Настроение у Эжени было хуже некуда. Отвратительно яркое солнце било в окно, будто отражаясь от страниц книги; внизу живота начинало знакомо тянуть и ныть, и она с отвращением думала о ближайших днях; размолвка с Теодором то и дело всплывала в памяти, особенно его последние слова; хотелось выпить теплого вина, лечь в постель и надолго забыться, несмотря на утро. И все же она сидела, уже почти полчаса глядя на одну и ту же страницу и забывая ее перевернуть. А потом, собравшись с духом, отправила горничную за вином, но вместо горничной явилась сама квартирная хозяйка и без вина. На подносе стоял кувшинчик, от которого знакомо тянуло сладким яблочным запахом.
Эжени глянула на пожилую женщину поверх книги.

- Что это?.. Зачем?.. Я только хотела немного выпить и лечь...

- Вам дурно? - к чести мадам Корде, она сначала поставила поднос на туалетный столик, достаточно близко, чтобы постоялица могла дотянуться, а потом уже всплеснула руками. - Не надо бы вам пить с утра. Я ведь знаю, к чему это...

Хозяйка дома взяла стул, поставила поближе к креслу Эжени, села рядом и, склонившись ближе к южанке, доверительно положила руку ей на запястье:

- Я же понимаю! Он там тоже пьет. Один. А вам не надо.

Мадам де Вейро даже книгу опустила, уставившись на мадам Корде удивленными глазами.

- Пьет? На радостях, должно быть. - Она сразу поняла, о ком идет речь. Может, потому, что сама о нем думала. И почему-то совсем не так, как ей хотелось бы о нем думать. Как было бы правильно.

- Где уж там... - хозяйка пригорюнилась. - Мрачнее тучи. Как слышит о вас, так сразу и за кружку...

- А когда не слышит - за бутылку? - съязвила южанка.

- Вы бы простили его. Мужчины, они как дети, натворят чего, потом сами не знают, что и делать. И может... Сказать бы ему. - Она глазами указала на живот постоялицы. Эжени вспыхнула:

- Нет!

Потом торопливо добавила:

- Нет-нет-нет, ничего такого.

- А может, так и написать ему? - лукаво улыбнулась мадам Корде. - А есть или нет, это дело наживное. Долго ли.

Эжени, которая налила себе яблочного отвара и как раз подносила к губам кружку, чуть не вывернула ее на себя. И закашлялась, хотя отхлебнуть не успела. И сообщила чуть погодя, припомнив звонкую финальную точку, поставленную Ронэ в последнем разговоре:

- Ни. За. Что.

- Не ест ничего, - сказала мадам Корде, заботливо прикрывая ставни. Вечерело.

Учитывая, что до этого добрая женщина молчала, прозвучало неожиданно, и так же невольно Эжени подняла глаза.
Она сидела за столом, глядя на исписанный лист и покусывая кончик пера. Ее мучили сомнения, рифмы не ложились в размер и казались избитыми, и она переписывала стихотворение в третий раз, и снова оставалась недовольна.

- Так уж и ничего? - усомнилась она.

- Я вам побольше свечей зажгу, - решила мадам Корде. - Еще одну вот тут.

Она остановилась у стола, принялась возиться с изящным подсвечником.
Свечи мадам де Вейро заказывала в лавке, и это была статья совершенно необходимых расходов, потому что писала и читала она много.

- Опять на мели, - сказала она, когда тишина успела слегка затянуться. - Пропадет он.

- Найдется, - нахмурилась Эжени, рисуя на листе каракули. Мысли ускользали, сворачивали не туда. - Где-нибудь.

И, уж наверное, с кем-нибудь.

- Жалеет он, уж вы мне поверьте. Каждый раз, когда про вас слышит, у него этак вот... лицо меняется.

Мадам Корде показала, как, и Эжени невольно фыркнула, улыбаясь:

- Да-да, как мой братец от зеленых слив. Откуда вы знаете, как у него лицо меняется? Право, мне уже начинает казаться, что это не я снимаю у вас квартиру, а он!

- Потому что заметно! - мадам Корде подняла вверх указательный палец. - Люди, опять же, говорят... А я и слушаю, дура старая...

- Ничего вы не дура, - Эжени бросила перо. Посмотрела на стопку листов. На некоторых красовались две-три строчки, иные были исписаны полностью. - Он любит другую женщину. Закончим на этом. Очень вас прошу, давайте закончим на этом!

