Эжени читала в удобном кресле возле окна, когда ее прервали, и сперва не поверила своим ушам. Но крокусы перед ней ни в чем не провинились, поэтому заняли почетное место на столике.
Это мог быть Ронэ, а мог быть кто-то, назвавшийся его именем (лучше бы каким-нибудь другим), и она, прежде, чем разрешить прислуге впустить гостя, привычно переложила пистолет на тот же столик, чтобы лежал под рукой.
Навстречу она не поднялась, но глаза от книги все же подняла, и на лице ее отразилось неподдельное удивление. И облегчение, пожалуй, потому что как бы она ни лгала себе и окружающим, ей хотелось все-таки знать, что бретер жив, и теперь перед ней стояло самое убедительное подтверждение.

- Вы? - а вот в голосе удивление уже отдавало наигранностью. И даже иронией. Как он мог!

- Обманщик, - чуточку насмешливо предложила ему южанка, глядя поверх книги. Она позволила себе любоваться им, но только несколько мгновений, пока он приближался. Эмили была права, что ей за дело до него теперь, когда он изволил исчезнуть на несколько месяцев и не нашел случая даже подать  знак, что жив!

– Не по своей воле, – Теодор мягко потянул книгу у нее из рук. И если его голос, утратив теплые нотки, зазвучал хрипло, то ведь ее ответ не лишал его надежды. – Простите, Эжени. Я вернулся бы раньше, если бы мог.

Мадам де Вейро позволила ему отобрать "Дона Паблоса" Кеведо, но только потому, что пальцы их на мгновение встретились, она вздрогнула и от нового прикосновения предпочла ускользнуть, пожертвовав книгой так же, как игрок в шахматы жертвует фигурой. Она твердо решила считать Ронэ приятным воспоминанием, но звук его голоса и выражение глаз слишком явно будили иные воспоминания, тоже связанные с ним. Это грело и злило одновременно, и она немедленно упрекнула бретера, точно копируя его интонации:

- И написали бы, конечно, если бы могли.

- Достало бы и чуши, чтобы дать мне знать, что вы живы!

Эжени ревниво смотрела на книгу в руках бретера.

- Я не одолжу вам ее, пока не прочту, - предупредила она. - И положите дона Франсиско, я еще не закончила!

Они были знакомы, оказывается, и это было так удивительно, но черт, черт, три тысячи чертей, дохлых! Почему он не подумал даже написать?!

По спине знакомо бежали мурашки от его прикосновения. Он был так невыносимо близко, и его лицо, и губы; и жар его ладони сквозь платье отвлекал ужасно, и южанка откинулась на спинку кресла, тем самым отстраняясь, хотя, конечно, не целиком. Но отсюда насмешливо смотреть сверху вниз было удобнее. Легче, и даже воздуха как будто стало больше. И упрямства ей было не занимать.

- Вам в голову не пришло, - повторила Эжени, осознав, что он, пожалуй, сказал правду, и все это время вряд ли думал о ней. Если вообще думал.
Теперь ей не хватало воздуха от возмущения. Она открыла рот... и закрыла его, подбирая слова, и гневный румянец выдавал ее с головой. Но светский тон она умела держать недурно:

- Вам вовсе не нужно оправдываться, сударь. Вы были слишком заняты, должно быть?.. Ни минуты свободной, кругом одни враги? Вы скакали от Гаскони до Бретани, под вами пало четыре лошади, вы спасли десяток прекрасных дам и дважды французское королевство?

На мгновение она забыла как дышать, и воздух проходил в грудь не быстрее и не медленнее, чем двигалась ладонь Теодора, но гнев спасал от необдуманных поступков.
Он назвал уже десяток разных причин, но верной была только одна, ему в голову не пришло!..

- Думали, что прощу. Иначе не пришли бы сюда, - бархатно возразила ему южанка, осторожно пробуя забраться в кресло с ногами и тем спастись от посягательств. - Вы не думали, вы даже не вспоминали обо мне!

Это было так обидно, что она даже отвернулась. А может, намеренно, чтобы не смотреть в его лицо и не чувствовать знакомый запах разгоряченной кожи. Так она пахла под поцелуями, Эжени вспомнила так ярко, что почти ощутила вкус.

-  Я зла на вас, - проворчала она. - Очень!

Если бы мадам де Вейро было все равно, она бы сделала вид, что поверила, уступив тем самым и себе, и ему. Но некоторый опыт подсказывал: он ее не слушает и скажет что угодно, лишь бы добиться желаемого. А это значило, что история повторится. Завтра, послезавтра, через неделю, разве важно, когда?

- Чтобы тут же забыть, - возразила она бретеру, мягким жестом высвобождая запястье. - Прекратите, Теодор. Я не хочу снова ждать, не зная, вас убили или вы весело проводите время.

"Не со мной", могла бы добавить Эжени, будь у нее чуть поменьше гордости.

Долгое мгновение все висело на волоске, потому что ей страшно хотелось прикоснуться к губам Теодора. Поймать его дыхание, увлечь за собой, дразнить. Она обожала его дразнить. И его руки на своем теле. И шепот, и выражение глаз, когда он пьянел от желания. Не было ничего проще, чем обвить руками его шею и закрыть глаза. И все произошло бы само собой, горячо, нежно и сладко до боли.
Эжени представила, как будет чувствовать себя потом, и высвободила руку уже решительней. И уперлась ладонями в грудь бретера.

- Не будете, - сказала она. - Почему вы здесь, Теодор? Кто-то вас уже не простил?..

Эжени, хоть у нее и получилось, вместо облегчения испытала целый набор отвратительных чувств, ни одно из которых не отразилось на лице. Если не считать того, что она хмурилась. Она думала, когда Ронэ ее отпустит, станет легче дышать. Не стало, потому что воздух оказался отвратительным на вкус и обжигал кожу холодом там, где мгновение назад были мужские руки.
Она предпочла бы его не оскорблять. Она предпочла бы постель. И его. Сегодня, завтра, в любое время. И чуть не извинилась сама. Но это его "я не думал, что вы будете тревожиться" задело ее едва ли не больше, чем все остальное. Что он вообще о ней думал? Кем он ее считал?..
Южанка обхватила себя руками, потому что желание перекипало в крови, причиняя почти физическую боль. А может, и причиняя.
А за последнюю фразу она вообще бросила бы в него книгой, если бы та была под рукой.

-  В следующий раз?...

Повисла короткая пауза.

- Я пришлю вам Кеведо, - тихо сказала южанка, справившись с собой. - Когда прочту. Если хотите.

С размаху. Может, даже по голове. За невыносимость. За жестокость. За притягательность. За неправильность улыбки и, может, даже за то, что все-таки ее отпустил.
И дон Франсиско, пожалуй, понял бы и простил такое обращение с собственной книгой!..

- А теперь идите, Теодор. Пока я не сказала то, о чем буду жалеть потом.

Она уже жалела. И видимое спокойствие ее было таким же неправильным, как его улыбка.

- Пока не спросила... Неважно. Вы жестоки. Я не стану спрашивать.