К мадам де Рамбулье Теодора приглашали редко. Обычно его приводил Вуатюр. И маркиза приветствовала его с неизменным радушием, как если бы позвала его сама. Но означало это, что многих завсегдатаев Теодор не знал. И принцесса де Гонзага оттого не знала его. Или все же знала? Вопрос был на редкость удачен…

Могла ли она о нем что-то слышать?

Мысль была приятной. Вплоть до того момента, как он сообразил, что тогда кто-то назвал его по имени – его высочество, наверняка. И Теодор почувствовал себя болваном – потому что глупо было ждать иного. И потому что услышать про него в салоне маркизы она могла все что угодно. Смотря кто говорил.

– Моей судьбе, – сказал он, мягко подхватывая ее высочество под руку, – пришла на ум затея:
        Орифию похитить для Борея.
        А нынче я судьбе наперекор
        Хочу пойти, но ведь и Зевс был вор.

Во взгляде его вспыхнула лукавая искра. И он с редким для себя благоразумием не озвучил пришедшее ему на ум продолжение. Пусть с рифмой к Европе сейчас не было ни малейших сложностей.

– К сожалению, – сказал он вместо этого, – похищение нимф – удел богов, героев и принцев.

Которые отчего-то вечно зарятся на простых смертных. Отгоняя эту неприятную мысль, Теодор повернулся к дверям каретного сарая, где минутой ранее заметил Мадлон – прислуживавшую в трактире крестьяночку, которую собственноручно нанимал в горничные. «Для той же дамы, для которой карета». Мадлон была там. Бледная и перепуганная. И смотрела с нескрываемой надеждой, вытянув шею и покрытую цыпками руку, в которой держала узелок. Теодор еле заметно кивнул. Указал глазами на карету, к которой вел принцессу. И Мадлон бросилась вперед, распахнула дверцу и, швырнув внутрь свой узелок, в одиночку опустила тяжелую подножку, едва не оторвав ее от кареты.

«Как, право, наши дамы страстны!» – вспомнил Теодор. В тот вечер Вуатюр был в ударе. Пускай порой и непривычно желчен.

На обычную салонную даму мадемуазель де Гонзага походила мало. И то легкое чувство жалости, которое бретер испытывал к наивной девушке, впутавшейся в столь опасное приключение, растаяло как предрассветная дымка. Уступив место интересу совсем иного рода.

– Спуститься-то она спустилась… – не удержавшись, Теодор все же обернулся на свою собственную невесту. Что мог сделать почти незаметно, потому что как раз помогал чужой войти в карету. Не преминув, конечно, прикоснуться поцелуем к ее руке. – Но вернее всего, для того, чтобы почитать с ним стихи. Вы позволите мне не сравнивать вас с Дианой, мадам?

        Клянусь, не может нравиться она:
        Не столь чиста, сколь просто холодна,
        И, comunque, ее ущербен лик.
        Обжегшись у венериных горнил,
        С Минервой я скорее бы сравнил
        Ту, к чьей руке губами я приник.

Давай, – этот прозаический одностопный ямб был обращен уже к служанке. И та, не заставив себя ждать, подхватила юбку и проворно влезла в карету следом за своей новой госпожой.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2019-06-02 14:47:30)

Мадлон даже рот открыла, переводя оторопелый взгляд с мужчины на женщину. И Теодор решил больше не метать бисер перед свиньями.

– Боюсь, вы ошибаетесь, мадам. Я смотрел на… Эврисфея, – насмешка, мелькнув в его взгляде, тотчас же пропала снова. – Простите мне необходимость покинуть вас. Обещаю – ненадолго.

Слово он сдержал. Но прежде приказал пошевеливаться обоим кучерам и сбегал к коновязи за своей лошадью. Повод которой вручил Монтрезору.

– Побудете немного полезным, граф?

То ли повод был убедителен, то ли граф благоразумен – спорить его светлость не стал. И карету принцессы бретер нагнал еще до того, как та протиснулась между двумя распахнутыми створками трактирных ворот. Подножка, впрочем, была уже поднята снова. И Теодор, по примеру парижских уличных мальчишек, запрыгнул на запятки. Откуда, едва карета миновала ворота и свернула на юг, и обратился к ее высочеству:

– Простите еще раз, мадам, за ваш убогий экипаж. Минерве подобала бы боевая колесница, разумеется.

