С минуту Атос еще стоял, глядя на дверь, с грохотом захлопнувшуюся за его другом – или бывшим другом? Уходя, д'Артаньян шарахнул ею с такой силой, что на стене чуть покосился портрет. Наконец мушкетер тяжело вздохнул и устало опустился в кресло. На душе было исключительно мерзко. Нет, вины он за собой по-прежнему не чувствовал. Холод, саднящее чувство утраты… и, пожалуй, все. Атос не был уверен, что гасконец передумает. Мушкетер потянулся к бутылке, зацепился взглядом на брошенную на стол бумагу… что, черт побери, сказал д'Артаньян? «Супруга ваша обронила»? Почти равнодушно он взял бумагу и развернул.

Первый же внимательный взгляд на пожелтевшее, истертое письмо заставил Атоса вздрогнуть и побледнеть, разом забыв даже о ссоре с лучшим другом. Письмо было надписано. «Графу де Ла Фер, в собственные руки». Но дело было не в адресате, а в почерке. Он узнал бы его из тысячи. Этой рукой была сделана запись в церковной книге.

- Будь проклят тот день, когда я впервые увидел эту руку… - неслышно пробормотал мушкетер и нервным движением развернул бумагу. Неровные строчки, испещренные помарками, поплыли перед глазами.

«Я проклят, милостивый государь, и будьте прокляты Вы за то, что Вы с ней сотворили. Я был первым, я проклят, но я не преуспел, Господь сохранил ее от меня, но Господь покарает Вас, как карает меня, будьте Вы прокляты, Вы погубили ее бессмертную душу, а я мечтал только о теле.
Анна… Самое прекрасное, самое нежное имя на свете, а ее фамилию Вы никогда не узнаете. Она была послушницей, когда я встретил ее – и невозможно было, раз увидев ее, перестать о ней думать. Вы уверены, что Вы любили ее – Вы не знаете, что такое любовь. Я любил ее, один лишь я, и я проклят на веки вечные,   и Вы тоже прокляты – я лгал ей, уговаривая бежать, придумывал для нее прегрешения, даже наши разговоры, из-за которых она не смогла бы остаться, пугал ее гневом настоятельницы и карами божьими, я был уверен, что, когда мы сбежим, я сумею… Вы не знаете, как она была чиста в те дни – когда Вы встретили ее, она уже знала, как я ее обманул. Знала – и простила.
Она была ангелом, посланным мне во спасение, и когда она отвергла мои домогательства – я думал, что проклят навеки, я был проклят навеки! Но она не верила, она обращалась к моей душе, понуждая меня бороться с искушением, убеждая меня вернуть украденное, вернуться и покаяться, и я внял.
(неразборчиво)   (неразборчиво)
Родичи ее впутались в чужие интриги, и она сделалась пешкой в руках желавших им зла, она, дитя, чистая душа, преданная воле тех, кому не могла ничего противопоставить. Ее обвинили во всем, обвинили в моем грехе, вопреки законам человеческим и божьим, а меня обманули и заставили лгать, а потом дали назначение в Ваш приход, и я, узнав и поняв все и обезумев от отчаяния, снова обратился против этих законов, крича: она будет моей, раз Господь так несправедлив, я не позволю им вернуть ее в обитель, где над ней вечно будет нависать мой грех, где я вовеки не увижу ее боле, и я сделал это.
(неразборчиво)
Что мне было до позорного клейма, которым осквернили ее плоть, когда никто не в силах был осквернить ее душу и эта чистая душа сияла в каждом ее движении, каждом слове, когда она снова и снова говорила мне "нет", взывая к сердцу, которое я считал утраченным, и я был готов вернуть ее Господу, который испытывал ее как Иова. Quia timor quem timebam evenit mihi et quod verebar accidit.
Почему она полюбила Вас? Почему не меня, почему вообще? Впервые она чего-то хотела и даже отказалась от мысли возвратиться в монастырь… "Сказочный рыцарь", – говорила она! Рыцарь! Если бы я знал тогда, что Вы способны… Она хотела Вам все рассказать, бедное дитя, а я запрещал! Я боялся за свою пребенду, я боялся, что Вы сделаете с ней, если узнаете, а она твердила, что лучше погибнуть, чем жить с душой, отравленной ложью… Мы были никто, а Вы были владыкой на этой земле, но если бы я знал, что она скажет Вам да…
И Вы, как я, как неправедные судьи ее и как собственный мой брат, как её родные, Вы, граф, предали её веру в милосердие и в чистоту души. Я не сумею с этим жить, и смертию своей не искуплю даже сотой части зла, причинённого мной  этому ангелу.  А Вы же… пребывайте в мире со своей совестью, если сможете, но знайте, каждый вопль моей грешной души, терзаемой в вечном огне – это проклятие Вам…
Жюстен де Бейль
Графство Ла Фер, 4 августа 1625 года.»

