...Эжени открыла глаза вечность спустя. Под щекой был колет. Теплый, согретый ими обоими. Похоже, растягивая последние мгновения приятной усталости, южанка так и устроилась у Ронэ на груди. Тело казалось невесомым и шевелиться не хотелось, но вряд ли бретеру оно тоже казалось таким, и Эжени неохотно приподняла голову.
Господи, как же ярко это было. Горло слегка саднило от крика, губы от поцелуев, но было хорошо. Хотя сейчас, пожалуй, хотелось вина. И все-таки теплой воды. Парижские впечатления оказались весьма разнообразны. Но это ей пока нравилось больше всего.
Вставать еще не хотелось. Но мадам де Вейро задалась вопросом, не передумает ли Ронэ идти с ними, получив... хмм... свое. С другой стороны, в этом была замешана Эмили. Нет, нет. Пойдет, хотя бы из-за нее.

- В полночь нам нужно быть у дома Клейрака, - сообщила Эжени, внимательно за ним наблюдая. А потом тоже села, придерживая сползающее платье.

- С другой стороны, идти недалеко... 

Она устроилась за спиной у Ронэ, опустив ладони ему на плечи и слегка мешая, конечно, разбираться с сапогами. Ее это не заботило. Зато так было удобно целовать его шею сзади, обжигая сразу дыханием и языком.
В ноябре темнеет рано. Время еще было. Должно было быть.

Эжени едва заметно вздрогнула, когда бретер поцеловал ее в шею. Даже сейчас это было горячо. Может быть, не так обжигающе, но весьма и весьма ощутимо. С ним будет трудно спорить в будущем, поняла она. Если они еще встретятся после этой безумной во всех отношениях ночи.
Какое же значение придавали в книгах всем этим цветам?
Мадам, припомнив, что и сама еще не избавилась от обуви, воспользовалась этим, чтобы встать с кровати и взять свою кружку с вином.

- Фиалка - символ поэтов, - вспомнила наконец Эжени, не рискуя приписать себе ни скромность, ни невинность. - Награда победителей Цветочных игр.

Вряд ли он это имел в виду.
Сделав несколько глотков, мадам протянула Ронэ свою кружку, в которой вина оставалось больше половины. Можно было поискать, куда он дел свою, но Эжени совсем не хотела отводить взгляд от раздевающегося бретера. Сама она без чужой помощи избавиться от платья не могла, а если помочь ему так, как это хотелось сделать... Ронэ рисковал не успеть снять еще что-нибудь.
Она чуть заметно улыбнулась этим мыслям. И даже немного смутилась.

Эжени улыбнулась в ответ на "крапиву". Может, это было бы куда верней, чем сравнивать ее с розой. А про дары данайцев было так здорово подмечено, что она улыбнулась еще раз.

- С кем же мне сравнивать вас? - бархатно спросила она, слегка щурясь от прикосновений мужских рук. Ронэ стоял сзади, это делало южанку вдвойне беззащитной и перед влечением к этому непонятному человеку, который мог быть таким ласковым и таким невыносимым (хорошо еще, не одновременно!), и перед осознанием, что они едва знакомы.

Эжени позволяла ему делать все, что он хотел. И сейчас, откинувшись спиной на стеганое одеяло и приподнявшись на локтях, не столько наблюдала за едва видимым в темноте мужчиной, сколько ждала, когда его рука наткнется на ножны небольшого испанского кинжала, ремешок которых заменял ей одну из подвязок.

- Неподражаем, - неторопливо произнесла она, словно пробуя слова на вкус и тут же выдавая себя сбивающимся дыханием и чуть растянутыми гласными. Соглашаясь.
- Кто-то мне говорил, что и невыносим...

Так много "не". Но, может, эти "не"
уступят мне, как уступали многим,
ничуть не потеряв при том... в бесценности.
Я не скажу "в цене".

Эжени улыбнулась, хотя вряд ли он мог видеть эту улыбку.

Я вас хочу дразнить и соблазнять,
и вы ко мне не будьте слишком строги.
И от чулок мои избавив ноги,
не стойте там. Вернитесь на кровать.

