Мадлен увидела, как вернулся сын кухарки, посланный с поручением. Если бы малец знал, как его ждут, то возгордился бы, а может, и поторопился на радость дочке папаши Буше. Но он хоть и был поворотливым и смышленым, а все-таки мальчишкой, любопытным и склонным к тому, чтобы таращить глаза и отвлекаться. Мадлен, смотрящая за улицей из окна своей комнаты, увидела, как он появился на том месте, откуда до двери дома Буше сделать надо не больше сотни шагов. Пройдоха, однако, преодолел их не раньше чем через полчаса, потому что засмотрелся сначала на драку двух петухов, потом - как собака кузнеца загнала любимого кота вышивальщицы Луизы на дерево, потом с обеими ее детьми пытался стянуть несчастную вниз, выступая главным образом командиром, отчего дело, конечно, никуда не двинулось. Может, вернулся бы он вообще к вечеру, напрочь забыв, для чего оказался на улице, но Мадлен, уставшая смеяться, позвала его в окно.
Вообще стоило бы оттаскать наглеца за вихры, но случай был тот самый, когда очень нужна лояльность гонца, поэтому Мадлен только пригрозила ему пальцем и пообещала хорошую трепку в следующий раз, если такое только повторится.
Легко сказать в следующий раз, а вот только быть ли ему? Мадлен разворачивала записку с таким трепетом, с каким не ломала печать и на письме от Поля. А если этот де Ронэ только посмеется над ней? Но суховатое и краткое сообщение показалось ей верхом галантности.
- Отнесешь письмо и ответ быстро, получишь пирожное и еще кое-что сверху, - пообещала Мадлен мальчишке.

Последние дни выдались у мадемуазель Буше очень насыщенными и потребовали всей ее деловой хватки и умения подумать обо всем.
Во-первых, она вновь встретилась с кузеном и, съев в его компании добротный кусок окорока и пару сдобных булок, щедро сдобренных вишневым сиропом, грустя и печалясь, сказала ему, что приняла решение вернуться к жениху. Ее выбор вызвал у Сильвестра не меньшее одобрение, чем стряпня, принятая в доме Буше.
Во-вторых, о том, что скоро возвращается к Петанжам, Мадлен сообщила тетке, прислуге и приказчику, который был особенно счастлив, потому что дочь хозяина порядком надоела ему своим стремлением знать обо всем, творящемся в лавке, и требовать отчет о каждом мгновении его трудового дня.
В-третьих, Мадлен очень тщательно собралась. Ее личная кобылка Монетка была крепкой и послушной, но нагружать ее следовало осмотрительно. Мадемуазель Буше перевязывала узлы не меньше трех раз, прежде чем остановилась на трех рубашках (двух простых и одной шелковой), пяти парах чулок (одни, конечно, тоже шелковые), одном домашнем платье и еще одном легком, но понаряднее, паре туфель и шляпке. Кроме того, у Мадлен был с собой узел с травами и снадобьями, в которых больше других был всегда уверен их давний аптекарь, и хороший кусок мыла. Все сбережения мадемуазель Буше - 200 пистолей своих и еще пятьдесят - скажем так, одолженных у отца - вкупе с несколькими кольцами и парой цепочек были зашиты в полы дорожного платья или уложены в кошель, крепко привязанный к поясу платья, спрятанного под дорожным плащом.

Справедливости ради скажем, что страшно Мадлен было до одури. Так сильно, что она ничего не смогла съесть на завтрак. Она попросила сына кухарки проводить ее до того места, где ее будет ждать человек Петанжей. Едва увидев вдалеке всадника, Мадлен поблагодарила мальчишку, сунула ему мелкую монетку и ласково велела убираться, что тот незамедлительно и сделал.
Так что к месту встречи она и впрямь подъехала весьма смело.
- Почему же одна? Я с вами! - смеясь, ответила Мадлен господину де Ронэ. - Ваш облик слишком бы запомнился любому провожатому. Пожалуй, даже совершенный ротозей поднял бы бурю, а я рассчитываю на долгий и полный штиль в усадьбе Петанжей и в доме моего отца. И быть уже в Париже, когда там поднимутся первые ветры.

- Да? - Мадлен изумилась и посмотрела на де Ронэ так, словно хотела удостовериться, что он не шутит.
Другая женщина на ее месте после удивления проявила бы возмущение. И не только благородная дама, но и каждая вторая торговка (а скорее даже и каждая первая). Но Мадлен только наморщила лоб и задумалась, как сделала бы, если бы кто-нибудь из мастеров-красильщиков порекомендовал бы взять в лавку ткани какого-нибудь диковинного цвета. То есть как человек, который всерьез думает, стоящее ли предложение или пустое.
- Но вы не говорили ничего такого в письме, - справедливо заметила она, постаравшись, чтобы звучало не осуждающе, потому что начинать совместное путешествие с выяснения, кто и в чем виноват, не лучшая идея. - Вы так говорите, что я очаровательно выгляжу, будто это очень плохо... Видимо, так и есть... И можно ли с этим что-то сделать по дороге?
Она представила себе, что переодевается в мужское платье, и невольно поежилась. Это было не самое приятное, что с ней могло случиться. Но ведь она уже решила, что пойдет на многое, чтобы добраться до конца.