Дочитав, Атос еще долго невидяще смотрел на потертый лист бумаги, затем медленно опустил его и вновь потянулся к бутылке. Сжал горлышко, поднес к губам и осушил, словно это был стакан. Так же медленно, с негромким стуком поставил пустую бутылку перед собой.

- Как оно к ней попало? – глухо пробормотал он. – Черт возьми… как оно к ней попало?

Значит, он был прав. Значит, священник в самом деле был не братом, а любовником. Но сейчас это ничего не меняло.

«Вы, граф, предали ее веру…»

Не только веру. Ее и свою любовь. Свою клятву. Свою честь.
Атос с невольным стоном стиснул кулаки. Он совершил неправедный суд. В ослеплении, в гордыне погубил ее душу. Сделал ее тем, кто она есть сейчас.
Священник не смог с этим жить. Неудивительно. А он? Он сможет?

…Спустя полчаса в комнате почти ничего не изменилось, только свечи догорели почти до основания, залив воском скатерть. Письмо было перечитано еще несколько раз. Наконец, борясь с желанием прочесть его снова, Атос медленно сложил пожелтевшее письмо и так же медленно встал.

- За все надо платить, - пробормотал он.

…Если бы кто-нибудь мог заглянуть в задернутое шторой окно второго этажа дома на улице Феру, то счел бы, что видит мушкетера, собирающегося в поход. Приняв решение, Атос действовал с привычной, механической почти аккуратностью и неспешностью. И с абсолютным спокойствием. Письма старику Бражелону, д'Артаньяну и Кавуа были написаны, подписаны и запечатаны. Гримо давно уже получил четкие и ясные распоряжения, как действовать, если его господин скончается. На столе были разложены тщательно вычищенный пистолет, пороховница, пыж и все прочее. Рядом лежало злополучное письмо. Атос не собирался никого посвящать в причины, толкнувшие его на непоправимый поступок, и потому письмо ожидала незавидная судьба – сгореть в пламени камина. Сам мушкетер сидел у стола, методично допивая вторую бутылку мансанильи. Гримо должен был вернуться не раньше, чем через пару часов. Никто не помешает. Оставалось зарядить пистолет, бросить письмо в огонь, и…

- Вот дьявол, - глуховато выругался мушкетер, услыхав стук дверного молотка.

Впрочем, какая разница, кому он понадобился? Постучат и уйдут. Атос не двинулся с места, только долил себе из бутылки. Хозяйки дома не было, это он знал, так что впустить гостя было некому. Однако гость оказался настойчив. Стук повторялся и повторялся. Атос приподнялся было, чтобы взглянуть, кто так хочет его видеть, но передумал и сел снова.

Подпись автора

Никогда будущее не представляется в столь розовом свете, как в те мгновения, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена. (с)

Гримо попятился. На грабителя визитер не походил совершенно, да и что за грабитель такой будет сначала стучаться? Может, ошиблись адресом? Однако пистолет недвусмысленно был направлен прямо на него, и Гримо решил для начала попытаться воззвать к здравому смыслу.
- Зачем? – начиная обходить незваного гостя так, чтобы избежать чрезвычайно неприятной щекотки где-то в районе живота, спросил он. – Кто нужен?

- Стоять! - велела Эжени, усиленно представляя на своем месте кого-нибудь более сильного и к такому делу привычного. Д'Эстри, например. Или Ронэ. Она даже сделала шаг назад, чтобы лакей не оказался вдруг слишком близко. - Честное слово, мне только поговорить, - заверила она лакея. - Открывайте же, ну! Мне нужен господин Атос и я ничего ему не сделаю! Она чуть подумала и добавила: - А вам - сделаю! Мне будет жаль, но мне очень надо войти!

Гримо замер. Может, и не сделает, но зато господин Атос приказывал никого не впускать… Вот только господин был далеко, наверху, а сумасшедший с пистолетом – вот он. И господин уж точно не попытается пристрелить. Чувство самосохранения победило.
- Открываю, - проворчал он, доставая ключ и начиная возиться с замком. Может, удастся подловить гостя на лестнице… Голос казался лакею странноватым, да и мешковатая одежда, в остальном дорогая и хорошо сшитая, тоже, но чем, он пока не понял. – Открываю, не стреляйте…
Он распахнул дверь и предупредительно посторонился.

- Идите вперед! - потребовала Эжени, не желая оставлять лакея у себя за спиной. Уж настолько-то ей здравомыслия хватало, но догадалась она только потому, что ей пришлось бы пройти от него близко-близко, а д'Эстри когда-то строго-настрого запретил ей подпускать к себе людей, в которых она собирается стрелять. Убивать слугу, она, конечно, не собиралась. Во-первых, было жалко. Во-вторых, становиться убийцей совсем не хотелось, а еще вышло бы громко. В третьих, страшно подумать, что сказал бы господин Атос. В четвертых...
- Ну же! И без резких движений, или я пристрелю вас тут же!