Эжени перебирала свои бумаги, которых стало вдруг так много, что они занимали  и столик, и подоконник, и даже часть кровати, и на полу валялись. Нужно было все это порвать и выбросить, но южанка предпочла воспользоваться жарко пылающим камином.
Стоя в круге тепла и света со стопкой в руках, она безразлично пробегала глазами по строчкам и отправляла в жадное пламя листок за листком.
Все это ничего не стоило. Отвратительная парижская зима никак не сменялась настоящей весной, будто застыв во времени по велению какого-нибудь злого чародея; если бы Эжени выпал случай поймать этого негодяя, она скормила бы ему все его чародейские книги под дулом пистолета, потому что ее научили когда-то, что никакие суеверия и волшба не спасают от пуль, но ведь не было на самом деле ни чародея, ни его книг, только бесконечно тянущаяся слякоть за окном, снег, холод и противоречивые желания. То ли собрать вещи и уехать обратно в имение (и при мысли об этом на нее пуще нападала тоска), то ли вынудить гордость уступить и все-таки написать, а лучше навестить Ронэ, как бы невзначай, но тут в дело вступал еще и здравый смысл, а может, и ревность, и ей сразу представлялось, как смешно и глупо она будет выглядеть, особенно если он окажется не один, и все, что оставалось ей на самом деле - это сидеть в уютном кресле, закутавшись в теплую накидку, и ни о чем не думать. Выводить на бумаге очередную нелепицу...
Бумага съеживалась в ладонях пламени, темнела и рассыпалась.
На следующем листе взгляд споткнулся. Это был... это был не ее почерк. Но знакомый. И Эжени едва успела остановить руку, чтобы прочесть все от первой до последней строчки.
И улыбнуться.
Он забыл, забыл, верно, тут свои стихи. Сколько же они лежали и где? Под кроватью?.. В стопке других бумаг?..
Нужно было сжечь и это, отдать прошлое прошлому. Но ей так не хотелось расставаться с этим случайным письмом, что она бросила в огонь сразу всю пачку бумаг, оставив в руке свою находку, и с ней вернулась за стол, чтобы снять нагар со свечей и снова перечитать стихи. И застыть на несколько долгих мгновений, с задумчивой улыбкой глядя в никуда, и вспоминая то, о чем давно следовало забыть, но забывать не хотелось, и в конце концов, что плохого было в том, что у нее были эти воспоминания и эта вязь неровных строк, которую вполне можно было оставить себе?.. На память или... просто так.
Эжени погладила лист подушечками пальцев.
Камин хорошо прогрел комнату, забытая накидка свисала с подлокотника кресла, в которое она забралась с ногами, чтобы придвинуть к себе чернильницу и взяться за перо.
На негромкий стук в дверь она не ответила, и даже не заметила робко заглянувшую в комнату мадам Корде. Хозяйка сегодня оказалась удивительно тактична и так же тихо исчезла, не прервав покоя постоялицы.

Весь белый свет не бел во мраке ночи,
Ему вовек не сделаться светлей -
Хрусталь надежды хрупок и не прочен,
Где тень твоя не ляжет средь теней,

И где шаги не прозвучат у двери,
Твои шаги - знакомой тишиной...
Играет сердце в "верю" и "не верю"
И вовсе не считается со мной.

Весь белый свет не бел, и высший тоже.
Гнездовье змей свивается, шипя.
Как мне забыть, как ты неосторожен?
Как мне забыть, что ......................

Она по давней привычке закусила кончик пера, боясь все же, что снова забудет стихи где-нибудь в комнате и кто-нибудь их увидит, но в конце концов, кто мог знать, кому она писала?..
Эжени шепотом закончила строку, не решаясь выписать ее чернилами по бумаге. И продолжила, то и дело возвращаясь взглядом к пустому месту. И решила дописать потом, когда закончит.

Твои шаги не прозвучат у двери.
А тишина бесплотна и пуста.
Ни слов, ни звука. Кто же мне отмерил
Не жить до ста, но лишь считать до ста

В холодной спальне и все том же мраке.
Где нет тебя, там не придет рассвет.
И я пишу и снова жгу бумаги,
Здесь нет тебя. И Музы тоже нет.

Южанка подумала немного, глядя на два листа, лежащих рядом, а потом все-таки потянулась за накидкой. И осталась сидеть в кресле, глядя на огонь. В голове крутились отнюдь не ее стихи, так и не законченные, лишенные строчки, которую нужно было в свое время произнести вслух, но она этого не сделала, и...
Нет, в голове звучал голос Ронэ.
Эжени закрыла глаза, заново вслушиваясь в его строки.

