Теодор тоже проводил карету взглядом. Думая, как ни смешно, о том, сможет ли его высочество сохранить инкогнито своей дамы. И о том, что Кавуа ее по имени не называл. Долго думать не получилось. Хотя он бы и не стал.

– In principio erat Verbum, – с готовностью начал он, – et Verbum erat apud Deum, et Deus erat Verbum.

Первые пять стихов он помнил дословно. Но продолжать не стал:

– Что я мог бы перевести так:

        Вначале было Слово – как без тела
        Была душа, и много разных слов
        Я б мог сказать. Но вам-то нужно дело,
        И я охотно натворю делов.

Насмешливая улыбка на его губах не достигала взгляда. Который был устремлен на дорогу. Опустевшую, когда карета скрылась за поворотом. И очень тихую.

Что еще он мог сказать? Он не был шпионом. И согласился помочь Монтрезору, а согласившись, мог только идти до конца. Если бы монсеньор был в Париже, он знал бы, что делать. Он не знал, и пошел к мадемуазель Делорм, и на сделку со своей совестью, о которой старался не думать. Которую не мог себе простить. И в которой, возможно, вовсе не было нужды.

Теодор покачал головой. Соглашаясь с Кавуа, не видя иного выхода. Что бы он ни выбрал, он кого-то предавал. И если он на миг и пожалел, что не поехал с Эжени, то только на миг.

– Я не стану с вами драться, Кавуа. Не из-за его высочества. Если вам нужна моя шпага, я ее вам отдам. – Он улыбнулся снова. Теперь уже по-настоящему. Шатле или Бастилия – вряд ли эшафот, но кто знает? Месяца может не хватить. – Мадам де Бутвиль опять в Париже. И одна. Я снял для нее комнату в доме мэтра Патийо, на Левом берегу, в двух кварталах от «Серого волка». Если вы к ней заглянете и дадите ей знать… Нет, какого черта. Если вы приглядите за ней до приезда мужа, я буду вам более чем признателен.

Сумерки сгустились, но не настолько, чтобы скрыть выражения лиц. И, поднимая глаза на Кавуа, Теодор не сомневался, что тот все поймет. И думал, как странно – они были враги, они служили одному господину, он был обязан Кавуа жизнью не раз и не два, и он никого иного не попросил бы о такой помощи.

А еще – что если Кавуа не предлагал ему уехать, выйти из игры, то он не хотел об этом спрашивать. Достаточно было и того, что можно было проиграть с честью и жизнью.

Бретер ответил гримасой. Очевидной даже в сумерках.

– У меня нет права задать ей трепку, – пояснил он. – А иначе…

Он осекся. А потом начал смеяться. Думая, что Кавуа снова прав – никакое право ему было не нужно. Только возможность. И обещание убить любого, кто посмеет за нее заступиться. Всего-то – тогда она будет молчать. И держать наготове свой стилет, конечно. Потому что он ей не отец, не брат и не муж.

– Это был очень длинный день, – объяснять не хотелось. И вместо этого он начал читать:

        – Сегодня мы живем – а завтра кто предскажет?
        Судьба встряхнет стакан, и сложим кости мы.
        Не прокричит петух, не хватит Парке пряжи,
        И ключ найдет душа к дверям своей тюрьмы.

        Однажды мы умрем. А дальше только гаже:
        Кривы дороги в рай, а в ад пути прямы.
        Я шел куда хотел. И не давал поблажек,
        И не просил. К чему просить у ночи тьмы?

        К чему благодарить, когда никто слышит?
        Я весь у ног Твоих, мне не подняться выше,
        И некого винить, но также – умолять.

        Еще горит закат, огнем окрасив небо,
        И день оставил вкус любви, вина и хлеба:
        Мне не дано небес, но мне дана земля.

Лошади пофыркивали, переступая с ноги на ногу. И он вспоминал другую дорогу – самую первую, когда они только познакомились и могли еще быть друзьями. До того, как он все испортил. И он читал сонет, который сочинил по пути, и позволял себе надеяться, что еще можно что-то исправить.

Теодор честно изобразил восторг и суеверный ужас. За которыми, он опасался, ему все равно не удалось скрыть надежду. И ответить он мог, только дав что-то взамен.

– В моей монтрейльское, – он вытащил флягу из седельной сумки. – Было. Как ни удивительно. Но вы же тоже будете возвращаться, завтра? – улыбка в его взгляде сменилась настороженностью. – Девушка, которая прислуживает… даме – мадам д'Алуэт. Я нашел ее в трактире около Венсенского замка. Дайте ей денег, и, пари держу, она сделает все, что вы захотите.

Он чуть помедлил и все-таки закончил:

– А дама может наделать глупостей, если ей не помешать.