Горничная, успевшая за этот краткий срок не только запихать ногой под сиденье свой убогий узелок, но и найти, развернуть, оценить и предложить ее высочеству оставленное в карете шерстяное одеяло, завертела головой в поисках источника звука. А найдя, отчего-то перекрестилась и робко посмотрела на свою госпожу.

– Ронэ, – подсказал Теодор. Трактир они покинули, а служанка… Если их догонят,  кому взбредет в голову расспрашивать служанку? Только что Рошфору, но Месье разговорится раньше, спорить можно. Да и какая тогда будет разница? Разве что для Портоса…

Теодор невольно обернулся на вторую карету и следовавших за ней всадников. С двумя лошадьми в поводу, черт бы их побрал. Чего стоит Жози в роли дуэньи, он уже знал. Наследник престола… а мадам де Вейро была любопытна.

– Мы потеряли уже немало времени, – напомнил бретер. Жестче чем хотел бы – и тут же об этом пожалел. Но останавливаться снова только для того, чтобы он мог провести внутри несколько минут… Время расплатиться с его высочеством у них еще будет. А дразнить Эжени он не хотел – и не только лишь потому, что она еще не сказала «да».

Теодор посмотрел на щелястую стенку кареты перед собой и улыбнулся. Приник к самой большой щели. И разглядеть мог только двигающиеся тени в полумраке, но больше было и не нужно.

Неровное дерево задевало порой губы, пока он читал:

        – Пустыни не достанет для часов,
        Которых мне не суждено с любимой
        Прожить. Они пройдут – бесследно, мимо –
        Оставив шрам там, где сегодня – шов.

        Над ними дождь пройдет, взойдет ковыль,
        Пройдет любовь. И новыми глазами
        Посмотрит рок – куда-то между нами.
        Пусты часы, и в сердце только пыль.

Прошлое время менялось на будущее. Так легко, что впору было увидеть за этим подсказку. Или предзнаменование.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2019-06-06 11:04:19)

Значит, у принцессы де Гонзага была χρηστομάθεια. Можно ли больше польстить самолюбию литератора? Попасть в сборник ее высочества! Сколько людей убили бы за такое – на словах, конечно! А если бы маркиза де Рамбулье составляла сборники?.. Или если бы их составлял король… Об этом, несомненно, тоже мечтали бы многие. Но так ли велика была бы честь в нем оказаться?

Улыбка, тронувшая губы бретера, осталась никем не замеченной.

– Моя муза сидит в этой карете, – сообщил он. И оглянулся, убеждаясь, что никто из свиты Месье не покидает свое место рядом с принцем. – И, если Эврисфей не пошлет меня убирать авгиевы конюшни… или еще дальше, я надеюсь не сегодня, так завтра поймать еще одно перышко из крыл Пегаса и попытаться пришпилить им к бумаге хотя бы вдохновение, раз не могу – край вашей одежды. Увы, мадам, в моих жилах не течет королевская кровь – мне остается лишь восхищаться вами издали… или через стенку кареты.

Рискуя свалиться, он снял с головы шляпу. Без колебаний пожертвовал пером на ней. Которое просунул в ту же щель, угадывая в полумраке силуэт принцессы. И был вознагражден – испуганным визгом Мадлон:

– Ой! Лезет! Лезет!

Отредактировано Теодор де Ронэ (2019-06-06 09:57:23)

Находчивость ее высочества бретер вполне оценил. Но, успев уже надеть шляпу, прибегнуть к той же хитрости не мог. И, оборачиваясь к сопровождавшим карету принца дворянам, которых женский визг не мог оставить равнодушными, Теодор одними губами обозначил слово «мышь». Что было, конечно, полнейшей чушью, но нужный эффект возымело. И бретер, поворачиваясь к новой музе, успел даже поймать перо – что было более чем символично – прежде чем оно соскользнуло в карету, что было бы нежелательно.

– Ваше слово – закон, мадам, – Теодор попытался вновь разглядеть в карете что-то, кроме смутных силуэтов. Снова не преуспел. И улыбнулся – и глупому своему желанию, и своему самолюбию, не позволявшему ему не принять вызов, который принцесса бросила его рифмоплетству, и даже ей самой, хотя она не могла этого видеть. Никому, даже ему, до сих пор не приходило в голову, что его стихи могут пережить – не то что его самого, минуту, в которую они звучали.