Мадам де Вейро, в мягком домашнем платье нежного персикового оттенка и удобных теплых туфлях, расшитых затейливым цветочным узором, сидела за столом, на котором стоял изящный бокал, наполненный красным вином, и чистила пистолет.
Это занятие с некоторых пор успокаивало ее больше других, и сейчас рядом с чернильницей, набором перьев на резной подставке и шкатулкой с песком лежал кусок грязноватой ткани, на которой стояла масленка, лежали обрывки замши и еще раскатились несколько пуль.
Мадам Корде уже несколько дней не заговаривала о Ронэ, и Эжени успела понадеяться, что эта тема больше не беспокоит добрую женщину, но, как выяснилось уже через несколько минут, зря. Потому что дверь открылась.

- Сходили бы куда, - проворчала хозяйка, увидев разложенные на столе "ужасы", как она все это называла.

Мадам де Вейро задумчиво взвесила пистолет в руке, целясь в стену.

- К подруге. На прием какой. А то к модистке, она уж спрашивала о вас, говорит, фасоны новые, как раз на вас бы - краше бы никого и не было... А ну как он зайдет?.. А вы тут?.. Вот горничную позову, хотите?

Эжени погладила пальцем холодный металл ствола.
Мадам Корде, пользуясь тем, что молодая женщина на нее не смотрела, покачала головой и украдкой перекрестилась.

- Спрячу я ваш пистолет, как есть. Спрячу. Мучаете себя только. Да ведь грех-то какой! Придет он, точно вам говорю. Бросьте вы гадость эту.

Мадам де Вейро повернула голову, сузив глаза. Пистолет, правда, остался направлен куда-то в сторону камина. Уроки д'Эстри она не забыла и надеялась, что не забудет до гробовой доски, потому что мир за пределами поместья и за границами солнечного Юга, как он и обещал когда-то, оказался очень неуютным и жестоким местом. Но совсем не лишенным прелести.

- Человека, у которого я снимала комнату раньше, зарезали, - мягко сказала она, но за этой мягкостью слышалось что-то чужое, жесткое, жестокое даже, не подходящее ни ее голосу, ни интонациям, ни лицу, больше привычному к улыбке, чем к сжатым губам и этому странному прищуру стрелка.

- У него в доме. На пороге.

- Господь милосердный!..

- Мадам, я вас прошу. Именем Пресвятой Девы заклинаю, не трогайте мой пистолет.

Эжени улыбнулась, избавляясь от этой маски-немаски, и в комнате будто солнце выглянуло, потому что глаза южанки снова вспыхнули озорством и приязнью:

- Платье?.. А что... Пусть. Пусть будет платье. Вы скажите ей, пусть придет. Хочу рисунки и ткани, чтобы выбрать. И кружева.

Она почти показала язык, но сдержалась. Бедная пожилая мадам знать не знала, что снова и снова попадала в цель. "Придет он..."
Эжени не хотела ни думать об этом, ни верить или не верить, достаточно было и того, что снова и снова она вслушивалась в шаги на лестнице, слышала скрип и шарканье, и снова и снова понимание "не он" было хуже напоминаний мадам Корде о том, чего не могло быть.

- Так я скажу ей, - хозяйка прошлась по комнате, метелкой обметая несуществующую пыль со всего подряд, больше для порядка, чем по необходимости, и так же тихо вышла, оставив мадам де Вейро возиться с грозной игрушкой. Ее тихое ворчание "страх-то какой, Господи, как есть застрелится!.." мадам де Вейро предпочла пропустить мимо ушей, потому что как раз в этот момент прищемила палец замком и, бросив пистолет на столе, побежала к тазу для умывания, чтобы сунуть руку в холодную воду и немножко почертыхаться.
Под табуретом что-то лежало.
Эжени попыталась подобрать помятый конверт, не вынимая руки из таза, чуть не опрокинула всю конструкцию и досадливо сунула опухший палец в рот. И только после этого добралась до конверта, который не был запечатан, и сам по себе был сложенным... не письмом, нет. Опять...
Опять черновик?..
Она даже огляделась в растерянности. Не рассыпал же он их здесь пригоршнями!..
Но под кроватью, надо отдать должное, вполне могло что-то заваляться...
Это были его первые стихи, которые ей не понравились. То есть понравились, но концовка, которую она еле разобрала, навела ее на мысль, от которой трудно было избавиться. Возможно ли было, что он решил порвать с ней еще тогда?...
Но как же... Как же он потом вернулся... Передумал?.. 
Недовольная, растерянная, она вернулась в любимое кресло у стола. Отпихнула ни в чем не повинный пистолет, из-за которого теперь едва могла взяться за перо.
Буквы прыгали.

