Если бы у Жюля-Сезара было хоть немного склонности к философствованию и размышлениям о бренности бытия, он бы удивился, насколько странно и забавно устроен человек. Ведь сам же недавно считал, что для него жизнь кончена, нет никаких перспектив, нет средств, ничего нет, кроме ставшего уже навязчивым желания служить самой прекрасной, самой разумной, доброй и благородной даме, какую он когда-либо встречал. И вот прошло всего ничего – а он уже полон надежд и планов. Жизнь больше не кажется беспросветной, и в ней появились две очень конкретные цели. Первая – стать достойным своей прекрасной дамы, которую в мечтах Жюль возносил до таких высот, что она уже начинала казаться ему ангелом, посланным ему на помощь в самую тяжелую минуту (это была, конечно, мадам де Бутвиль). Вторая – совершать ради своей дамы подвиги, чтобы стать еще более достойным. И первый подвиг, который наметил для себя Жюль, был вызов на дуэль того, кто посмел оскорбить небесное создание. Да как оскорбить!
К желанию отомстить за свою возлюбленную госпожу (Жюль уже настолько замечтался, что в мечтах смело называл графиню де Люз своей госпожой) примешивалась отчаянная ревность, хотя сам Жюль и не подозревал, что ревнует. Слишком уж много позволяла прекрасная госпожа господину де Ронэ.
Ревность и зависть.
Мысли о мщении Жюль вынашивал столь же трепетно, как и мысли о своей влюбленности, подкармливал всяческими фантазиями и подогревал подозрениями. Иногда его пыл остывал – когда Жюль вспоминал о помощи господина де Ронэ, благодаря которой кое-как, временно, но все же устроил свою жизнь – но потом разгорался, стоило Бадремону вспомнить, как прекрасна и беззащитна была графиня де Люз и какими глазами, точнее, каким глазом смотрел на нее Теодор де Ронэ.
  В один прекрасный день Жюль окончательно решил объединить мечты с реальностью и отправился к господину де Ронэ незваным гостем. Любовно отполированная шпага послушно ждала своего часа в ножнах. Глаза Жюля горели свирепой решимостью. Пробил час великой мести! Если вдруг небу будет угодно, чтобы он сегодня умер, прекрасная графиня все-таки узнает, что умер он ради ее чести!
  Его стук в двери был твердым, громким и настойчивым. Наверное, так стучится в двери сама Судьба. Жюль принял самую благородную позу, на какую был способен: выставил вперед левую ногу и подбоченился. А еще повыше вздернул подбородок и мстительно прищурился, репетируя про себя заранее подготовленную красивую и полную презрения, но все же очень благородную фразу, которой он бросит свой вызов.
  Ждать оставалось совсем немного.

Веселье открывшего лакея немного смутило Жюля-Сезара, ведь его воинственная поза должна была бы вызвать уважение и трепет, а не широкую улыбку. «Да это просто невежественный болван, что с него взять», - успокоил себя Бадремон и, стараясь сохранять осанку, неторопливо проследовал за слугой. Небрежное приветствие господина де Ронэ уязвило Жюля, и он угрюмо смотрел теперь исподлобья,  разрушив, сам того не подозревая, столь тщательно им создаваемую грозную позу. И горделивую осанку сохранить не получилось: чтобы войти в комнату к шевалье де Ронэ, пришлось пригнуться. А, распрямившись, Жюль, вместо того чтобы с порога произнести свою тщательно отрепетированную речь, принялся с любопытством озираться вокруг. Книги, книги… какие-то бумаги, кипы бумаг, и снова книги… Неужели Теодор де Ронэ был в самом деле поэтом? Вот уж неожиданное открытие! Жюль откашлялся, стараясь вернуть себе тот боевой настрой, с которым шел сюда, выставил вперед левую ногу, открыл было рот… и захлопнул его, разглядев внушительную коллекцию оружия. Точно ребенок, увидевший сладости, Жюль-Сезар засмотрелся на зубастый клинок. Вот бы и ему такой! Он бы тогда…
Да что это с ним такое? Он же шел сюда драться, так надо драться! Может, ему вообще не суждено дожить до конца сегодняшнего дня, а он размечтался об оружии…
Освобожденный шевалье де Ронэ табурет Жюль проигнорировал. Он не представлял себе, как будет бросать вызов сидя. Это как-то неудобно, неловко, опять же, благородную позу сложнее принять.
- Вы, наверное, удивлены моим визитом, сударь, - начал Бадремон с заготовленной формулы. – Но я счел невозможным для себя оставить безнаказанным то глумление, которое был вынужден наблюдать! И пришел сказать вам, что вы, сударь, не имели права так бесчестно обойтись с графиней де Люз! И если вы полагаете, что у нее нет защитника, способного вступиться за честь дамы, то вы ошибаетесь! И вот я…я…
Забыл! Эффектную концовку, которой Жюль планировал завершить свою речь, он вдруг позабыл! Растерянно глянув зачем-то на рисунок над кроватью, будто там может быть подсказка, Жюль поморгал растерянно, и закончил по-простому:
- Я решил вас вызвать!

