Теодор, поднявшийся при появлении двух мужчин, взял лежавшую на соседнем стуле шляпу.

– Позвольте мне представить вам месье де Вуатюра, мадам, и месье аббата де Дессэ. Месье де Вуатюр оказывает мне честь удостаивать меня своей дружбой, а месье де Дессэ – безразличием. Мадам графиня де Люз, господа.

– В салоне маркизы взошло новое солнце! – воскликнул аббат, склоняясь к руке молодой женщины. Не сразу, однако, отведя неприязненный взгляд от бретера.

– Soles occidere et redire possunt, – не удержался тот. И Вуатюр, расхохотавшись, полушутливо замахнулся на него шляпой.

– Месье де Ронэ невыносим, – поведал он Эмили. – Но небезнадежен.

Теодор спрятал вздох за смешком. Он заставлял себя писать «как надо». Но ему не нравилось.

– Я пойду приносить свою жертву на алтарь старого.

Возразили мадам де Бутвиль, разумеется, все. Теодор саркастически напомнил, что она все знает заранее, разве она не знаток? Дессэ галантно воскликнул, что в том, что касается поэзии и чувств, женское сердце не ошибается, а значит, нет лучше знатока, чем женщина. Вуатюр же выразил свои сомнения в способности шевалье де Ронэ определить знатока поэзии. Он сказал бы и больше, но Теодор не дал ему закончить:

– Как может не быть знатоком дама, которая похвалила ваши стихи?

Вуатюр улыбнулся с некоторой натянутостью, и Дессэ тут же за него заступился:

– Не нужно быть знатоком, чтобы оценить настоящую красоту! Ваши стихи будут жить в веках, назло завистникам.

– Непременно, – промурлыкал бретер. – Но право, если вы разбираетесь в чужих стихах так же скверно, как в моем мнении о них, ваше мнение немногого стоит.

– Мадам де Бутвиль оценила ваши стихи по достоинству, и вы усомнились в том, может ли она судить? – усмехнулся Вуатюр.

– Если так, мадам, с вами многие согласны.

– Судить могут все, – парировал Теодор. – И могут, и судят. Идемте, прочтите им как свои что-нибудь из виршей Дессэ, они будут восторгаться.

– Все-таки безнадежен, – деланно вздохнул Вуатюр.

Теодор ответил ей издевательской улыбкой. Сегодня он был склонен согласиться даже не с мадемуазель Поле – с аббатом. Но, никогда не споря о том, насколько хороши или дурны его стихи, он неизменно высмеивал своих критиков.

– Я же говорю, судить могут все.

– Мы все поэты, – подтвердил Вуатюр, словно не заметив этого выпада. – Стихи без чувства – как раковина без жемчужины.

– Как тело без души, – с жаром подхватил Дессэ, – как душа без любви…

– Как кружка без вина, – не выдержал Теодор.

– Вы повторяете мою мысль, – съехидничал Вуатюр.

        – Не нравится вам кружка без вина?
        Вы ищете в стихах чуть больше чувства?
        Что ж! Да поможет мне мое искусство
        Рифмованно сказать: идите на!..

Вуатюр, смеясь, махнул на него своей шляпой. Дессэ, однако, нахмурился.

– Вы забываетесь, – холодно сказал он. – Такие манеры уместны в кабаке, но не в салоне.

– Не вам меня поучать, господин монах, – отрезал бретер. И если не опустил при этом руку на эфес, то взгляд Дессэ и без того сместился вниз и влево – намек он понял. И закончил Теодор оттого уже мягче: – Наши дамы слишком возвышенны, чтобы меня понять.

– Но не мадам де Бутвиль, – заметил Вуатюр, глядя на молодую женщину.

Бретер посмотрел также. Надел шляпу, взял со стола стихотворение, аккуратно стряхнул с него песок.

– Я не хотел вас обидеть, мадам.

- Я не обиделась. - Эмили улыбнулась, но в глазах ее не было веселья. - Вы правы, господин Вуатюр, я не слишком возвышенна.

Поэт всплеснул руками в очевидном огорчении.

