Гнев миледи был слишком силен, чтобы она смогла уловить изменения в тоне Теодора. Наглец, осмелившийся унизить ее как раз в тот момент, когда она так удачно справилась с порученным ей делом. Да кто он такой, чтобы осуждать ее?

- Зато теперь этот мальчишка абсолютно безвреден для монсеньора. Если выживет, конечно. - Зачем она объясняет Теодору то, что он все равно не в состоянии понять? Она что, оправдывается?

- Плевать мне на него. А насчет грязи... и на нее мне плевать. Во всем Париже не нашлось никого, кто справился бы с этим делом лучше меня. И Его Высокопреосвященству отлично это известно. Вот на это мне не плевать. И если он поручит мне еще что-нибудь в таком вот роде, я не стану отказываться. И уж тем более не стану выслушивать глупые нотации от наемника. Ясно Вам, господин святоша?

Миледи, наконец, уловила, что в голосе Теодора что-то изменилось. И выражение его лица тоже показалось ей странным. Презрение? Разочарование? Он хотел, чтобы она его обманула - зачем?

"Неужели все-таки ревнует? Неужели не понимает, что ревновать к этому глупому мальчишке бессмысленно?"

Злость миледи потихоньку начала таять. Мужчины, обуреваемые ревностью, способны на самые непредсказуемые поступки. А ссориться с Теодором сейчас, когда она была так далеко от Франции, было бы крайне неосмотрительно. И к тому же, он был таким восхитительным любовником...

О любовной связи, впрочем, теперь, скорее всего, нечего было даже и думать. Но вот попробовать вернуть хотя бы подобие нормальных отношений было просто необходимо. Им ведь предстояла совместная поездка обратно.

Все эти мысли пронеслись в голове миледи за считаные секунды. А затем она отвела взгляд от Теодора, грустно вздохнула и, когда снова посмотрела на своего спутника, в ее глазах не осталось ни злости, ни раздражения.

- Если бы мы просто убили Пьетро, это вызвало бы много шума, понимаете? - устало произнесла Анна. - И подозрений. Политика никогда не была чистой, шевалье. И тому, кто имеет с ней дело, следует быть к этому готовым. Мне нужно было скомпрометировать мальчишку, и я это сделала. Но я не собиралась позволить ему зайти слишком далеко. Считайте меня теперь кем угодно, это Ваше право. Я сделала то, что должна была сделать.

Новый приступ раздражения ей удалось подавить с большим трудом. К чему так осложнять себе жизнь какими-то странными принципами? Он бы отказался от такого задания - о, она охотно верила в это. Но для нее отказаться - значит подтвердить свою никчемность и бесполезность. Кому она будет нужна, если у нее появятся принципы, и она начнет выбирать, какие поручения выполнять, а какие - нет? Зато, избавившись от излишней щепетильности и берясь за самые сложные и щекотливые задания, она докажет, что незаменима. И тогда настанет время диктовать свои условия.

Но к чему объяснять все это Теодору? Он не поймет.

- Ваша жизнь так мало для Вас значит? - спросила миледи, уже заранее зная ответ.

Честь... ну конечно же. Глупая выдумка глупых благородных мужчин. Самообман. Нет никакой чести, есть лишь пустые амбиции и неимоверно раздутая гордость. Но им приятнее думать, что они так благородны, так чисты, когда совершают свои поступки... прикрывая их громкими словами о чести.

Она-то думала, что хотя бы Теодор окажется умнее. Увы.

Какое ей дело до чести, когда речь идет о том, чтобы завоевать доверие кардинала? И о деньгах. Разумеется, и им всем - рассуждающим о благородстве, долге и о прочих нелепостях - тоже важнее собственная выгода. Но признаться в этом они не могут даже себе.

Анна с сожалением посмотрела на своего спутника. Все испортил. А ведь им было вместе так хорошо... и могло бы еще не раз быть.

Гондола приблизилась к дому, в котором поселилась миледи на время пребывания в Венеции, и Анна спросила у Теодора:

- Что же Вы намерены делать теперь, когда выяснили, что Вам пришлось иметь дело с бесчестной ш... женщиной? Пребывание под одной крышей с такой ужасной особой не слишком будет противоречить Вашим понятиям о чести?