Как это – зря? И… и все? Вот эта фраза – и вся его реакция? Жюль был раздосадован. Неужели не будет возмущения или хотя бы удивления? Им же дуэль предстоит! Это что же, получается, шевалье де Ронэ настолько привык к поединкам, что воспринимает их как нечто обыденное? И ведь не притворяется, это видно было бы.
Жюль растерялся. Он совсем не так представлял себе этот их разговор, рассчитывал, что де Ронэ будет спорить, возражать, может, даже насмехаться. А тут все так быстро решилось… И что – вот прямо сейчас будут драться? Здесь? Впрочем, Теодор де Ронэ собрался одеваться, стало быть, они куда-то пойдут. Ну конечно, следует уйти подальше от возможных свидетелей. Наверняка у бретера масса таких мест по всему Парижу.
- Эээ… - вопрос о стали застал Бадремона врасплох. – Я свою шпагу предпочитаю…
Вошедший слуга с плюшками на подносе показался Жюлю каким-то нереальным. Жюля ждала дуэль и, возможно, смерть, а тут вдруг – плюшки. Свежие, с дразнящим запахом. Съесть бы парочку, запить некрепким вином… Жюль вспомнил, что не успел сегодня поесть. А может, ему вообще уже не придется никогда больше есть. А плюшки были такими манящими…
Избавляясь от морока, Жюль тряхнул головой и спросил поскорее:
- А… мы куда-то направимся? Ну… не здесь же… - он не договорил, опасаясь сказать лишнее при слуге.

Как-то неправильно происходило все: и сам вызов, и подготовка к нему. Обстановка была совершенно не враждебной. Жюлю приходилось себе все время напоминать, что нужно хмуриться и злобствовать. Но картинка, так тщательно представляемая им и вызывающая очень противоречивые чувства – от жажды мести господину де Ронэ до совершенно нескромных мыслей, рожденных воспоминанием внешнего вида госпожи Бутвиль в тот злополучный день – уже порядком поистерлась в памяти и прежнего эффекта не производила. А плюшки - домашние, аппетитные, румяные – были вот они, протяни руку и бери.

Но было никак нельзя. Если что-то съесть под крышей врага, то он станет уже не совсем врагом. Жюль не мог внятно сформулировать свои мысли, просто чувствовал: нельзя ему есть сейчас, как бы ни хотелось. А хотелось ужасно.
Жюль сглотнул, с усилием помотал головой, молча отказываясь от манящего искушения и не без зависти подумал, что у Теодора де Ронэ вполне неплохой слуга. Исполнительный, понятливый, хоть и показался вначале излишне смешливым.

