Теодор оскалился, но отвечать не стал. Двум дуэлянтам? Нет, дуэлянтом из них здесь был только один. И метода была его. И привычка – его. И, парируя его укол, бретер не шагнул навстречу, не попытался сократить расстояние. Не потому что обещал. Но потому что и в самом деле не хотел убивать. Даже рисковать не хотел.

– Я уеду, – напомнил он.

Если Кавуа тоже не хотел убивать. Не убить, не ранить. Свести поединок к обмену колкостями. Уколоть не тело, но душу. Не поставить точку. Оставить метку. Одно слово – дуэлянт.

Это была не мысль. На них не хватало времени. Гримаса, дернувшая уголок рта.

Может, дело было в этом. В прошлый раз Кавуа хотел убить. И поэтому в тот раз они дрались не по его правилам. А в этот раз…

Нет, Теодор умел и так. Но не любил. И только ловя дагой клинок чужой шпаги, направляя аялу в возникший просвет, вдруг вспышкой понял, что еще было не так.

– С кем это вы дрались, пока меня не было?

В тот раз у Кавуа не было кинжала. А в этот – словно и не было.

В то же мгновение бретер метнулся навстречу и влево, сокращая расстояние пуще прежнего и возвращая низкое зимнее солнце на то же место, точно между ними. Зная, что, задавшись целью не убить противника, выходит за пределы обычного, он сделался настороженнее, и движения его приобрели оттого даже большее сходство с танцем.

– Побежите с жалобами к патрону? – Ожесточенный звон стали, создавая паузу, сам же ее и заполнил. – Или эта почетная роль достанется месье де л'Арсо?

Теодор скользнул ближе, на расстояние смерти, увидев просвет и нанося удар, который мог не успеть удержать – если Кавуа не успеет парировать или отпрянуть. Запоздало осознавая, что он станет последним, если тот шагнет не в ту сторону.

Со стороны могло показаться, что он забыл о своих словах. Или с самого начала не принимал их всерьез.

Но, смешно, он не хотел, чтобы ему поддавались.

Теодор отпрянул как кошка, едва не зашипев. Злясь на себя – на свою неосторожность и на свое тело – чуть не потеряв шпагу. Не ответил. Да и что он мог сказать, не выдав себя?

Кавуа точно так же стремился не убить. Что превращало схватку в дурную игру, лишало ее всякого смысла, львиной доли азарта – отчего тогда не в фехтовальном зале? Не на рапирах? Что было в этом кроме желания узнать, кто лучше? Но Кавуа был слишком хорош для таких игр. И тем страннее было, что поединок все еще продолжался.

В этот раз под ногами не было сковывающей движения грязи. Но иней, серебривший булыжники монастырского двора, подтаял. И нога порой соскальзывала. Теодор чуть не получил укол в бедро. Сам едва не достал капитана в предплечье. И после очередного парада отступил на два шага вместо того, чтобы контратаковать. Кончик аялы устремился к земле. Слегка – недостаточно, чтобы превратить самого бретера в легкую добычу. Но довольно, чтобы обозначить его намерения.

Он не хотел нарушить слово по ошибке. Но и говорить ничего не стал. Не надо было ничего говорить – вряд ли капитан не видел в противнике отражение своей усталости.

Теодор успел бы отпарировать. Но не стал.

Судьба как витраж. На бьющее в глаза солнце находит облачко. И вместо водоворота цветного света ты видишь картину. На миг, но этого хватает.

Усталость, неуверенность и боль в отвыкших от любимого дела мышцах – все отступило. Потому что сошлись звезды. Как надо. Посреди бела дня – кто бы подумал.

Шаг вправо. Укол – цель была так близка, что не нужна была ни потерянная сейчас скорость бретера, ни ушедшие почти силы, ни недостающая точность. Шпага пронзила кожу сапога, вошла в плоть. Сменила позицию рука с дагой – машинально, пусть Теодор знал уже, что капитан бережет левую руку. Высвобожденное лезвие аялы полыхнуло алым. И бретер вновь отступил. На шаг.

– Передайте… привет. Барнье.

Он знал уже, что за стишок отправит хирургу. Видел уже первую строфу:

        Как страсть стремится не сгореть в судьбе
        И превращает тело наше в вертел,
        Так шпага тело подчинит себе,
        Но не оставит семя. Только смерти.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2017-01-02 11:43:25)

Теодор как мог тщательно вытер шпагу, сперва листьями, потом своим же рукавом. И вернул в ножны.

– Наверно, он был слишком пьян, – легкомысленно предположил он. Вспоминая – да, Витерб пил за столом. Но пару глотков. И на ногах держался твердо. И языком молол как трезвый. Но все же. Он слишком привык к своему превосходству. Мог бы и удивиться – зная, насколько не в форме.

Бретер тряхнул головой. Да чушь это – не был Витерб настолько плох… насколько он мог судить. Но ведь именно в этом было все дело – насколько он мог судить.

Хмурясь, он проверил подпругу. Чушь. Это ничего не меняло. Ни теперь, ни тогда.

Может, как раз поэтому победа над Кавуа не доставила ему того удовольствия, которого он ожидал.

– Или вы переоцениваете и своих людей, и самого себя.