Мечта моя как звездный свет в ладонях,
и призрачна, и так же холодна.
Она не греет. Бьется метрономом
снаружи в ставни полная луна,

и бьется сердце в такт. Не в лад, не в рифму;
и finis - феникс, бьющийся в золе,
и все вокруг - на части. И не стихнут
твои шаги в моем тревожном сне,

Хотя бы там. И кто б с тобою ни был,
и кто бы ни была, не отразят
тебя, меня, все "можно" и "нельзя",
не отразят - и даже не увидят...

Да будет так. Ведь ночь всегда темна.
Но если я засну - придешь из сна.

Паспарту встретила служанка мадам Корде, за спиной которой маячила сама хозяйка дома, а еще дальше, в глубине прихожей, мадам де Вейро как раз вешала плащ для просушки после прогулки под моросящим дождем, а горничная разбирала перевязанные лентами пакеты от перчаточника, шляпника, из кружевной мастерской и груды других, доставленных сегодня скопом из модной лавки.
Мадам Корде попятилась, служанка приняла это за разрешение впустить, мадам де Вейро обернулась... и уже мгновение спустя повелительным и умоляющим одновременно жестом призвала слугу не удирать.

- Стойте!.. Пожалуйста, останьтесь.

Зачем бы он ни явился, ей было, что передать. Эжени приняла письмо, пристроив его на груди, чтобы прочесть потом, подальше от любопытных глаз, и сказала, с любопытством глядя в лицо лакея, который был, как ей давно уже стало известно, изрядным плутом:

- У меня остались его черновики. Его стихи. Забыл, верно... Скажите ему, что я их ему не верну. 

Она улыбнулась - это был каприз, прихоть, и она не думала, что Ронэ станет требовать свои бумаги; и письмо - что это значило?..

- И подождите. Я прочту.

Она отошла. Впрочем, не слишком далеко. А прочтя, невольно прижала руки к груди, залившись румянцем то ли смущения, то ли волнения, то ли гнева, потому что обернулась, но не к лакею, а к своей квартирной хозяйке:

- Мадам Корде! Я прошу вас... Мои стихи. Как... - Ей нужен был глоток вина или воды, потому что корсет платья никак не давал вдохнуть, как всегда в минуты беспокойства. - Как они попали к нему? Он был здесь? Вы... Как вы могли?!

- Клянусь, никого не было, - твердо ответила хозяйка и неожиданно подмигнула Паспарту. Возможно, умышленно перенаправляя грозу, потому что Эжени обернулась к лакею так быстро, что развернутым веером зашуршало платье:

- Что это, сговор?..

Гневной она, впрочем, не выглядела.

Смуглая физиономия лакея приняла откровенно недоумевающее выражение. То самое, за которым третье сословие скрывает ложь. А также наличие ума, чувств и прочих человеческих слабостей.

- Сговор, ваша милость?

На мадам Корде он все же взглянул. Но искоса. И с любопытством скорее чем в поисках подсказки. В которой, может, и не нуждался.

Когда была похищена мадам де Бутвиль и убит хозяин прежней квартиры мадам де Вейро, за новым адресом для своей любовницы Теодор пошел к мадам Пети. И та отправила его к мадам Корде, своей ровеснице и приятельнице. А потому и о ссоре, и о том, что обе пожилые дамы о ней сожалели, едва ли не больше чем их постояльцы, Паспарту был отлично осведомлен. И возможно, его виноватый вид и фальшивое насквозь удивление в голосе объяснялись именно этим.

Мадам Корде сделала такое невинное лицо, будто вчера вышла из монастыря урсулинок, но что-то в этом лице подсказывало, что недостойную послушницу могли изгнать по веским причинам.
Эжени переводила взгляд с Паспарту на хозяйку дома и обратно, прижимая к груди письмо. Пауза стала затягиваться, и она, ни слова больше не говоря, убежала наверх, оставив горничную разбирать коробки и смотреть на слугу Теодора с глубочайшим осуждением. По ее мнению, в доме в последние недели как раз воцарился покой и порядок.
Вернулась южанка через каких-нибудь десять минут, отдала слуге аккуратно сложенный и запечатанный зеленым воском конвертик, наводящий на мысли, что ответ был весьма краток.