Стараясь думать о чем-то другом, только не о плюшках, Жюль принялся разглядывать исписанные листки бумаги. Как мог один человек столько написать? Сам Жюль с трудом излагал свои мысли даже вслух, а уж чтоб написать их… «Если он меня не убьет, уместно ли будет попросить мне что-нибудь прочесть?» - пришедшая неожиданно мысль отвлекла от плюшек, и какое-то время Жюль пытался представить, что за стихи были на листке, едва не упавшем на пол. Зная характер шевалье де Ронэ, наверняка что-нибудь едкое, колючее, насмешливое… Вопрос шевалье прервал размышления Жюля.

- А, вот вы о чем… - запоздало сообразил Бадремон и, невольно вздрогнув, покосился на стену с оружием. – Мне… мне все равно…

И спокойно вытащил свою шпагу из ножен. Шпага была хорошей, надежной, без особенных изысков, зато удобной. Жюль взялся осторожно за середину клинка и протянул ее шевалье де Ронэ эфесом вперед.

- Вот, смотрите, - простодушно сказал Бадремон. Зачем бретеру понадобилось осмотреть его шпагу? Убедиться, что нет никакого подвоха? А в чем может заключаться подвох? Впрочем, Жюль в глубине души признавал за противником право изучить его оружие перед боем. Это казалось Жюлю справедливым.

Упоминание о Люксембургском дворце вызвало у Бадремона слабую улыбку. Он толком не успел освоиться в Париже, но это место ему не было незнакомо. У Жюля стало немного легче на душе.

- Хорошее место, - одобрительно сказал он, наблюдая за ловкими действиями слуги господина де Ронэ.

Отредактировано Жюль-Сезар де Бадремон (2022-01-19 20:46:39)

Ждал его визита? Жюль удивленно посмотрел на де Ронэ. Неужели его поведение и душевные порывы настолько предсказуемы? Мысли Жюля, до сих пор пребывавшие в относительном порядке, теперь перемешались. Теодор де Ронэ его ждал – знал, что он придет. Значит, понимал, по какой причине. Значит, как бы признавал за ним право прийти. Значит, понимал, что поступил неправильно… Но все равно так поступил… Зачем?

Пытку плюшками в таких расстроенных чувствах выносить больше не было сил. В самом деле, что ужасного произойдет, если он съест одну? Или две.

- Благодарю вас, сударь, - с этими словами Жюль цапнул с подноса одну плюшку и в мгновение ока уничтожил ее. И даже не успел ни о чем подумать, как уже потянулся за второй.

- А это вы все сами написали? – разомлев от божественного вкуса, поинтересовался Жюль, указывая на заваленный бумагами стол. – Неужели правда сами?

Очень хотелось попросить почитать, но Жюль понимал, что это будет уже слишком. Драться он пришел, в конце концов, или расспрашивать Теодора де Ронэ о его занятиях? Поэтому пришлось усмирить свое разыгравшееся любопытство.

Предстояла дуэль. Дуэль с мастером своего дела, с бретером, с человеком, владеющим оружием гораздо лучше Жюля – вот на чем нужно было сосредоточиться. А почему-то не получалось. Личность Теодора де Ронэ оказалась далеко не такой простой, как воображал себе поначалу Жюль. И ему с каждой минутой было все интереснее находиться в обществе этого человека. Даже попыталась проскользнуть мысль, что как было бы хорошо, если бы не необходимость дуэли, а какая-нибудь другая, более мирная причина привела Жюля-Сезара в жилище бретера-поэта. Как славно можно было бы скоротать время, разговаривая о…

Тут Жюль обнаружил, что доедает третью плюшку. Он едва не поперхнулся, спохватился, кое-как дожевал и проглотил все, что было во рту, и обратился к Теодору де Ронэ:

- Кажется, нам пора?..