Колеса скрипели, стучали копыта, где-то далеко перекликались вороны. В карете Мадлон заверяла свою новую госпожу, что ничего никому не расскажет – хоть ее на кусочки режь.

Теодор снова приник к щели, вдыхая пропитавшие карету новые сладкие запахи – благовоний принцессы, несомненно.

        – Ты свет очей, зеница ока, жизнь
        И небыль; без тебя существовать я
        Могу, не больше. Счастье и проклятье
        Мое, возьми меня, а взяв, держи.

        Я все отдам, к твоим ногам сложив,
        За право заключить тебя в объятья,
        Сломав судьбу как шпагу и как платье
        Отбросив честь, я честь найду во лжи.

        Я без тебя ничто: решать не мне
        Мою судьбу, и то, что мной осталось,
        Чем хочешь сделай или назови.

        И если для меня хотя б на дне
        Твоей души есть большее чем жалость,
        Я ничего не знаю о любви.

Отредактировано Теодор де Ронэ (2019-06-12 17:48:30)

Если бы ее высочество могла видеть своего собеседника, она прочла бы ответ на его лице. В помрачневшем взгляде. В презрительной усмешке, искривившей рот. Но даже вздох, сорвавшийся с его губ, потерялся в стуке копыт и скрипе колес.

– Друг? – голос бретера прозвучал глухо. И неожиданно страстно. – Я ваш самый  восторженный поклонник. Ваш покорнейший слуга. Но мне никогда не случалось слышать, чтобы богиня назвала своим другом смертного.

Посмеиваясь напоказ над пасторальными романами, Теодор тем не менее читал те из них, что были написаны в стихах. И умел, когда хотел, говорить на их языке. Но сейчас, с этой хорошенькой, юной и такой неожиданно благосклонной к нему принцессой, говорить хотелось совсем иначе. И об ином. Сказать, например, что у богинь не бывает друзей. Или спросить, знает ли она, что его величество будет очень недоволен. Что браки совершаются, может, на небесах, но заключаются на земле. И что рискует она едва ли не больше чем они с Портосом.

Потом он подумал, что это не его дело. И что давно миновало то время, когда он спасал невинных дев от похищения. И что кончилось это плохо. И добавил:

– Между мной и вами стена, мадам.

И не удержался, постучал по ней костяшками пальцев.

Теодор оглянулся на карету, следовавшую за ними. На разряженных вертопрахов на породистых жеребцах, следивших за этой каретой больше, чем за дорогой – и спереди, и позади. И понадеялся, что разговор, к которому они прислушивались так явно и так разочарованно, невинен как монахиня.

– Никакой погони, ваше высочество, – отозвался он. И продолжил, уже не пробуя понизить голос: – Но если вы предлагаете мне последовать примеру древних, то я возьму пример с Эзопа. И прочитаю вам басню.

        Принцессу как-то раз украл дракон –
        Унес и заточил в своей пещере.
        Бедняжка, настрадавшись в полной мере,
        Звала героя: «Принц мой! Где же он?»

        Явился принц, на белом скакуне,
        С копьем и в латах, спасена принцесса,
        Несутся прочь – они, к финалу – пьеса,
        Несчастная дрожит и льнет сильней

        К спасителю, но не о нем она
        Тревожится, а только о драконе:
        «Какого черта? Что же нет погони?
        Неужто я злодею не нужна?»

Осторожность ее высочества была выше всех похвал. Но с точки зрения бретера она запоздала по меньшей мере на час.

– Без присмотра? – повторил он. Гадая, как повернулся бы этот разговор, если бы он сидел в карете. – Вы внушаете мне надежду, мадам. Без присмотра… пусть, но не без охраны – смею надеяться. А ради принцессы столь прекрасной сражаться готовы не одни лишь принцы – и не только с драконом.

Развить тему ему помешал отвратительный скрежет останавливающейся кареты. Яростная ругань, которой обменялись кучера. И запоздалое осознание, что даже попрощаться толком с мадам де Вейро он не сможет.

– Далее я буду сопровождать вас верхом, – пообещал он. – Надеясь, что это был не последний мой шанс развлечь вас беседой.

Он спрыгнул с запяток и поспешил ко второй карете. Где кучер уже распахивал дверцу для его высочества. Обменявшись несколькими словами с Портосом, он забрал у Монтрезора повод своей лошади. И вскорости кареты разъехались.