Из жарких снов, мечты или забвенья,
нагим, одетым, трезвым или нет,
из Ада, Рая, светопреставленья,
неправым, правым, брось...
                                    Вернись ко мне.

Эжени не ждала, что он придет сегодня, сейчас, так скоро. Но, шагнув навстречу и угодив в мокрые холодные объятия, которые стремительно теплели под жаром поцелуев, она закрыла глаза. Обнимая любовника за шею, прикасаясь к его плечам, проводя по щеке подушечками пальцев, она снова и снова убеждалась, что это не призрак. Ей не хватало его как воздуха, и она отвечала бретеру с тем пылом, с каким пытается отдышаться утопающий, едва извлеченный из-под воды, или женщина, успевшая страшно соскучиться и трижды пожалеть о своем прежнем решении.
Ее платье впитывало воду с его одежды, но она не находила в себе сил разорвать объятия.

- Все мои мокрые мечты, - процитировала она его стихотворение, с озорством добавив кое-что от себя и имея в виду, конечно, исключительно его и дождь, и тут же сообразила, как это прозвучало, и вспыхнула до кончиков ушей, смеясь и целуя его снова. - Сумасшедший... Вы простудитесь!..

- Ты, - шепотом согласилась она, прислушиваясь к биению двух сердец сразу. Немного кружилась голова, потому что его объятия были целым миром, за пределами которого не было ничего. Ничего стоящего.
На миг Эжени стало страшно от мысли, насколько этот мир хрупок. Что она могла не успеть ни простить его, ни позвать. Мало ли случайностей и пустых прихотей судьбы.
Хотелось... извиниться. Признаться в глупости. Попросить не исчезать больше. Но она молчала, прижавшись щекой к его щеке, и снова заливаясь краской.
И страшно было, как перед шагом в никуда с огромной высоты. Но от нежности перехватывало дыхание.

- Люблю тебя, - прошептала она, умудрившись вложить в эти слова и смущение, и раскаяние, и извинения. И спрятала лицо у бретера на груди, как будто это могло спасти ее от слова "нет". Или "Простите, мадам". Или...
Она не верила, что он так скажет, но это совершенно не мешало ее сердцу замирать. А ей - смущаться так, будто они ни разу не делили постель.

Она не ждала никаких ответов, кроме того, который он дал ей сейчас, и не думала ни о чем, кроме его поцелуев, от которых перехватывало дыхание. Кроме его имени, беззвучно срывающегося с губ или выписанного языком по его ключице. Он сам показал ей это когда-то давно, она пользовалась так же естественно, как дышала, и солоноватый вкус его кожи с запахом дождя заставлял забывать обо всем.
Он любил другую. Ей не нужна была такая правда, она знала и так. Или думала, что знала. И знала также, что страшиться своего признания будет потом. После. И завтра.
Потому что у него будет время об этом думать. Взвешивать, оценивать и сомневаться.
А сейчас она не хотела, чтобы он думал. Мягко перенимая инициативу, задыхаясь от желания, выписывая шальное признание языком по его животу, с озорством ускользая от рук и тут же возвращаясь.

- Люби меня... так, как будто ты скучал, - поддразнила она его шепотом, выискивая место, чтобы в шутку прихватить зубами. И склонилась, конечно, там, где это было опасно.

Под пологом кровати стоял полумрак. Эжени лежала почти неподвижно, приподнявшись на локте только для того, чтобы прослеживать кончиками пальцев черты лица Теодора. Она тихо улыбалась, скрывая робость и почти жалея о своей откровенности, потому что именно сейчас он мог сказать что-то здравое, а здравого она не хотела.
Она хотела лежать так, всматриваясь в его лицо, наслаждаясь теплом там, где соприкасались их тела, вслушиваться в его дыхание и, пока он был рядом, не думать ни о чем другом.
Камин давно погас; Ронэ примчался к ней под дождем, и, хотя она приложила все усилия к тому, чтобы его согреть, ему не помешала бы кружка горячего вина. Надо было распорядиться, но Эжени, растягивая минуты блаженного покоя, вспомнила о том, что причинило ей почти физическую боль. Быстро отступившую под касаниями его губ и пальцев, растворившуюся в ласках, убеждавших лучше любых слов, но сердце сжималось все равно.

- Новый шрам, - мягко сказала она, подтверждая очевидное. Шрамы Ронэ она знала наперечет. На вкус, наощупь. Этот был совсем свежий. - Оттуда.

Она не знала точно, где он его получил. Где-то там, откуда не писал.