Отредактировано Жюль-Сезар де Бадремон (2022-01-20 20:54:39)

Жюль с любопытством уставился на листок. Невероятно красивым почерком на нем было написано несколько рифмованных строк. Жюль честно пытался понять, о чем они, даже лоб наморщил и перечитал два раза, но понял лишь то, что это писал чрезвычайно умный человек и что нанятых маменькой учителей нужно было хорошенько слушать в свое время. Но не признаваться же в своем неведении! И Жюль с самой серьезной миной кивнул головой.
- Бесспорно, месье Шаплен – выдающийся поэт, - подтвердил Бадремон глубокомысленно и, делая вид, что восхищен, перечитал строчки в третий раз в надежде, что станет хоть немного понятнее. Не стало. Он тут же дал себе обещание, что найдет и прочтет все сочинения господина Шаплена, если только останется жив.
Что-то слишком часто он думает о будущем вместе с этим проклятым «если». Жюль криво улыбнулся и положил листок на стол.
Теодор де Ронэ был готов, оттягивать дальше неизбежное не стоило.
«Обед на двоих, - думал Жюль, шагая вместе со своим будущим противником по улице, где внезапно стало вдруг такое яркое, синее-синее небо и такая сочная, свежая зелень – странно, что он раньше этого не замечал. – Вот кто совершенно не беспокоится о каких-то там «если». У него – обед на двоих, а я в это самое время, возможно… бррр…».
Какое-то время он хмурился, но потом вспомнил о прекрасной госпоже, и его шаг стал четче, взгляд прояснился, а плечи расправились. Жаль, она его сейчас не видит – ну ничего, зато непременно о нем услышит, а ради этого не жалко и умереть, хотя разве можно умереть в такой чудесный день ему, влюбленному по уши, а в придачу наевшись таких славных плюшек?

«Лавка мэтра Крамуази», - добросовестно запомнил Жюль. Он непременно навестит эту лавку – как только у него появится чуть больше денег. Поведение шевалье де Ронэ по отношению к нему сбивало Жюля с толку. Они так мирно шли рядышком, ни дать ни взять приятели. Вот бы дуэль закончилась как-нибудь так, чтоб оба остались живы-здоровы, тогда можно было бы попробовать и о поэзии подробнее побеседовать. Если такой человек, как господин де Ронэ, интересуется поэзией, стало быть, это вещь интересная. Погруженный в подобные мысли, Жюль не заметил преследовавшей их троицы и увидел их только тогда, когда, уже у самого пустыря, Теодор де Ронэ обернулся и посмотрел на настигающую их троицу самого подозрительного вида. Встрепенувшись было при слове «извинения», Жюль, ошарашенный, хотел было переспросить, что шевалье имеет в виду, как вдруг разом понял. Эти трое шли не сражаться на дуэли, а убивать, потому что трое против одного, как казалось Жюлю – это было бы слишком даже для шевалье де Ронэ. Значит, извинения были касательно откладывающейся дуэли.
А продолжение было таким, что Жюль едва не задохнулся от возмущения. Это за кого его тут принимают?! За трусливого щенка, который с радостью примется улепетывать со всех ног, зная, что в этот момент три каких-то разбойника за его спиной среди бела дня убивают шевалье де Ронэ? Его, похоже не принимали в расчет совершенно, и это было чертовски обидно. Предложения помочь или подождать только добавили отвращения этому позорному моменту. Если бы Теодор де Ронэ присоединился к ним, согласился с тем, что Жюлю нужно уходить, то разочарование было бы полным. Но шевалье, к счастью, ни слова об этом не сказал.
Когда Жюль попадал в отчаянное положение, он порой забывался до такой степени, что переставал думать, что говорит и каковы могут быть последствия. Сейчас был как раз такой случай.
Покраснев от злости, Жюль, по примеру троицы, положил руку на эфес шпаги и злобно выпалил:
- По своим счетам я привык платить сам! И никуда не пойду, вам ясно? Трое на одного – бесчестно! Так что идите-ка вы сами, господа – подсказать, куда?

Ответ на его грубость был такой красноречивый, спокойный и потому зловещий, что, будь Жюль не так возмущен и разъярен, он бы, пожалуй, испугался. Троица приготовилась драться, и это были люди, привыкшие убивать, а не какие-то пьяницы в трактире (которых, к слову, все равно не получилось одолеть). Жюль покрепче ухватил шпагу и потянул ее из ножен. Времени удивляться или возражать на слова шевалье де Ронэ у него не было, не было даже возможности взглянуть на него: Жюль теперь во все глаза смотрел на трех разбойников, ожидая в любой момент какой-нибудь подлости с их стороны.