Нельзя сказать, что мадемуазель Буше не видела, как де Ронэ оценивал ее взглядом. Видела, и все ожидала, что он покачает головой и скажет что-нибудь вроде: нет, так вообще не годится, пустая затея, которая не стоит и двухсот пистолей. Именно поэтому она и напустила на себя такой равнодушный вид, будто надо доказать стоящему перед ней покупателю, что она вообще в нем не заинтересована, так что пусть и не надеется сбить цену.
- Наготове бы не было, но у меня было время, - коротко ответила она.
Уж за два дня она бы что-нибудь придумала. Мужское платье, мужское седло... это не птичье молоко, в конце концов, и не слезы птицы феникс.
- Давайте купим все в дороге, - вот такому предложению она заметно обрадовалась.
Это уже было рассуждение о том, как все будет в пути, после таких никто не преложит вернуться и не откажется наотрез от задуманного.
- Я почти всегда справляюсь без камеристки, - вздернула она носик так, словно сообщала о пяти личных служанках. - Но как вы объясните хозяину постоялого двора, что вошли с дамой, а покидаете с муж... - она задумчиво прищурилась и поправилась, - с мальчишкой?

- Сбежать, не заплатив? - Мадлен зло фыркнула. - Никогда не думала проделывать ничего подобного.
Вот уж что могли себе позволить папаша Буше и его дочь, так это не просить милости и не пытаться не платить, надеясь на то, что это будет как-то не заметно. А если кто и стремился получить побольше и задаром, так это некоторые землевладельцы, что жили в окрестностях Амбуаза. Напустят на себя важности столько, что в складки манжет не влезает, и как будто большую благодать подают, а не заказы делают. А потом одни долги и оставляют - что продавцу масла, что торговцам тканями, что белошвейкам, что скорнякам. Вот одному такому шевалье Мадлен отказалась отрез бархата в долг отпускать месяц назад. Он бушевал и требовал ее отца, но папаши Буше дома не было, конечно. Да и если бы был, разве бы вышел? Он же не дурак напрашиваться на кулаки слуг, которых было целых два. А дочери, конечно, никто ничего не сделает. А Мадлен прямо сказала - все новые покупки только когда старые долги будут погашены. Тот плюнул и сказал, что пойдет тогда к торговцу Трюшо, раз папаша Буше такой мошенник. А Мадлен в долгу не осталась и сказала, что не имеет ничего против, если Трюшо разорится.
- Мне это вовсе не к чему. С чего это вам в голову пришла такая идея?

Отредактировано Мадлен Буше (2021-03-16 18:07:03)

Мадлен подумала, что господин де Ронэ, когда пытался отговорить ее, имел бы больше шансов преуспеть, если бы расписывал ужасы необходимости носить мужскую одежду, сидеть в мужском седле и расплачиваться по всем счетам. Правда, тут же подумала она, эти шансы не слишком бы что-нибудь изменили. Возможно, испугалась бы она больше, но все равно бы не отступила, не зря же папаша Буше называл ее упрямой ослицей. Мадлен всегда с этим соглашалась, хотя и (если у папы было хорошее настроение и ворчал он по-доброму и не очень по-настоящему) напоминала ему, что упрямые ослицы рождаются только от упрямых ослов.
И это была во всех смыслах сущая правда.
- Да, немалые, - согласилась Мадлен. - И если будет не обойтись без немалых денег. Если они окажутся совсем большими... то придется сделать то, что очень часто делают те, кто не может что-нибудь купить, - она посмотрела на де Ронэ так, словно собиралась открыть ему истину, доступную очень немногим. - Не покупать все эти нужные вещи, а обходиться теми, что есть. Как-нибудь. Что касается ваших денег, то я готова дать половину, но надеюсь, что вы позволите это сделать, когда мы доберемся до места ночлега, а не заставите вынимать их прямо здесь. Это создало бы некоторые неудобства.

- Я думаю, мой отец с радостью пустился бы в погоню... наверное, он даже и пустится, но откуда же ему знать, куда я решила отправиться? - рассмеялась Мадлен.
Они ехали совсем недолго, но было светло, тепло, а небо ясное - словом, главенствовал тот самый антураж, что помогает расправиться со страхами, предшествующими поездке, и вселяет уверенность, что все будет, как задумывалось, и даже лучше. "И чего я так боялась?" - спрашивала себя Мадлен. - "Вот же как все легко".
- Ему скажут, что я отправилась к Петанжам. Думаете, он поедет к ним, чтобы со мной поздороваться? И не подумает. Зачем мозолить кому-то глаза и напрашиваться на разговоры, если все уже договорено? Так можно побудить попробовать договоренности поменять. Госпожа де Петанж писать мне не будет, да и ее сын тоже. По крайней мере, несколько дней... А через несколько дней мы будем уже в Париже, и я отправлю отцу письмо.