Гримо молча выполнил приказ, однако, войдя в дом, оглянулся через плечо.
- Дверь закрыть. Можно?

- Нужно, - решила Эжени. Ночью в Париже с открытой дверью очень опасно, а новых визитеров она и вовсе не хотела. Оставив слугу возиться с дверью, она нашла взглядом лестницу и уверенно направилась наверх, позабыв убрать пистолет. Мало ли, вдруг слуга попробует ее выдворить!

Гримо не был трусом, он был осторожен и расчетлив. Пропускать странного и вдобавок вооруженного гостя к своему хозяину он не собирался и возился с замком для виду. Не успел тот подняться до середины лестницы, как Гримо мягким кошачьим движением метнулся следом, молча рванул незнакомца назад за плечо, разворачивая к себе, и перехватил вооруженную руку.

Подпись автора

Никогда будущее не представляется в столь розовом свете, как в те мгновения, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена. (с)

Любой невозмутимости есть предел. Вскрик, грохот, выстрел, жалобный писк и, наконец, крик о помощи вынудили Атоса, бросив свое занятие и мысленно послав проклятие женской настырности, вскочить и распахнуть дверь на лестницу. Он готов был увидеть все, что угодно, только не подобную картину: мадам де Вейро, в мешковатом мужском костюме, неуклюже копошилась на нижних ступеньках лестницы почти в обнимку с Гримо. Это оказалось последней каплей: нервное напряжение, владевшее мушкетером, разрядилось наконец взрывом совершенно неприличного и бестактного хохота.

- Черт возьми, мадам! – едва выговорил он. – Кого из вас спасать??

Подпись автора

Никогда будущее не представляется в столь розовом свете, как в те мгновения, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена. (с)

- С вашего позволения, туда я отправлюсь чуть позже, - сухо ответил Атос и вопросительно взглянул на лакея. – Гримо!

Гримо потряс головой и выразительно ткнул пальцем туда, где на нижней ступеньке поблескивал насечкой на рукоятке пистолет.

- Требовала вас. С пистолетом!

Атос поднял брови. Любопытно, у мадам де Вейро имеется привычка грозить пистолетом всем, кто вызвал ее неудовольствие?

- Отлично, - устало сказал он. – Гримо, вы свободны. Или нет, принесите льда.

Как ни некстати был этот визит-эффект, простое воспитание не позволяло мушкетеру выставить женщину за дверь. В конце концов, этот акробатический трюк она проделала ради того, чтобы его увидеть. Придется хотя бы оказать помощь. Пока Гримо, сдавленно покряхтывая, поднимался на ноги, Атос не спеша спустился с лестницы и остановился перед экстравагантной гостьей, скрестив руки на груди и обозревая результаты ее падения. Шляпу дама потеряла еще посреди пролета. Растрепавшиеся волосы, ссадина на щеке, одежда, перепачканная пылью, и полуоторванный манжет выглядели не смертельно.

- Вам помочь подняться, сударыня? – Мушкетер наконец протянул ей руку. – Или вы предпочитаете сидеть на полу?

Подпись автора

Никогда будущее не представляется в столь розовом свете, как в те мгновения, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена. (с)

- Меня нет, - хмуро подтвердил Атос. Черт побери, если бы не ее явление, его бы действительно уже не было. Но что поделать, придется отложить. - Если бы я знал, что вы собираетесь кувыркаться по моей лестнице, я бы приказал Гримо застелить ступеньки ковром, - добавил он и, наклонившись, поднял молодую женщину на руки. – Простите.

Эжени ойкнула, не столько от неожиданности (в конце-то концов, на руках ее носили, и даже часто, пусть и не в последние месяцы), но от того, что ушибленных мест оказалось вдруг больше, чем думалось.

- Что вы, я совершенно не сержусь, - тихонько съязвила она, на всякий случай обнимая мушкетера за шею. Неприлично, но нужно быть полным дураком, чтобы думать о приличиях, когда поднимаешься с живым грузом по лестнице, с которой этот груз уже упал! Не к месту она подумала о том, что Портос мог и опознать нежный запах ее духов на одежде мушкетера. Скажем, завтра, если слуга как следует не проветрит платье. Это оказался весомый повод еще раз залиться краской. Но Портосу как раз легко было все объяснить, он же все видел, знал, и вообще в этой дурацкой дуэли участвовал!