- Хорошо, сударь, убьете, - согласился он. – Только по…

Как это сделал Теодор де Ронэ, Бадремон даже не понял. Только что главный в этой шайке стоял и мерзко ухмылялся – и вот он уже хватает ртом воздух, словно рыба, выброшенная на сушу. И все замелькало у Жюля перед глазами, как в странном сне: двое бросились на шевалье, он принялся отбиваться, и успел отразить несколько ударов, прежде чем Жюль, опомнившись, бросился помогать.

- Эй, сударь, а как же я?! – он махнул шпагой в сторону тотчас обернувшегося к нему ближайшего нападавшего с крайне неприятной рожей. Тот без слов ринулся в стремительную атаку, намереваясь, очевидно, как можно быстрее отделаться от Жюля, как от надоедливой мухи, но теперь Жюль уже был готов. С возрастающим азартом он отбивал удары вражеской шпаги, возмущенно что-то вскрикивая, когда шпага противника оказывалась слишком близко от его лица. О собственной атаке нечего было и думать: отбиваться бы успевать. Вначале Бадремону везло: выпады врага не достигали цели, разве что пострадала немного куртка, да щеку раз обожгло – но то была просто царапина. А противник, как назло, был целехонек, злобно сверкал глазами и атаковал не переставая, злясь тем больше, чем дольше сопротивлялся Жюль. Но и Жюль свирепел все сильнее. Быть убитым Теодором де Ронэ на дуэли за честь любимой дамы – одно. А быть заколотым каким-то подлым убийцей – это совершенно другое! И Жюль с удвоенной яростью отвечал на атаки, а пару раз уже даже пробовал атаковать сам. И пусть попытки эти успехом не увенчались, Жюль самонадеянно решил, что он вот-вот настигнет врага.

Хитрым приемом противник с мерзкой рожей попробовал выбить шпагу из рук Жюля, и тот только каким-то чудом сумел удержать ее в руке, а затем резко отскочил, спасаясь от летящего прямо в него зловеще поблескивающего лезвия, споткнулся о какой-то камень и рухнул спиной вперед, не подозревая, что этим падением избежал еще одного удара, который мог бы стать в его жизни последним.

«Ну вот и все, - успел подумать Жюль, увидев распахнувшееся ему навстречу пронзительно-голубое небо. Как по-дурацки…»
Оказалось, далеко не все. Противник добивать его не стал. И дело было, конечно, не в его благородстве. Приподняв голову, Жюль в этом убедился. Противник Теодора де Ронэ, какой-то неестественно бледный, зажимал руками живот. А шевалье де Ронэ выглядел вполне готовым его прикончить, о чем и сообщил. Тот, который дрался с Жюлем, этого явно не хотел, поскольку начал отходить. Бадремон тут же вскочил на ноги и покрепче перехватил шпагу. Слова шевалье де Ронэ и недавнего противника Жюля вроде бы означали, что поединку конец. Но кто его знает, как будет дальше… Может, вот этот, которого так удачно пнул в самом начале бретер, решит выкинуть какую-нибудь пакость? Хотя он и выглядел не самым лучшим образом, но все же – вдруг?
- А я думал, я – ваш должник, - растерянно проговорил Жюль, поглядывая то на врагов, то на Теодора де Ронэ. Раненому на глазах становилось все хуже. И, хоть это был враг, Жюлю сталь его немного жаль. - Вы же мне жизнь спасли, - прибавил Жюль, стараясь больше не смотреть на то, как мучительно кривится от боли лицо раненого.
Предложение бретера стало для Жюля новой неожиданностью.
- Куда уж там его убивать, им бы товарища сейчас спасти, - простодушно заметил Бадремон. - Может, пусть их идут?