Несмотря на то, что в течение нескольких месяцев мадемуазель Буше была невестой господина де Петанжа, она никогда так долго не разговаривала с человеком благородного происхождения. Случаи, когда они заходили в лавку - не в счет, потому что ни одному возможному покупателю даже лучшей шелковой ткани, даже если ему и хотелось полюбезничать с хорошенькой хозяйской дочкой, бойкой на язычок, никогда бы в голову не пришло читать ей стихи. Да что там, эти господа, может, и никогда не забывали о пропасти между собою и ею, а все-таки по поведению, как казалось Мадлен, с облегчением несколько спускались к уровню приказчиков. Оно и понятно, так ведь попроще будет.
Так что нет, стихов Мадлен почти никогда не слышала, по крайней мере, вот таких. И они ожидаемо произвели на нее впечатление и вызвали уважение, как и любое излишество. Еще бы, если у человека есть возможность потратить время для поиска рифмы и способа, как выразить что-то простое так, чтобы слушатель голову сломал, понимая, так поневоле проникнешься. "Видимо, не так и часто господину де Ронэ приходится кого-нибудь протыкать, раз время еще остается", - подумала Мадлен. - "А может, за это просто очень много платят и можно не часто себя утруждать".
Об Испании она слушала с определенной долей здорового плебейского скепсиса человека, который не может никак оценить, врет рассказчик или нет, и при этом некоторым разочарованием, потому что ничего по-настоящему изумляющего де Ронэ как-то не рассказал. К обеду Мадлен и впрямь устала, как ребенок, у которого за полдня прошла целая жизнь, если судить по силе и количеству новых впечатлений. Она чувствовала себя, словно деревце, которое оторвали от земли и повесили болтаться в воздухе, но при этом ни за что бы в том не призналась.
- Конечно, готова, - Мадлен упрямо вздернула носик и распахнула посоловевшие было глаза. - Вот еще...
Желудок, немедленно взбодрившись, издал оглушительную трель, знаменовавшую собой голод. Медлен втянула ноздрями воздух и прищурилась:
- Здесь сегодня жарили свежую курятину, а еще грели залежалый окорок.

Отредактировано Мадлен Буше (2021-04-12 09:35:26)

Вот в таком положении мадемуазель Буше точно никогда не была - чтобы есть на постоялом дворе среди совершенно незнакомых людей, а рядом ни одного родственника или хотя бы того, кто ее хорошо знает. Господин де Ронэ, разумеется, был не в счет, потому что знал ее всего ничего. И хотя на аппетит она никогда не жаловалась, да и теперь отправила в рот преизрядное количество кусков жареной рыбы, но любой, кто хорошо ее знал, заметил бы, что делает она это далеко не со своей обычной охотой. Да и в вине Мадлен была более чем умеренна, опасаясь даже на чуть-чуть потерять внимательность или подозрительность.
Сидели они в самом углу. Распахнутое окно с одной стороны давало весьма мало света из-за растущего прямо у дома молодого дубка. Лицо Мадлен оставалось поэтому постоянно в полутени, и все-таки ее не оставляло чувство, что она на виду у всех, тем более что поначалу привлекла все-таки внимание. Правда, уже к середине их с де Ронэ обеда все вокруг, кажется, уверились, что ничего необычного в парочке нет, да и не похожи они на любовников, так что вовсе перестали обращать на них внимание.
Мадлен уже совсем успокоилась, тем более что близилось время конца обеда, а значит, и отъезда, когда дверь распахнулась, пропуская группу мужчин. Увидев одного из них, Мадлен вздрогнула. Она его точно откуда-то знала, хотя и не вспомнила сразу, откуда и почему. Кажется, их знакомили, но она не запомнила его имени. Не очень-то странно, ведь после помолвки ее много с кем знакомили, и она часто, к стыду своему, не могла потом вспомнить имени. Практичный ум мадемуазель Буше привык цепко схватывать все, в чем был очевидный прок - даже самое мудреное имя того, кто собирается купить отрез бархата или приценивался к роскошным кистям и тонкому кружеву. Но вот к чему ему все эти мужчины и женщины, понять было пока никак не возможно, зацепиться - не за что, потому что опыта, раскладывающего по полочкам новые правила, отчаянно не хватало.
В общем, имени черноволосого господина было никак не вспомнить. Только почему-то показалось, что запахло фиалками, а еще не к месту вспомнился голос господина де Криссе, насмешливо шепчущий ей: "Он был сед, но черноволос".
И что потом было-то?