– Отнюдь нет, мадам! Один Господь зрит в чужих душах, я же предположил, что вы прекрасно поняли нашего общего друга. Впрочем, я также полагаю, что он и насчет остальных дам так же ошибается.

– Это то впечатление, которое они хотят создать, – возразил Теодор. Прекрасно знавший, впрочем, что его поняли бы все дамы, даже самые лицемерные. – Но я и в самом деле не пытался вас обидеть, мадам. Я обращался к моему другу.

– Женщины понимают нас бесконечно и бесконечно прощают, – кивнул Дессэ. – Это и есть тема моего сонета.

Теодор коснулся губами теплых пальцев. Задержал прикосновение, отстраняясь так неспешно, что поцелуй скользнул по нежной коже, обняв дыханием костяшки пальцев. И истаяв, когда он выпрямился, отпуская ее ладонь. Встретил ее взгляд своим, улыбающимся и чуть затуманенным.

– Вы отсылаете меня, я ухожу.

Он подхватил Вуатюра под руку, и тот, уходя, обернулся с огорченной гримасой – но не задержался. Что Дессэ не замедлил отметить, провожая их взглядом:

– Собачку послали за костью, и она побежала. Сколь же печально, когда великий поэт вынужден выполнять поручения, которые следовало бы дать лакею!

Аббат тоже едва не фыркнул. Вуатюр был великим поэтом и любимцем мадам де Рамбулье. Даже если бы Дессэ не признавал его таланта, он бы им восхищался. Но трудно было не признавать очевидного, а в стихах Дессэ разбирался. Вуатюр на голову превосходил всех остальных в окружении маркизы. Если бы он только был менее снисходителен к одноглазому бретеру и более снисходителен к нему самому!

Впрочем, Дессэ знал, в чем дело. Ему уже рассказали: одноглазый был наемным убийцей. А Вуатюр как-то сочинил и прочитал несколько очень злых эпиграмм, и ему грозила если не смерть, то побои. Вот он и держал при себе бретера и делал вид, что ему нравятся его вирши. Дессэ, впрочем, готов был признать, что что-то в них было… иногда. Конечно, мадемуазель Поле ясно сказала: ему недоставало изящества. Но что-то было. Иначе она не потребовала бы список. В собственных стихах аббата тоже что-то было, попросила же она и его!

– Простите, мадам, – покаялся Дессэ. Красоту ее кружев он заметил. И платье с его синей и серебряной вышивкой – тоже. Мадам де Бутвиль была зажиточна и носила громкое имя, с ней стоило быть любезным. – Вы очевидно великодушнее меня, я сужу лишь по слухам. Между такими двумя друзьями было бы слишком мало общего, вы не находите? Впрочем, случаются и более странные вещи… А, и кстати, о различиях. Я тоже полагаю, что стихи должны быть вдохновлены, иначе это не поэзия, а так… упражнение в мастерстве.

– Мои?..

Вопрос этот поставил Дессэ в весьма сложное положение. Хвалить свои стихи он не мог, ругать не хотел. Впрочем, один взгляд в окно подсказал ему простой выход, и он не замедлил им воспользоваться:

– Вы можете судить сами, сударыня. Я прочитаю вам мой экспромт, снискавший только что одобрение мадемуазель Поле. На близкую смерть одного знакомого:

        Не повезет ему (все беды разом)
        Увидеть вечный сон – одним лишь глазом.

Дессэ не удержался и хохотнул. Двустишие ему нравилось. И мадемуазель Поле и в самом деле его одобрила, даже не заподозрив, что написано оно было много раньше – когда он возвращался домой после первой своей встречи с шевалье де Ронэ. И думал обо всем, что мог бы сказать и не сказал.

