотел. Не с футом толедской стали в сердце.

Окровавленный клинок метнулся ко второму, но тот не двинулся с места, расширенными глазами глядя на белокурую эриннию.

– Кто вы такой? – Теодор шагнул ему навстречу, шпага в его руке нащупала плоть. – Говорите, быстро!

Сообщник верзилы отпрянул. И получил новый укол, теперь уже между ключицами.

– Кто?

– Я… Вы не смеете! Я дом Эсташ Дюмерсье, священник в церкви Сен-Ферреоль. Уберите оружие, сударь, вы не смеете поднимать его против служителя божьего.

Мгновение помедлив, Теодор отвел клинок. Но только для того, чтобы хлестким взмахом сбить с него шапку.

Недобрая улыбка скользнула по губам коротышки, когда он чуть наклонил голову, позволяя увидеть тонзуру.

Вопрос во взгляде миледи Теодор, которого судьба Жаннетты ни  капли не занимала, понял однозначно – решение было за ним. И, если он точно так же не знал, что делать со священником, то ему спрашивать было не у кого.

– Какого дьявола вы здесь делаете?

– Не след христианину, сын мой, – елейно начал дом Дюмерсье, – поминать нечистого в присут…

И вскрикнул, обнаружив – не он первый, не он последний – как быстро может перемещаться шпага.

– Что вы здесь делаете, падре?

– Я… я… Право, это не должно беспокоить вас, сударь, это, – он робко коснулся щеки, хотя след, оставленный на ней толедским клинком, даже не кровил, – я выполнял свой христианский долг.

– Martyrizare ad dei gloriam?

На этот раз кюре дернулся, и последовавшая за его рывком аяла разрезала не только рукав, но и кожу под ним.

– Прошу прощения, падре, я вовсе не хотел вас ранить. – Теодор был очень бледен. – Какие у вас были дела с Гадюкой?

– Мадам, – отчаянно взмолился священик, вновь шарахаясь, хотя бретер уже опустил клинок, от греха подальше, – мадам, умоляю, не дайте… Это преступление, страшное преступление!

От его спокойствия не осталось и следа. Но чем он был потрясен – самой ли возможностью, что кто-то осмелился поднять руку на служителя божьего, или прозвищем мерзавца, заставившим его подскочить на месте – понять было невозможно.

Martyrizare ad dei gloriam – лат. Сделаться мучеником во славу божию.

«Тебя»? Брови Теодора взлетели вверх, и он пристально глянул на миледи. Одних смутных подозрений ему было недостаточно, чтобы зайти дальше, чем его, вопреки его воле, уже завела его шпага. Чуть дернувшаяся кверху, когда он осознал, что миледи разделяла его сомнения. Чуть – и только.

Кюре как будто не заметил.

– Мой долг священника и христианина, – уже с заметно большим апломбом отозвался он. – Я пытался вернуть эти заблудшие души на путь истинный.

– Прежде сойдя на путь ложный?

Это была только догадка. Хотя уверенности в голосе бретера хватило бы на целую судейскую палату.

– Мне… было сказано, – руки дома Дюмерсье сошлись на груди. Где не было креста. – Что здесь… что я найду здесь умирающую. Грешницу, которой… которой надо отпустить ее грехи. Великие грехи.

Огонь, полыхавший в исступленном взгляде, который священник устремил на миледи, мог бы быть огнем неопалимой купины. Или адским пламенем. Но ничего человеческого в нем не было.

Если бы Теодору предложили задуматься о судьбе пособницы похитивших миледи негодяев, он пожал бы плечами. Сообщники ее мертвы, Жюстина на нее зла, назад в гостиницу ее не примут. Чего тут еще можно желать? Но священник и не смотрел на него, не сводя глаз с миледи. Решил, что здесь заправляет женщина? Или дело было в необыкновенной ее красоте? Даже в нынешнем ее наряде она была воплощением соблазна.

– Девица, – повторил священник. – Грешница.

Взгляд его затуманился, но ни на миг не отклонился от миледи. Лишь соскользнул ниже, со скрытой мужским камзолом груди. Чуть задержался на бедрах. Остановился на обнаженных лодыжках.

И Теодор окончательно уверился, что кюре ничего не скажет. Разве что что-то душеспасительное.

– Ты, стоящая предо мной в греховном облике – и не грешница? – указующий перст дома Дюмерсье уперся почти в самую грудь молодой женщины.

– Чушь, ваше преподобие, – вздохнул Теодор и вернул шпагу в ножны. – Я нашел миледи Стоун вообще без одежды – это, по-вашему, было бы пристойнее?

Священник как будто не услышал.

– Девица, – повторил он. – Меня привезли на лодке. Она там. – Он задумался на мгновение и добавил: – Если это та девица.

Дом Дюмерсье вновь ответил не сразу, глядя на миледи так, что Теодор нахмурился. Любого иного он бы давно одернул. Может – посмеялся бы. Но от священника такая нагая жадность… Было в этом что-то мерзкое, как в раздавленном дождевом червяке.

– Вам задали вопрос, ваше преподобие, – буркнул он. Ответ его ничуть не занимал – он знал ответ. Или – не знал?

– Этот несчастный, – священник как будто его не слышал, но его взгляд оторвался, наконец, от лодыжек миледи и остановился на самом последнем покойнике, – один из моих прихожан. Помилуй господи его душу.

Он благочестиво склонил голову и сложил руки.

– Аминь, – буркнул Теодор, присел на корточки рядом с трупом и обыскал его. Денег не нашлось и у этого. Но молитвы подошли к концу тогда же, когда бретер выпрямился. Читал дом Дюмерсье правильно. Но что-то было не так. Или все было не так. И бретер шагнул к миледи, обнял ее за плечи. И кивнул на дверь.

– После вас, ваше преподобие.

Прочитал в глазах кюре ненависть. И чуть заметно усмехнулся.