- Что вы... - в громком шепоте слышалось удивление и даже смущение, но она не смела возражать. Миг, второй и третий тело южанки казалось натянутой струной. Она, казалось, даже не дышала, а потом мягко выгнулась навстречу, отзываясь стоном и невольно закрывая глаза. Эжени не помнила, чтобы кто-то делал для нее что-то подобное, хотя могла бы сделать для него.
Руки южанки комкали покрывало вместо того, чтобы зарыться в волосы бретера, как ей хотелось, но она не смела, пока сохраняла, как ей казалось, еще хоть каплю самообладания; пока не услышала собственный голос, полный мольбы и желания. Какие там стихи, она не смогла бы выговорить больше двух-трех слов, и то бессвязных, одним из которых было "пожалуйста", а остальные она бы не вспомнила потом.

Эжени, ощутив на себе вес любовника, подалась к нему, хватаясь за плечи Ронэ словно в страхе упасть. Весь мир оказался за пределами объятий, где-то далеко-далеко. И зачем он был нужен, если у нее сейчас был свой собственный. В котором можно было чувствовать любовника всем телом, наслаждаясь каждым движением, каждым вдохом, каждым перекатом мышц под горячей кожей; в котором равно обжигали дыхание и поцелуи, теперь уже мимолетные, сбивчивые, страстные, нужные как глоток воздуха в вечной гонке под скрип кровати. И когда мир рассыпался на осколки, Эжени замерла, еще не выпуская любовника и откровенно наслаждаясь последними мгновениями этой вспышки. Наслаждаясь им, его дрожью, тем, как расслабляется и тяжелеет мужское тело, а крепкие до боли объятия становятся все мягче и нежней.
Хотелось что-нибудь сказать. Банальное и глупое, приятное для мужского самолюбия, но вместо этого южанка на миг прижалась щекой к плечу любовника, прежде чем разжать руки и предоставить ему выбор, скатиться с нее на кровать или полежать еще немножко. Она и сама не определилась, какой вариант понравился бы ей больше. В объятиях было хорошо, но хотелось немножко подышать. Полной грудью.
Она улыбнулась, отвечая этим мыслям, и снова спрятала улыбку у Ронэ на плече.

Южанка ничуть не возражала. Она терпеть не могла холодную воду. Поэтому только устроилась на кровати поудобнее, рассматривая мужскую фигуру при лунном свете. Ронэ, казалось, был расписан шрамами, словно страница текстом. Некоторые она встречала под губами и пальцами, другие нет. Но их было много.

- Хотите каплю душистого масла? - предложила вдруг она, храбро выбираясь из-под покрывала. - Холодную воду тоже можно скрасить.

Холодный пол цапнул за ступни, но Эжени успела добраться до шкатулки со своими сокровищами. Разобраться во флакончиках можно было и по запаху. Роза? Нет, слишком душно. Ландыш? Вот еще!

- Что вам больше нравится, мята или апельсин? А это что?..  Лаванда. Нет, вряд ли вы хотите пахнуть лавандой, - она обернулась к бретеру с флакончиком в руке.
За дверью снова слышались шаги. Наверное, котел, в котором грели воду, еще не успел остыть, и горничная обернулась быстрей.

- Вы подарили мне лучшее из впечатлений, - улыбнулась она в ответ и, приложившись поцелуем к мужским губам, осторожно высвободилась из объятий. В дверь стучали. И Эжени, вложив флакон с апельсиновым маслом в ладонь бретера, потянулась за сорочкой, чтобы прикрыться ею.

- Колетта? - окликнула она того, кто стучал.
- Да, мадам, - донеслось из-за двери и мадам де Вейро открыла.

Горничная явилась с новым кувшином и первым делом принялась зажигать свечи.

- Что ж вы впотьмах, - тихо бурчала она, как делают только балованные домашние слуги, но когда комната озарилась светом, стало понятно, что во взглядах, которые Колетта бросает на хозяйку, легко читается не то осуждение, не то укоризна. В первый же день, что за сумасбродство! Но служанка, добившись от госпожи легкого смущения, благоразумно молчала, в свою очередь избегая смотреть на полуобнаженного Ронэ. Такие сцены для Колетты не были в новинку, но этот шевалье был совсем чужой. И полуголый! А мадам с ним закрылась, а если бы он ее обидел? Обошлось, и слава Богу, но разве так можно?
Эжени ушла за ширму, приводить себя в порядок, и туда же Колетта подала неведомым образом разбросанную по комнате мужскую одежду.