Заметив, что большая часть гостей сконцентрировалась вокруг мадемуазель Поле, а другая зачарованно слушает путешественника, хозяйка дома сочла, что и те, и другие слишком увлеклись и забыли  о присутствии иных выдающихся личностей. Поэтому она распорядилась внести в гостиную вино и легкие закуски, что немедленно вызвало отток из обоих центров притяжения и перемешивание публики.  Бутвиль отвлекся, оглянулся и обнаружил, что Эмили, которая вот только что была рядом с ним и слушала о странствиях в дальних морях,  куда-то исчезла. После того, как графу сообщили, что она виделась в гостинице с "кем-то очень похожим" на шевалье де Ронэ, он понимал, что бретер не уймется и новой мерзкой выходки можно ждать в любой момент; потеряв всякую охоту беседовать на литературные темы, Бутвиль кивнул слуге, чтобы налил ему вина и, придав своему лицу скучающее выражение, стал пить медленными глотками, как бы от нечего делать поглядывая в окно. Он сразу увидел, что в окружении  прекрасной Львицы среди немногих дам Эмили  нет, но тут же заметил двух кавалеров, направлявшихся по дорожке к компании; один был, кажется, господин Вуатюр, а второго Луи-Франсуа узнал безошибочно,  и бокал в его руке дрогнул; капля вина пролилась на манжет. К счастью, внимания  гостей, занятых болтовней и закусками,  это не привлекло. «Здесь его не было. Откуда он вышел? И где Эмили?»  Ненависть обожгла Бутвиля так, что пришлось допить вино  залпом, заливая ужасную горечь. C великим трудом и, наверно, не без помощи святого Франциска, он  сумел  вернуться к здравому рассудку и пошел искать жену, забыв, что держит в руке пустой бокал. Так он и вошёл комнату, где и отыскалась потеря в обществе безобидного Дессэ.
     - Толкуете о смерти? – удивился Бутвиль, расслышав последние реплики их разговора. - Господин аббат, неужели вы считаете эту тему подходящей для беседы с дамой в такой чудесный день?

Супруги были на редкость единодушны. Воистину плоть едина. И конечно, Дессэ это не понравилось. Однако и он, и она были богаче и влиятельнее аббата. И он точно так же склонился бы перед их мнением, даже если бы не услышал, с кем ему повезло беседовать. Блаженны миротворцы, не так ли?

– Не зла, мадам, – возразил он с самым покаянным видом, – только правосудия господня. Кстати, мадам маркиза ждет сегодня Кавуа.

Говорили, правда, только о капитанше. Но какой муж оставит одну такую жену? Дессэ представил себе, что ждет Ронэ, если тот станет оказывать свои обычные знаки внимания мадам де Кавуа. И мысленно повторил эпитафию.

– Смерть ничтожества, – продолжил он, разом соглашаясь и возражая, – может быть и обыденной, и уродливой. Однако когда она уносит нечто прекрасное или приходит к герою, разве такая смерть не заслуживает элегии или оды? Разве та грусть, та тихая печаль, которая пробуждается в тонко чувствующем сердце при преждевременной гибели существа юного и прекрасного, не достойна перерождения в чеканные строки? Или героическая смерть на поле боя, во славу истинной веры и своего короля?

Тут он спохватился, что невольно приравнял бретера к невинной деве или герою, и закончил куда более прозаически:

– А еще, кроме эпитафий, бывают и эпиграммы.

Дессэ изменился в лице – догадка мадам де Бутвиль попала в цель. И, как бы ни хотелось ему возразить, что эпиграммы месье де Ронэ полны погрешностей, он не мог не понимать, как это прозвучит. Для простеца – какая разница? Перстень Борджиа прекрасен, а аптекарский фунтик уродлив, но ядовиты оба одинаково.

– Говоря о правосудии, – с достоинством отозвался он, – я помышляю лишь о тех, кто лишился жизни в поединке с предопределенным концом. Ибо схватка с тем, кто заведомо слабее, бесчестна. Но иногда слабые объединяются и становятся силой, и горе тогда сильному, вознамерившемуся кичиться над одним из них: на месте одной шпаги он найдет четыре. Но сказать больше означало бы предать доверие. Сладости, вы сказали?

Внезапная смена темы была связана не только с пониманием, что он и в самом деле наговорил лишнего. Но и с порывистым жестом мадам де Бутвиль. Аббат де Дессэ, как многие светские люди, не мог поверить в любовь между супругами. И жест молодой женщины расценил оттого как разом нарочитый и бесстыдный.