- Я счастлив, мадам, - с различимой иронией откликнулся Атос. От южанки веяло нежным ароматом жасмина, и талия под мешковатым камзолом была стройной и гибкой, но никакого удовольствия он не испытывал. Хотя бы потому, что после поединка накануне нога болела даже сильнее обычного. Мушкетер, прихрамывая, внес мадам де Вейро вверх по лестнице и с некоторым облегчением опустил на кушетку в гостиной.

- Гримо принесет льда, приложите к ушибам… Так что же вы хотели мне сказать?

Подпись автора

Никогда будущее не представляется в столь розовом свете, как в те мгновения, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена. (с)

- Примерно представляю, - усмехнулся Атос, машинально тронув порез на щеке. Порез был неглубокий, самозванцу досталось несколько больше; возможно, ему предстояло остаться меченым - и это радовало. – То же самое, что капитан де Тревиль.

Скорее всего, и Кавуа, и Тревиль первым делом поинтересовались бы, удалось ли ему расплатиться, и были бы весьма недовольны, окажись это не так, но объяснять это женщине не стоило.

- Я обещал не вредить, насколько это будет зависеть от меня, но я не обещал не замечать оскорблений, сударыня.

Подпись автора

Никогда будущее не представляется в столь розовом свете, как в те мгновения, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена. (с)

- Вот я и думаю, что он может, - задумчиво проговорил Атос. - Или чего он хочет. Ведь не брака же, это ясно. У вас есть на этот счет предположения?

В этот момент Гримо внес таз со льдом и стопку салфеток, поставил возле кушетки и замер, ожидая приказаний. Атос кивнул ему на дверь, и слуга испарился.

- Приложите лед, мадам. - Чтобы не стеснять даму, мушкетер встал и отошел к окну, повернувшись спиной.

У Эжени было несколько предположений, и ни одно она не могла озвучить. Одно из них можно было доверить Варгасу, потому что испанец и так был в курсе дела, и сам графа в этом подозревал, о чем не замедлил сообщить. Эжени сказала ему тогда, что он боится собственной тени, и дон Рамон посмеялся вместе с ней, а потом сказал такое, отчего она мигом прикусила язык. И даже решила больше не спорить. Эжени посмотрела в таз с высоты кушетки. Потом на спину мушкетера. И представила, что будет, если прикладывать лед поверх одежды. А потом идти в этой мокрой одежде домой.

- А ширмы у вас нет? - самую чуточку язвительно спросила она, задетая, чего греха таить, таким подчеркнутым невниманием. Атос был первым, кто вел себя подобным образом. И единственным, кого она знала, кто повел бы себя так в таких обстоятельствах!

- Мне придется снять штаны, - в интонации южанки прокралось отчетливое веселье. Может, потому, что Эжени тайком показала спине мушкетера язык. - И куртку. И рубашку. И вообще все.

И комнату нельзя было назвать жарко натопленной.

- И декабрь за окном, - задумчиво добавила она. - Вот это я называю dama en apuros.

- Кажется, вы говорили, что ушибли ногу, - не оборачиваясь, заметил Атос. – Гримо!

Гримо возник на пороге, по обыкновению, безмолвно и почти беззвучно, но Атос услышал.

- Мой халат даме, - коротко приказал он. – Полотенце. И разожгите камин. Сожалею, сударыня, ширмы нет, горничной тоже. Я оставлю вас одну, или, быть может, пригласить лекаря? Или отвезти вас домой?

Подпись автора

Никогда будущее не представляется в столь розовом свете, как в те мгновения, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена. (с)

Какое-то время Атос молча смотрел на женщину. Испортила вечер… Счастье, что она не представляла, что именно она испортила. Мушкетер плеснул себе хереса. Он не привык оставлять после себя незавершенные дела, и раз уж она пришла к нему с вопросом, он должен был как-то ее предостеречь. Потому что, в самом деле, самозванец не мог рассчитывать на выгодный брак под чужим именем. Значит, ему было нужно что-то иное.

- Ваше здоровье, сударыня, - мягко проговорил он. – Я уверен, что у него нет этих документов, потому что они у меня. Он не убивал графа де Ла Фер. И никто другой тоже.

Подпись автора

Никогда будущее не представляется в столь розовом свете, как в те мгновения, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена. (с)

- Благодарю за понимание, - усмехнулся Атос. Но на кушетку садиться не стал, пододвинул стул. Она не кинулась сразу расспрашивать о подробностях, и это говорило в ее пользу. Нелюбопытная женщина, надо же.

- Теперь вам должно быть ясно, почему я хотел на него взглянуть. Скажи я сразу, что это самозванец, и вы бы мне не поверили. Признаться, я и сейчас удивлен, что вы поверили хотя бы теперь. Но что же вы хотите мне рассказать?

Подпись автора

Никогда будущее не представляется в столь розовом свете, как в те мгновения, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена. (с)